Заткнуть любовью пустоту

Глеб открывает глаза в доме Федорова. Он понятия не имеет, как тут оказался, но, почему-то, ему становится страшновато и он осторожно приподнимается, поправляя растрепанные волосы. Мирон спит возле его кровати. Прямо так и спит, на полу, положив голову на краюшек матраса и уткнувшись носом в изгиб собственного локтя. Мальчик выкапывается из одеяла, шуршит, а рэпер открывает глаза, глядя на блондина. — Глеб, прости меня. Я конченый идиот и ревнивая сука. Я виноват. Проси, что хочешь — все сделаю, — горячо бормочет мужчина, искренне виновато глядя в глаза парню. Голубин чуть хмурится, убирая волосы за уши. За свои семнадцать лет он осознал, что большинство обещаний и извинений — полнейшая липа и чистый обман. Олег не бывает с ним нечестным. Он бывает язвительным, недовольным, а иногда даже немного раздражённым, но не врет никогда. Именно поэтому Олегу можно верить. На то он и проверен временем. И Глеб отчаянно хочет верить Мирону, но опыт говорит ему ни в коем случае не доверять слепо и ни за что. Поэтому он только встаёт, натягивая капюшон и молча уходя в ванную. Фёдоров опускает голову, с силой потирая глаза и чувствуя, как все эфемерное доверие мальчика к нему бездарно улетучивается. Блондин выглядит искренне потерянным и запутавшимся. А ещё и этот синяк — уродливое напоминание о боли, которую ему причинил рэпер. Но Фёдоров готов идти на отчаянные меры. Он бесшумно проходит в ванную следом за парнем, мягко кладет руки ему на плечи, пока тот умывается. Глеб дергается, поднимает взгляд, выключает воду, а потом тихо говорит: — Не надо. Мирон руки не убирает, только ловит его нервный взгляд в зеркале. — Пожалуйста, не надо. Фёдоров коротко поглаживает его по груди, явно не собираясь убирать руки. Пальцы скользят по обнаженным ребрам, цепляют кромку штанов, оглаживают бока, очерчивают едва заметные кубики пресса. — Вы говорили, что я не должен работать в борделе, — поджимая губы, серьезно говорит мальчик. — Но при этом ведёте себя со мной, как со шлюхой. Если хотите меня купить — моё рабочее время с десяти до пяти утра в 1703. А пока — уберите, пожалуйста, руки. Голубин выворачивается из прикосновений Федорова, проскальзывает мимо него и скрывается за дверью. Все оказывается далеко не так просто, как Мирону казалось. А ещё это, кажется, первый человек, который сказал ему «нет». Фёдоров моется, переодевается, чистит зубы, понуро скребя щеткой по дёснам и вглядываясь в своё хмурое отражение в зеркале, и только потом спускается на кухню, где Голубин уже ставит тарелку с шарлоткой на стол. — Все готово, приятного аппетита, — практически ровно выговаривает блондин, снимая фартук и сбегая куда-то вниз. Мирон хочет остановить его и попросить позавтракать вместе, но останавливается, понимая, что просто вести себя как обычно — не прокатит. Поэтому он пережёвывает достойного вида шарлотку, запивая её чаем и разглядывая вычищенный до блеска стол. Глеб сидит в саду, качаясь на качелях и залипая в точку на стекле. Может быть муха, а может быть грязь. Суть-то одна. Ему плохо. Очень плохо. Плохо в этом доме, где он дал себе обет не говорить с Мироном, пока не поймёт, что тот ему не навредит. Плохо находится одному — крошечному и одинокому в огромном коттедже, окружённом высоким глухим забором. Мальчик не представляет, как Мирон за годы одиночества не сошёл тут с ума. А ещё Глебу впервые хочется на работу, чтобы не сидеть одному в окружении изящного интерьера. Лучше терпеть, как тебя ебут в жопу, чем терпеть, как твои мозги вытекают через уши от ощущения звенящей пустоты вокруг. И мальчику себя вдруг так мучительно жалко и, в то же время, его одолевает злость на самого себя. За безвольность, за блядство, за слезы, за холодные слова в адрес Мирона, за порезы запястий на глазах у Олега… — Тут слишком тихо, да? — коротко говорит Фёдоров, прохаживаясь с лейкой над цветами. — Ты бы хотел жить здесь один? Глеб мотает головой. — Я тоже не хочу. Как остаюсь тут один хоть на неделю — начинает обостряться биполярка. У меня маниакально-депрессивный психоз, — зачем-то рассказывает Фёдоров. — Я наврал, сказав, что мне нужен домработник. Мне просто нужен хотя бы ещё один человек, чтобы не сойти тут с ума окончательно. Так что, если не хочешь — можешь ничего не делать. Просто живи рядом. — Мирон… Если это любовь, то она взята на прокат, — тихо говорит мальчик. — Не относись к этому серьезнее. Ты разочаруешься, увидев меня в руках другого человека в клубе. — А я не могу относится к тебе несерьезно. Глеб поднимает голову и натыкается на взгляд мужчины. Они смотрят в глаза друг другу долго, не отрываясь. Фёдоров подходит ближе, опускаясь на корточки около него, приподнимая его голову за подбородок и вглядываясь в нервно забегавшие зрачки, бездонными безднами растянувшиеся в темно-серой зелени. — Можно? — тихо шепчет Мирон, приближаясь к самому лицу и отдавая дыхание в приоткрытые пухлые розовые губы. — Нужно, — неслышно выдыхает мальчик, зажмуриваясь. У парня покусанные, мягкие и влажные губы. Мужчина целует ласково, стараясь не причинить боль. Едва прикасается кончиком языка к ранке на нижней губе и отстраняется, уходя наверх и оставляя ребёнка наедине со своими непонятными и потерянными мыслями.

***

— Глеб, ты сделал номер на эту неделю? Нужно что-то очень крутое, будут важные люди, — размеренно говорит Ресторатор. — Да, — коротко кидает парень, натягивая на тонкую голень чулок. — Отдай диджею трэк. И ещё, одевай черное, тебе безумно идёт. Тимарцев — человек женатый, и Голубин порой думает, что он держит гей-клуб только по той причине, что жена не разрешила заводить в клубе девочек. Но эти мысли мгновенно отметаются, когда парень слышит подобные фразы или вспоминает, как Саша смотрит на владельца другого такого же клуба — Дэна Чейни. Он смотрит на Чейни тем самым взглядом, которым на самого Глеба смотрят зрители. Саша выходит, зато бесшумно появляется Олег, которого Глеб не видел уже почти неделю. Кизару уехал навестить каких-то друзей и вернулся только сегодня, чему блондин, если честно, был страшно рад. — Олежа!!! Мальчик вешается мужчине на шею, обнимая того тонкими руками и не давая даже снять засыпанную снегом куртку. Глеб тянет что-то про то, что скучал, перебирая длинные дреды между пальцами. — Я тоже скучал, принцесса, — улыбается Нечипоренко, звонко целуя парня в щеку. — Ты как? Он медлит, не отвечая, просто наслаждается запахом, исходящим от шеи мужчины: запахом дома, теплоты, чая и, конечно, самого Кизару. — Олежа… — М? — Давай будем обниматься чаще… Нечипоренко тихо смеётся, прижимая длинноногого парня, пошатывающегося на каблуках, к себе. — Чем занимался, пока меня не было? — спрашивает мужчина, укладывая подбородок на беловолосый затылок парня. — Кое-что произошло, мне надо тебе рассказать… Можешь накрасить меня? А я пока буду говорить. Олег снимает наконец с себя куртку, собирает дреды в хвост и присаживается на корточки перед сидящим на стуле Глебом. Он рисует скулы на его собственных, заостряя и без того резкую линию, заполняет веки черным, уходящим в золотой в уголках. — Я проснулся тогда у Мирона, он начал извиняться. А я его испугался, я и сейчас его побаиваюсь, если честно. Потом он зашёл вместе со мной в ванную и начал трогать меня, но я огрызнулся и убежал на кухню, а потом в сад. Там он рассказал мне, что у него биполярное расстройство, а потом я мы поцеловались, — сумбурно и упуская кучу всего тараторит мальчик. — Ты хотел этого поцелуя? — спокойно осведомляется Кизару. — Не знаю… В смысле, да, хотел, но не знаю, насколько это правильно. И с тех пор мы с ним практически не разговариваем. Я стесняюсь его чуть-чуть, — честно признается Голубин. — Помнишь, чему нас учил Дорн? — растягивает мужчина, сосредоточенный на том, чтобы не размазать подводку. — Дорн учил нас тому, что не надо стесняться. Открой рот, я губы накрашу. А вообще, принцесса, тебе пора бы понять, что твой дракон в тебе души не чает, поэтому и носится с тобой в ночные смены сюда. Глеб замолкает, обдумывая сказанное, аккуратно расчёсывает волосы. — У тебя же выход в одиннадцать, ты зачем сюда в девять приехал? — Хотел тебя увидеть, а Ресторатор сказал, что ты будешь в девять, — неловко улыбается мальчик, поправляя белые пряди. — Я не могу нормально засыпать в той огромной комнате… — Предлагаешь мне побыть плюшевым мишкой? — улыбается Олег. — Правильно, зачем нужен плюшевый мишка, когда есть Нечипоренко. Кизару садится на диван, позволяя Глебу усесться себе на колени, уложить свою голову на плоскую грудь мужчины и замереть, прижавшись ухом и неслышно дыша. Олег листает новости Вконтакте, слушая сопение блондина. Ресторатор заходит в гримерку, усмехаясь и кидая недоуменный взгляд на спящего парня, а следом на Нечипоренко. — Как он? Все хорошо? — Нормально, — серьезно отвечает Кизару, надёжно прижимая мелкого к себе. — Как анализы? — Я по поводу этого и зашёл, — мрачнеет Тимарцев. — Ему отказываются оформлять страховку, слишком велик риск… Короче, все плохо. Болезнь развивается, но он пока ничего не заметит. Только отдышка и покалывание в груди иногда. Он пьёт лекарства? — Вместе с водой. Мы с Бульваром следим, чтобы он ничего не пропускал. — Он до сих пор не знает? — поджимает Ресторатор губы. — Не стоит говорить ему это сейчас, Саш. Он только-только перестал резать вены, улыбаться начал… Если расскажешь — он опустит руки и все. Это приговор. — Он ведь все равно рано или поздно узнаёт. — Лучше поздно, чем сейчас. Ресторатор осуждающе и потерянно качает головой, скрываясь за дверью. Нечипоренко кладет руку на спину парню, чувствуя рваную и лишенную правильного ритма пульсацию, а потом забивает в заметки: осталось семь месяцев

***

— Олежа, посмотри номер новый, красиво получилось? — тараторит блондин, утягивая мужчину в сторону репетиционного зала. — Что за трек? Музыка включается, заполняя пространство громким «Все что мы любим — секс, наркотики и секс…» Глеб выдает трюки, на которых Нечипоренко кажется, что хрупкая спина переломится напополам. Нам и так хорошо, Наш тайный уголок украсит дрянь и порошок. В сердцах осталась боль, Нет места для швов, Разум так высоко. Наркотический шок. Он вскидывает бёдра на бит, прыгает со спины на колени. А, когда заканчивает, сидит и тяжело дышит. — Потолстел, наверное, дыхалка сбивается, — шепчет мальчик, сидя на полу. — Ага, ты у нас тут самый жирный, конечно, — усмехается Олег, мастерски скрывая волнение. — Все хорошо? — Нормально, — вскидывается парень, встряхивая волосы. — Как тебе? — Не для борделя номер. Для сцены. Но очень красиво, принцесса. Только ты там не убился на волне? — Не-а, все нормально, — улыбается Глеб, успокаивая своё дыхание. — Да что такое!.. Никогда такого не было. — Бывает, — фальшиво просто пожимает плечами Нечипоренко, подходя ближе и поднимая мелкого на руки прямо с пола. — Я тяжелый, поставь! — смеясь, возмущается мальчик. — Украду тебя у Мирона, и пусть делает, что хочет, — ухмыляется Олег, ставя свою ношу на пол. — Готов идти на сцену? Парень кивает, прижимается напоследок к Кизару и бежит, смешно балансируя на высоких шпильках и громко цокая. Он выходит на сцену в холодном свете белого луча, изящно переступает на вступление и резко съезжает на колени на бит, поднимая глаза и ловя жадный взгляд Мирона. Глеб танцует для него, перекатывается через плечо, раскрывая худые ноги в чулках и прикрывая все самое сокровенное ладошкой, ведёт рукой по длинной и тонкой шее, обводя иссохшие губы языком. Он заканчивает на спине, приподняв бёдра и обводя из руками, чувствуя, как через раз в груди колотится сердце, выдавая кульбиты. Он встаёт, ощущая боль в груди и звенящую темноту в глазах, бредёт за кулисы, молясь дойти, и уже там его ловят сильные руки Кизару, проводят по плечам и гладят по голове. Глеб хочет что-то сказать, но воздух не проходит дальше горла, и он сипит, цепляясь за рубашку Олега пальцами. — Дыши, давай, все хорошо, — шепчет Нечипоренко. — Принцессу обязательно расколдует принц, просто нужно подождать. Обе стрелки часов сходятся на двенадцати, и Ресторатор в гримерке стирает надпись в заметках телефона Олега и печатает: осталось шесть месяцев и двадцать девять дней