Саша медленно шел к дому. Там были задернуты занавески и он явственно осознавал, что это конец. Либо сейчас, либо в ближайшие часы все нахлопнется невероятно большим медным тазом. В кармане зачем-то звонил мобильник. Он выключил, но понял, что в доме все затихло.
Его заметили. Он осознавал это и потому уже не прятался. Это было ненужно. Гравий скрипел под ногами, закатывался в ботинки, но он бежал к дому. У порога остановился. Пути обратно не было. Он уже говорил себе это, уже уверял себя в этом. У него ничего не было с собой. Только карманный нож в куртке.
Он выкинул нож, посмотрел назад. Вертолет стоял на безопасном расстоянии. Это было хорошо, потому что никто не знал чем все это может кончиться. И потому воздух наполнялся шероховатыми потоками, которые оплетали Сашу и убаюкивали в музыке ветра, который пронизал его до косточек.
«Нужно входить!» — подумал он. И стоял, слушая. Не мог. Боялся ли? нет. Опасался? нет. Выжидал? не знал. и потому продолжал стоять, собираясь с остатками своих горделивых поспешных решений.
Вальдемар сидел в кресле и задумчиво смотрел перед собой. Он был готов застрелиться. В его голове ворочались туда-сюда различного рода мысли, которые выстилались в колючее шерстяное одеяло и укутывало его. Он устал. Устал играть быть кем-то. Он чувствовал, что власть, до которой он догреб, доковылял через множество невообразимых трудностей теперь ему была не нужна.
— Он был прав. Саша был прав, это все только иллюзия победы. Я мертв для всего мира, для всех людей, которые знали меня. Я ничего не вешу в этом проклятом полном ненужной пыли мира. Кто я, чтобы что-то решать? Он сбежал, как трус, как подлец, зная, что я ничего не сделаю. Но я сделаю… Я обязательно сделаю то, чего он даже не может себе представить. Меня будут осуждать, будут шушукаться, ненавидеть, забывать. Но если я не сделаю ничего это будет еще хуже. Ты веришь мне, Маргарита?
Марго, стояла у плиты смотрела в окно. Она видела вертолет, видела, что кто-то с него сошел и кто-то в нем еще остался. У нее было плохое зрение, но в душе она надеялась, что это не просто заезжий. Ей казалось это все просто каким-то невероятным сюром, который так часто устраивал ее отец. Капитан дальних плаваний, главный на огромном корабле, который стал для нее жизнью. Она мало что понимала, смотря на Вальдемара и слушая его. Она провела здесь целую неделю и уже все казалось ей просто каким-то очень плохим фильмом.
До этого она была уверена, что знает его, но теперь. Теперь она знала, что не знает никого. Внутренне она осуждала всех, кто был в этом доме. И себя.
— Не верю. Ты так много сделал непонятных вещей, что я просто предпочту ничего не помнить.
— Ты не сможешь. Никто не сможет. Это такое место. Оно либо тебя возвращается в колею, либо выбивает из нее. Ты либо повозка, либо рельсы. И ничто боле. Но ты еще маленькая, чтобы понимать. Это хорошо.
— Там вертолет. И Саша.
— А это плохо. Ну, ничего, зато ты сбежишь и я не буду виноват в еще одном грехе. Это важно. Это очень важно.
Дверь распахнулась, Саша вошел в комнату.
— Марго, беги! — и девочка выскользнула за дверь, Вальдемар было схватил ее за платье, но Александр с силой толкнул его обратно в кресло. — Я все понял. — Сохатый криво улыбнулся. — Думаешь, ты обыграл меня? нет, это я выиграл у тебя. — Саша достал из кармана скомканный листок бумаги. — Читай.
Вальдемар взял его, пробежался глазами и ответил:
— Что это за бред сивой кобылы? Нет, этого не может быть. Это… Это возмутительно, Саша. Неужели тогда, когда мы с тобой общались в здании на окраине города ты ничего не понял?
— Напомню, ты накормил меня лишайниками с какой-то бурдой. Но я не об этом. Сейчас отсюда в пятистах метрах стоит вертолет, в нем Фиделия, Марго и ни в чем неповинный пилот. У тебя есть два выхода. Ты улетаешь с нами или идешь скитаться по станциям.
— Я останусь здесь. Хочу запомнить себя абсолютным царем. Знаешь, когда выживаешь из ума, многое кажется наиболее понятным. Что ты говорил про нарциссизм? Пережиток прошедшего? Нет, Саша. Двигатель будущего. Смотри, мы с тобой просто замкнули всю нашу жизнь на делении куска мира, который пытался нас с тобой убить. И что теперь? ты сбежал, вернулся через неделю и теперь думаешь, что всё поправил? Я все равно все сдал, понимаешь? Все, что нужно было передать я уже передал. Теперь — если я вернусь, меня просто убьют. Нет, я лучше сам. По крайней мере, больше никто обо мне не вспомнит. Умереть всегда успеем, сам знаешь. Я вот боюсь не успеть.
— То что мертво… — протянул Саша.
— Не нуди. Что ты хочешь? Давай быстро и начистоту, — попросил Вальдемар, закатывая глаза. Ему не терпелось что-то делать.
— Я хочу уничтожить все это. — Проговорил Голдепов. — Тихо, спокойно, без лишних волнений.
— Как тогда, много лет назад? — спросил Вальдемар. Саша кивнул. — Это последнее слово командира третьей антарктической русской станции?
Воцарилась тишина. Тишина всегда была с ними. Она любила этих двоих, ей нравилось с ними бегать, наполнять собой их существование. Безмолвие, вот что они ценили. И сейчас оно было не к стати.
— Да.
— Тогда давай хоть покурим напоследок.
Саша замер. Что-то было не так. Он посмотрел на плиту. Газ был включен. Огня не было. Вальдемар заметил, что Саша смотрит на плиту.
— У тебя есть три минуты, чтобы вытащить из-под полозьев свои журналы и отбежать к вертолету. — Вальдемар вытащил из кармана зажигалку. — Не делай глупостей.
— Я сделаю как скажешь, но у меня есть для тебя новость от Аллы. — Он помолчал, смотря на своего друга, врага, брата, коллегу, сокурсника. — Ты отец, Вальд. Думай об этом все эти чертовы три минуты. И прощай.
***
***
Я редко задумываюсь о том, что меня надо беречь. Я никогда не думал над этим и мне все время казалось, что этим должен заниматься кто угодно, кроме меня. За это меня называли всяческим дураком. И, может, не зря.
Буду ли я жалеть? стану ли я одним из тех, кому будет намного проще сокрыть преступление, чем ответить за него? совершал ли я преступление, будучи во власти собственных мечтаний и попыткой не разметаться?
нет, не совершал. Я много лет готовил речь для суда, на котором меня вероятно судило бы существо из комнаты, которое однажды влетело в мое окно. Оно, именно оно, как никогда вовремя встряхнуло меня и дало мне такую иллюзорную пощечину, что я на некоторое время вышел из себя и обиженно смотрел на него.
я знал, что у него есть имя. что это существо это, вероятно, мой оберег, а может и хранитель. Это не был ангел, не был черт, как его рисовали и знали наши предки. это был комок энергии, который со скоростью света мелькал перед глазами, имел сознание и проникал в меня, щекоча мое нутро.
первый раз он напугал меня, он был зол, хватал меня за волосы и пытался вырвать клок. я позволил ему это сделать и он, положив клок волос на стол, лег в него.
мне, возможно, это приснилось. Но я знал, что именно он, этот маленький энергетический поток, комок жизни, летящий ко мне — будет меня судить.,
но не прав ли я? это же всегда был мой выбор, почему я должен нести суд? я далеко не лучший, наверное, даже худший из возможных, но так ли я виновен перед своим огоньком?
нет!
Нет, я не могу быть виновен, потому что я — я есть эта энергия, которая в курсе куда нужно направиться и почему это нужно сделать., но он судит меня.
мог ли помочь Сохатому? мог ли я отговорить его от того этого щелчка зажигалкой? у меня началась жизнь. жизнь, которую я я ждал много лет, когда у меня наконец появилось все, что я так долго строил. И я не мог ее бросить. Не мог ни за что.,
а должен ли был я его вообще спасать? он сам сказал, что ему ничего не нужно. Что он хочет сделать это своими руками, чем это сделают с ним чужими. Он прав, потому что так легче., но правилен ли он? нет, потому что это тяжелее.
герой ли он? нет. Судим ли я за его дурость? да.,
но я не желаю об этом. я мало о чем жалею так, как мне стоило бы это делать. Возможно, виновато воспитание, но что я мог бы? ничего.
— А что, не мог? — задорно спрашивает огонек, кутаясь в волосы. Фактически, ты был всегда за него ответственен. Выходит, что ты отказался от него, выбросил за борт? Не слишком хорошая благодарность, не находишь?
я отогнал видение. не нахожу. потому что находить уже в целом нечего, да и незачем, и некому. будем честны, у нас так мало свободных жизней, что мы свою собственную-то не успеваем понять.
— Так говоришь, будто у тебя их дофига было!— издёвка. Понимаю. Не было, конечно. Но мало кто мешает мне их себе воображать.
Я сказал Сохатому про Аллу, он кивнул мне, попросил закрыть дверь и сделал выбор.
— Я подлец ли? — тишина постучала ему в висок, просясь войти. Я позволил. — Определенно, да.
Он устроил себе самосуд на бумаге, пытаясь найти для себя хоть какие-то слабые оправдания, которые позволили бы ему перестать винить себя. Все уже было сделано, но он не уставал спрашивать себя и свое нутро — почему?
Характер ранения был затянул как галстук, изъян всего плана был виден как торчащий из-под белой рубашки кусочек зеленейшей ярчайшей футболки. Все было не так. Он внутреннее знал, что это не так и готовил себя к другим ответам.
Почему абсолют нам недоступен как начало? почему он не доступен нам и как конец? наверное потому, что мы считаем, что мы заранее абсолютны и будет проще, если мы придумаем его себе сами.
он сказал, что считает себя царем. И был прав. Он был царем своей жизни, которую сам выбрал и которую мог крутить как хотел. Но он не был ее капитаном, он был лишь шестеренкой механизма, которую мало кто о чем спрашивал, а все потому, что ее нельзя отвлекать, настолько она была важна.
и мир теперь плохо работает без нее. без шестеренки., но кем был я в его жизни? тем самым болтом, на которую надели гайку. хорошо. А в своей?
никем. 
