Антарктида

      Меня била крупная дрожь, как во время болезни. Голову я наклонил к телу, инстинктивно группируясь. Глаза жмурил, боясь открыть и понять, что это именно он. Боже, так глупо. Такое расстояние от станции… У меня только появилась надежда и планы на новую жизнь. А теперь я умру позорной смертью, принятой от Сохатого, во льдах. И никто больше меня не услышит. Не узнает, кто он такой на самом деле.  — Саша, — тяжёлая рука опустилась на плечо. Только бы не взвыть. Кусаю нижнюю губу. Слёзы холодными ручьями обжигают щёки. Не открывать глаза. Не открывать глаза.       Рука сжимает. В начале осторожно и неуверенно, а затем всё крепче и крепче. Меня тормошат, как нашкодившего кота.  — Саша, чёрт возьми! Не думал я, что мой сын вырастет таким трусом, — глаза распахнулись сами.       Насыщенно серые тронутые сединой борода, усы и брови. Наспех накинутая дутая коричневая куртка. Выцветшие голубые глаза за оправой очков. Я ничего не мог прочитать в них. Мог ли он прочитать что-нибудь в моих? Наверное, всё. Отец стоял на фоне ослепительно-белого неба, наклонившись надо мной. А мне снова хотелось рыдать.       Как он мог? Как мог бросить всех нас, ничего не сказав? Не подав ни одного знака, что он жив и здоров. Я видел, как Алла тихо рыдала по ночам, скрывая слёзы. Как мать с тоской и нежностью гладила его портрет на прикроватной тумбочке. Как бледнела при упоминании его. Как разваливалась по кускам.       Мне самому его так жутко не хватало все эти годы. Не хватало журящего за первое пьянство, не хватало на выпускном, не хватало его советов после него, не хватало в институте. Не хватало.       Я ничего не сказал из того, что хотел. Молча протянул вперёд руку. Мне тут же протянули в ответ свою, помогая подняться. Во мне разрасталась целая арктическая пустыня.       Во мне ничего не было. Всё покрывалось льдом, а время — то, что покрывало эту пустыню, шло назад, спотыкалось обо что-то. Я вспоминал… Как сам себя-дурака спрашивал о том, почему я таков, в кого, во что? Я вспоминал жалкие попытки изменить себя, мир вокруг. Как в институте я случайно ловил взгляды своего научного руководителя на первой лекции — он, кажется, что-то знал. Возможно, все вокруг про меня всё знали.       Я вспоминал, как мама с остекленевшим взглядом читала газету, а Алла быстро собирала вещи, переезжая куда-то. Мир квартиры разваливался по кусочкам, которые так скрупулёзно строили отец и мать ранее. Но где? Где же он был? — Бестолочь… Сомнительно здоровая бестолочь… — проговорил я, доставая из кармана сигареты. — Так мама всегда говорила. Только она никогда не говорила нам с сестрой, что мы в кого-то… Знаешь, как иногда родители со злости кричат «весь в отца!» или ещё что. Такого не было никогда. Она, когда Алла уехала, будто заново всё в себе перестроила, будто поняла, что ничего как раньше не будет. И сколько я не спрашивал — молчала.       Я сбросил пепел и продолжил: — А потом я тоже уехал, и оно как-то всё забылось, погрязло где-то в памяти и перестало так сильно напоминать о себе. И тут — вот. Когда совершенно не ожидаешь никаких уже поворотов событий, снова начинается. У меня один к тебе вопрос. — Задавай. — Почему?       Он помолчал. Я не был уверен, что он хочет отвечать, но он знал, что я спрошу у него это. Возможно, он даже много лет думал о том, как будет рассказывать об этом, думал об этом диалоге или хуже того — знал о нём. — Я знал, что если мы встретимся, то это будет первое, о чём ты спросишь. Я расскажу тебе, что ж. Географическое общество считало меня идиотом и лицемером. По мнению руководства я не имел права и не мог принимать участие в научной деятельности. Я учился на географа и уже тогда, ещё до окончания курсов, мне доверяли только теоретические вещи. Я казался им чересчур увлечённым, подозрительным. Когда я поступал, у меня не было информации о моих родственниках в документах университета и это, конечно, породило сомнения в том, что я хочу участвовать в экспедициях не ради блага чужой стороны. Меня считали шпионом, пока я не восстановил документы твоей бабушки, — Он помолчал. — Только после этого мне стали доверять. А потом… Потом я загорелся идеей, строительством плана и даже не заметил, как меня снова начали считать за не своего. Я делал всё для того, чтобы выбить университету путёвки, гранты, спорил с очень высокими людьми. Для того, чтобы меня выслали туда, куда я больше всего хотел. — Выслали? — Да. Видишь, там в шкафу девять приборов? Это мне выдали на год. Я писал им письма, передавая их через другие станции, вас хотел предупредить. Но никто не отвечал, понимаешь? Никто. Они просто оставили меня здесь как пропавшего без вести.       Я сидел и смотрел на него, вокруг. Он обжил помещение, сделал в нём себе свой маленький город. Делал метеонаблюдения, отмечал Новый год, дни рождения, праздники и чинил радио. Но человек, существо, было уже выброшено за борт науки, и никто не слышал и не видел его криков о помощи и попыток схватиться за якорь. Он выглядел здоровым, но каким-то ненастоящим. Я всё ещё не верил, что мне нужно будет по возвращению домой или хотя бы на материк позвонить Алле и сказать ей, что я нашёл его. Нашел того, кого мы не потеряли, который всегда о нас помнил, просто не мог прийти. — Расскажи про вас, Саш? — Я, кажется, предал страну и науку. И моя сестра ждёт ребёнка от шпиона-разведчика. Основная проблема в том, что этот шпион может и не по своей воле шпион, просто так вышло. Он, кстати, ничего не знает. Я написал почти девять томов жизни на этом материке и… Кажется, потерял их навсегда. Мне жалко их, я не помню, почему не схватил их с собой. Не знаю. Бред какой-то, если честно. — Успокойся, — он накрыл мою руку своей. — Да-да, спасибо… Ещё я встретил прекрасную женщину-испанку, но понятия не имею, что теперь делать с этим. Я, возможно, болен и почти ничего не помню. Всё в голове путанное и обрывочное. Как какие-то бумажки?       Наступила тишина. Тикали часы. Холодало за окном. Он смотрел на меня через стёкла очков и вдруг произнёс: — Я хочу домой, Саш.       Я кивнул. — Я тоже, пап. Я тоже хочу домой. Возможно, мы успеем добежать до судна, которое притащило нас, и оно нас подберёт. — Ты знаешь его позывные? — я кивнул. — Рация на полке. Вызывай их, а я сгребу барахло и спущу флаг.       Я бросился к рации, выбежал на улицу и… «Орион» почти не нужно было вызывать, он огибал материк и сейчас был в нашей видимости. Я настроил волну. — «Орион», приём, как слышите? С вами пытается связаться Голдепов Александр Григорьевич. Руководитель Третьей Антарктической. Ответьте. Нужна помощь.       Зашипело. — Связь есть, приём. — Нужна шлюпка на двух человек и багаж из двух рюкзаков. Срочно. — Принято. Спускаем. Скажите координаты.       Я проговорил то, что давал мне аппарат. Судно замедлило ход, и я увидел, как они спускают на воду шлюпку, в ней явно был человек — это означало, что нам точно помогут. Нас возьмут. Отец вышел из дома, закрыл его на ключ. Над домом не было флага.       Снег хрустел под ногами, отец выдыхал клубы тёплого пара изо рта, а я практически не дышал. И вдруг меня накрыло осознанием, что я не помню, как сюда приехал. Это место действительно было моим домом, который я перерос, но съезжал почему-то с родителями, а не от них.       Сохатый остался далеко позади и вроде бы никак меня теперь не касался, кроме того, что я буду постоянно видеть его уменьшенную копию, являющуюся моим племянником. Сестра, наверное, уже родила…  — Эй, ты чего завис? — отец в которой раз за день тормошит моё плечо рукой в серой старой варежке, и я понимаю, что неотрывно смотрю на маленькую снежную бурю, стелющуюся по земле. А ему не понять, что время на этом материке было для меня отнюдь не заточением.       Работники судна отчего-то не задают лишних вопросов, а лишь всматриваются в моё лицо в надежде найти ответы на свои вопросы. И находят. Папа на заднем плане читает заготовленную речь: мы научные сотрудники, наш глава уже несколько дней не выходит на связь, и поймать мы смогли только их волну, просим доставить нас до ближайшего населённого пункта. Корабль отплывает, а в вое ветра мне слышится полный боли крик Марго.       Судно режет волны, в ушах отдаются вопли чаек, а я не могу поверить, что скоро это закончится. Спокойная размеренная жизнь. И как поплавок, всплывший из-под воды, в моём сознании возникла Фиделия. Горячая испанская женщина. Солнце, которое может отогреть мою замёрзшую арктическую душу. Человек, которому я обещал и ради которого мне очень хочется исполнить данное обещание.       Отец со стороны наблюдает за очень несвойственной для созерцания воды улыбкой. Опять его рука на моём плече. Меня мог бы пугать этот жест, если бы он не компенсировал годы отсутствия тепла от него. Интересно, стал бы я географом, если бы он был рядом? Думаю, нет.  — Ты говорил с ними о пунктах, через которые они идут? И, кстати, кто они вообще такие? — спрашивает он меня. — Да, я уже говорил, что это судно привезло нас сюда. Кстати, капитан мне показывал твоё фото, видимо, он знаком с тобой. Вечером его в рубке сменит кто-нибудь, и с ним было бы интересно поговорить. Да, ещё… — я замялся, не особо желая говорить это, потому что не очень хотел знать реакцию отца, его эмоции. Как-то невовремя оно получилось. — Мне нужно в Аргентину. Возможно, даже придётся начать учить испанский, — я отвожу взгляд, но отец успевает заметить странный блеск в моих глазах.  — Неужели мой сын влюбился? — спрашивает он, загадочно улыбаясь.  — Почему ты спрашиваешь так, будто со мной это случилось в первый раз? Тебя не было рядом со мной всё это время. Никто не мог давать мне советов по уходу за девчонками, отправлять на первые свидания. Ты так ужасно бросил мать. И так же ужасно бросил меня.       Лицо отца дёрнулось, как от пощечины. Корабль начал поворачивать, и порыв ветра усилился, растрепав его седые волосы. Почти одними губами он прошептал:  — Извини, я больше не буду. Больше никогда, прости меня.       И тут я осознал, что натворил. Бросился вперёд, стискивая в объятиях. Шепча то в бороду, то куда-то в куртку: «Папочка, папочка, это ты меня прости, я не должен был говорить такого». И по щекам моим катились самые чистые слёзы. — Да, я влюбился, её зовут Фиделия, она испанка, я познакомился с ней, когда плыл сюда. Она так прекрасна, и я считаю, что это то, что мне нужно. Но и ты, пожалуйста, попробуй хотя бы поговорить с мамой, сказать, что ты живой. Я не думаю, что она тебя простит, но всё же. Она так страдала, когда ты пропал.       Он отвернулся. Со стороны, куда он смотрел, к нам приближался отец Марго, капитан судна и человек, который знал много больше об отце, чем я. — О, Гришка! Интересная встреча на интересном месте. Я думал, ты затонул где-нибудь или того хуже — продался. — Мне нравится, Родион, что ты считаешь, что продаться хуже смерти. Что слышно? Последний раз я тебя видел очень много лет назад и ты тогда только начал свои плаванья. Но это всё мелочи, лучше расска…       Капитан прервал его: — Стой. Зачем мы стоим здесь, если можно пройти в мою каюту, по дороге слямзить с кухни винца и раздавить на троих бутыль за чудную встречу? М? Ты такого давно не пил, если вообще когда-либо такое пробовал.       Они засмеялись. Я вдруг понял, что впервые слышу имя капитана. Я столько с ним говорил, спорил, рассуждал и ни разу не узнал имени. Я смотрел в воду, и меня окутывало холодным одеялом прошлое. Я вспомнил отчаянный крик Марго в тишине материка, беспокойное ворочанье бумаг и неясное бормотание нагель пса в коридоре общежития. И Лизу, от болтовни которой звенело в ушах.       Мне хотелось бежать и хотелось перекрывать за собой движение. За спиной всё ещё был рюкзак и я, если честно, не помнил, что же я в него клал. Я снял его с плеч и поставил на палубу. — Марго. Я оставил там Марго. С ним.       Родион непонимающе смотрел на меня. — Что случилось, Александр?       Я покачал головой. — Ничего. Всё в порядке. Я надеюсь связаться со станцией на большой земле. Нас могут поселить в то же общежитие, что по дороге сюда?       Родион улыбнулся. — Я, кажется, Вас понял, Александр. Пойдёмте в каюту, у меня кое-что есть для вас обоих. Гриша, приготовься к тому, что ты этого не ожидаешь, — Он повёл нас к каюте. Я помнил это помещение, это состояние непонимания, кто передо мной на фото. — Садитесь. Саш, открой комод. Там коробка. Верхняя бумажка тебе, а всё остальное отдай Гришке.       Я взял верхний лист. Передо мной было маленькое послание, написанное женским почерком. Открывать его хотелось, но и одновременно и нет. Я оторвал краешек и раскрыл письмо. Казалось, на миг моё сердце перестало выполнять свою работу. «Здравствуй, дорогой Саша. Какое странное у тебя всё-таки имя, но, наверное, именно им ты меня и зацепил. Я пишу это письмо на случай, если не успею увидеться с тобой до твоего отъезда. И если ты его читаешь, значит, мы так и не увиделись. Мне кажется, что все последующие месяцы я буду думать и вспоминать о тебе, поэтому, если твои намерения серьёзны, и ты не сможешь найти меня в общежитии, в котором мы познакомились, то жду тебя по адресу Банако 8. С любовью, Фиделия»       Ей действительно не всё равно на меня, она всё продумала. Я готов был прыгать от радости, как маленький ребёнок. Наивная мечта наяву. Мне осталось лишь найти Фиделию, и вся моя жизнь наладится.       Снизу лежали бумаги, предназначенные отцу. Какие-то государственные печати, росписи, а снизу в углу ворох бумаг, похожий на письма. Я не успел толком рассмотреть коробку, как отец с вежливой улыбкой вырвал её у меня из рук. Восстановление на должность, постановления суда, показания… А конверты? Вероятно, письма матери. — Ты же в курсе, что завтра мы прибываем в порт Аргентины? Выспись как следует и иди за своей целью. Но будь осторожен, я не знаю, когда мы увидимся вновь, — отец обнял меня свободной от коробки рукой, а на своём плече я почувствовал странную влагу. Он плачет. Я стоял, замерев, вбирая в себя его любовь и это мгновение. Но он прав, мне стоит отправиться в каюту и как следует выспаться.       Ночь никак не хотела укачивать меня на своих волнах грёз, но утром меня ждала новая жизнь и моя женщина, так что бессонница была наполнена радостью. Казалось, закроешь глаза — и вот новый мир. Но на деле я никак не мог распрощаться со старым.