у края мира

Алое на черном — это эстетично. Полгода, целых полгода протезы ощущались неестественными, отвратительными, мерзкими придатками к телу, не придатками даже, а некачественным эрзацем живых рук, ног, глаз... Ты пытался принять их, принять нового себя, как завещала добрая доктор Маркович — безуспешно. А оказалось, всего-то и нужно было, что выкупать их в чужой крови. Пожалуй, подсознательно ты знал, что нужно сделать, с самого начала, но... упорно сопротивлялся. Таскал с собой только транквилизаторную винтовку да парализующий пистолет — никакого летального оружия. А когда выхода не оставалось — с Барретом, с Федоровой, с Намиром — тебя вечно отвлекали. Каждый раз нужно было куда-то бежать, что-то делать дальше — и совсем не было времени помедитировать на растекающиеся из-под свежего трупа багровые ручейки. Хотя вот Элиза вроде ощутила твое состояние — когда она сообщала о прилетевшем самолете, в ее голосе тебе почудилось извинение. И только тут, на Панхее, слушая Дэрроу, распинающегося о том, что он хотел как лучше, у него были средства — а значит, он имел право спровоцировать то безумие, что творилось сейчас по всему миру, ты вдруг — словно вспышка озарения! — осознал: а разве у тебя самого нет какого-нибудь права? Права сильного, права лучшего, права свободного от ига нейропозина?.. Ты сам не уловил, какой момент стал пусковым. Вот ты стоишь, зачарованно внимая безумному — и довольно самовлюбленному — гению, а вот уже смыкаешь искусственные жесткие пальцы на хрупкой и податливой человеческой плоти. Дэрроу хрипит; ты давишь все сильнее и чувствуешь — или только воображаешь, что чувствуешь, — как хрящи гортани ломаются под рукой. А потом ты впервые пробуешь активировать нанолезвие в предплечье. Кровь из вспоротых сонных артерий плещет тебе на протез, капли долетают до самого плеча, до шеи, даже до лица — и ты рассеянно слизываешь солено-металлический привкус с губ. И тут — в этот кристально-четкий миг осознания — ты понимаешь: вот оно! То, чего тебе недоставало! Шариф подарил тебе совершенное оружие. Оружие, предназначенное для единственной цели — убивать. Ты слишком долго отказывался принять этот дар. Клинок, закаленный в крови врагов, становится крепче, оборачивается истинным продолжением тела — и никогда не подводит хозяина. Кровь заливает Дэрроу шею, и ты торопливо поднимаешь к ране вторую руку — обагрить алой жизненной силой и ее. Кровь бежит по ложбинкам твоих протезов к локтям, проникает внутрь суставов, но течет все неохотнее — и ты погружаешь пальцы глубже в рану, раздираешь кожу и мышцы: забрать все до последней капли, вычерпать до дна. Дэрроу висит в твоей хватке безвольной куклой, и ты наконец отпускаешь его. Крутишь запястьем, сгибаешь пальцы — кажется, все сочленения двигаются немного лучше, чем раньше. Клинок уже стал крепче. Две дорожки из крохотных алых капель — кровь не держится, стекает с безупречно гладких протезов, скоро, совсем скоро тебе нужно будет окропить их свежим кармином вновь! — отмечают твой путь. Клинок, закаленный в крови своего создателя, становится идеальным. Ты помнишь, что Шариф тоже здесь, на Панхее. У края мира.

***

Алое на черном — это эстетично. Элиза любит черные костюмы и платья, ей тоже пошла бы кровь, но, к сожалению, эта функция не предусмотрена ее голографическим симулятором. Элиза с серьезным лицом предлагает тебе выбор — но ты уверен, тебе не кажется: ее глаза улыбаются. Она не хуже тебя понимает: неважно, какое ты выберешь объяснение для людей — мир уже никогда не будет прежним. Мир скоро утонет в крови. Отлично. Тебе ведь нужно проверить свои идеальные клинки в деле.