набор простых действий

Сокджин выбирается в старую дедушкину квартиру и пропускает занятия. Ответственность — детская, прочтите, как надо жить на странице сто двадцать шесть. Сокджину надо поступить на юридический. Пройти — выгрызть место. Себя — до нуля выгрызти тоже. На часах — два года до первого экзамена. — О, — говорит Юнги, — ты объявился. Он роется в нотах — раскладывает на полу белое, музыкальное. Взгляд бешеный и неуместно-горячечный, живи легко — умирай быстро. Иногда Сокджину кажется, что Юнги сорвется. На раз — пальцами щелкнуть, лепестки камелий на крышке гроба — дерево темно-красное, дешевое, — и идиотский голубой бархат. Сокджин моргает и видение исчезает. — А ты уже здесь, — Ким закатывает глаза и закрывает дверь. Квартира — их убежище. Они приходят сюда всегда — убегают из дома в уютную топящую тишину, запутываются в мыслях и смеются, пока горло не заболит. Учатся, что у них всех есть только они сами. (и эти трое людей вокруг — спасательный круг, ухватиться и — пойти ко дну вместе) — У меня есть ключи, — ухмыляется Юнги. Трясет головой и шмыгает носом. Им шестнадцать, сплошной обвал чувств и жизни — булыжники, темнота, разбивать голову. — Я в курсе, — Сокджин забирается с ногами в кресло, бросает сумку куда-то в угол и перехватывает какую-то книгу со стола. Тут вообще много книг — от анатомии (дедушки) и до гармонии (Юнги). Тут все свое, родное и близкое, и можно прятаться от проблем, как в огромной уютной бочке. Даже если задавит и пережмет кислород. Сокджин на интуитивном уровне знал, что Юнги здесь. Потому что ему некуда идти больше. (потому что Сокджину тоже — некуда) — Ты не пошел на занятия, — бормочет Юнги. — Отец опять орать будет. — Да ладно, переживу, — Ким зачем-то ковыряет страницу и даже не вчитывается в строчки. В голове выжигающая пустота. — Родители? — спрашивает в итоге Сокджин. Юнги не дергается и не замирает, он вообще никак не реагирует — научился, как будто это главный урок жизни — молчи и зарывай в соломе кошмары, пусть там теряются. Петардами взрываются и выжигают дотла. — Подрались опять, — Юнги чуть поворачивается боком к нему. — Я заебался и ушел. В этой фразе много всего — трагедийное гудение рояля замирает на высокой ноте. Струна рвется. Юнги ломается. Сокджин что-то мычит и вздыхает. Все неправильно и вывернуто наизнанку — они вывернуты — и присвоено папке с грифом «проебано, следующий». Они сидят в тишине, пока Юнги чешет рассеченную щеку — подрались и я заебался — и перебирает ноты. Его это всегда как-то успокаивает, вот так просто разглядывать ноты и слышать, как они звучат в голове — счастливо и правильно. — О, — Тэхен хватается за дверной косяк и его голова мелькает в зеркале напротив Сокджина. Он разувается и проходит в комнату. На лице маленькая улыбка, довольная до невозможности. Этой улыбкой бы пистолеты заряжать и в межбровье — одним выстрелом. — Вы тоже тут, — он плюхается где-то между Сокджином и Юнги, кладет Мину голову на плечо и пялится на ноты. — Что это вообще, блять? Тэхен ведет пальцем по его щеке — рассечено, чуть кровит — и улыбка веером переворачивается в злость. — Загугли, если не знаешь, как это называется, — советует Юнги раздраженно. Но Тэхена не спихивает. Они идеальный паззл, одна эмпатия на двоих. — Моя квартира проходной двор что ли? — возмущается Сокджин и ерзает. Нога затекла. — Ты подарил нам ключи! — Тэхен заезжает локтем Юнги куда-то в бок, пока разворачивается на первой космической скорости к Сокджину. Они смеются — розовое небо в голове расслаивается, как тот вкусный торт мамы. Лица мамы Сокджин не помнит, а торт — да. — Тут однажды притон будет, а мне и не сообщат, — ворчит Ким. — Почему нет? — Тэхен скалится весело. — Тебя в долю возьмем первым. Будешь своей кредиткой кокс в пакетики распределять, нужна же она тебе для чего-то. К трем часам приходит Намджун. — И ты тоже? — стонет Сокджин. Он уже перебрался на пол, на тот розово-лиловый ковер, драный с левого конца — дедушкина кошка любила когти точить. Намджун пожимает плечами. — Ладно, — Тэхен хлопает. — Что у нас на обед? Юнги давит усмешку, как стекло давят ногой. Сокджин смотрит на него — ему легче. Глаза светлеют словно и улыбка прячется в уголках губ. — Ты, блять, идешь нахуй, Тэ, — сообщает он. — Я вам не личный повар. — Ты вор наших нервов, — сообщает Намджун с улыбкой и раздвигает шторы на окнах шире. Город за окнами разваливается и гниет, а они прячутся от проблем в своем убежище, пока люди вызывают бесполезных демонов внутри на разговор — ожоги, слезы, ломаные линии. Вызывают бога по горячей линии. Бесполезно. — Это Юнги, почему я, — ворчит Сокджин. — Тогда ты тоже идешь нахуй, — повторяет Мин. И улыбается. *** На кухне Сокджин выгружает из холодильника продукты. Тэхен и Намджун спорят насчет мяса, а Юнги лезет на подоконник. — Накуришь мне на кухне, и никакого обеда. — Я, блять, даже окно открою, не волнуйся. Тут семнадцатый этаж — головой вниз полетишь только так. Если смотреть сверху на кровавые брызги от человека — крылья не выросли, сорвался и не долетел до рая — то можно увидеть созвездие. Юнги видел такое однажды. Дерьмо, сказал он, никогда не убью себя так. (он не сказал — не убью себя вообще; и это — нож в ребрах застревает) — А если я начну курить, — нудно начинает Тэхен, — Сокджин меня с лестницы спустит и замок поменяет. — Если будешь курить не в нашей квартире, то пожалуйста, — смеется тот. — И не в моей, Тэ, — предупреждает Намджун. — Мать и так считает, что я скоро наркоту начну принимать, так от меня табаком несет. — Хуевая компания — хорошо, — авторитетно говорит Юнги и поджигает сигарету. Распахивает окно — целиком, ветер бьет по стеклу и лицу, — и смотрит на Сокджина. Мол, я сделал. Мол, я не прыгаю. Мол — Намджун включает что-то и говорит, что это Зико и Дин, Тэхен довольно подвывает — мажет, безбожно мажет, словно так и надо — и качает головой. Тэхен — ромашковый венок и весна. Весенний мальчик с бесконечной — долгой — зимой. Его сестры больше нет, у Тэхена тоже — ничего нет. Он ничего и никого не любит, словно бы это спасет его от боли — себя — и убережет других. Но он возвращается в их квартиру — убежище от урагана, от них самих с этими титановыми спинами и отточенными улыбками — и живет. — Если он не заткнется, я богом клянусь, — начинает Юнги. — Бога нет, сам сказал, — радостно вопит Тэхен и убегает куда-то в коридор. Намджун сообщает, что они точно — хуевая компания. (и это — хорошо) — Я вчера сломал ручку от окна, — говорит Намджун. Юнги на подоконнике стонет. Дым лезет ему в глаза — жжется, и в горле тоже немного горчит. — Не трогай у меня ничего, — предупреждает Сокджин. — С тобой жить пиздец, я уверен. — Вообще-то, — начинает Юнги с неотвеченной честностью в глазах — смешки вспухшими бутонами у него цветут в груди. — О, не смей, — говорит Намджун. — Откроешь рот и я позову Тэхена. На Юнги срабатывает. Он быстро смотрит на Сокджина — телепатия — и чуть поднимает брови. Намджун кашляет в кулак. — Придурки, — почти нежно бормочет Джин. *** — Погнали на стройку, — говорит Тэхен. — Вкусно, кстати, Сокджин-а. — Что еще за Сокджин-а, — хмурится тот. Город падает в сумерки, как бомбу разрывает — быстро и красиво. Зябкий и продрогший — неровные крыши, однотонные светлячки окон. Птицы стираются на небе — сливаются с ним. Намджун роется в телефоне и угукает, когда Тэхен заговаривает про стройку. Сокджин пинает его под столом и в итоге суп у него из тарелки выплескивается на новую клеенку — предыдущую прожег сковородкой Намджун и долго выл из-за этого. Юнги стоял в дверном проеме и курил — дым плыл по квартире, и Сокджин не знал, на кого орать громче. — Еще скажи, — Юнги зачерпывает суп, — что мы тебя хеном должны называть. Сокджин радуется, что он ест, потому что иногда кажется, что Мин истлеет — Юнги сам огонь, который тушится, как сигарета о стену — и исчезнет. — Я родился раньше, — вяло напоминает Ким. — А по развитию — нет, — мстительно говорит Юнги. Тэхен хихикает и убирает челку с глаз. Он красивый очень — и в поломанности своей тоже, хотя лучше бы был — цельный, фрагменты идеально ложатся в общую картинку и не исчезают, когда он приходит в школу и цапается со всеми. — Так что? — напоминает он. — Стройка? — Иди ты, — Намджун встает и ищет что-то в холодильнике. — Джин, где замороженная вишня? Как будто здесь кто-то в курсе. — Посмотри в третьем отделении, — советует Ким. — И мне клубнику достань. С микроволновкой справишься? — Перестань дразниться, — Намджун закатывает глаза. — Я умею ей пользоваться. — Благодаря мне. — Стройка, — громко напоминает Тэхен. Кухня маленькая, дым от сигарет еще не выветрился до конца. На холодильнике куча магнитов и напоминаний — они оставляют их друг другу. Что-то простое, вроде — купи молоко. Вроде — заебал тырить мои сырные палочки. Вроде — придет сантехник насчет ванной, деньги на верхней полке. В ящиках куча столовых приборов, Юнги часто шутит, что можно президента принимать. Кружек тоже много — разноцветные, надколотые и откровенно побитые (жизнью) ими. Они и сами как эти кружки. — Я в прошлый раз, — напоминает Намджун и в итоге достает пакет сока, — навернулся так, что рассек себе руку. Не полезу туда даже. — Это было на гаражах, — возмущается Тэхен и ложку мимо рта проносит. — Блять. — Холодильник закрой, — говорит Юнги. — Холодно. — А на подоконнике курить не холодно, значит, — Сокджин закатывает глаза. Тэхен ноет, что хочет на стройку — именно ночью — пока они моют посуду и город совсем тонет в мраке. Звезд не видно. Каплями света заглушить темноту не выходит. Выходит — пытаться брести к свету. От боли не помогает анальгин — больше нет. Они играются в детей, не травмированных, а живых, веселых. Им удобно. Им хочется. Им счастливо играется и несчастливо живется. (с самими собой в первую очередь; как пулеметная очередь в горло — раз и тебя нет) Намджун и Тэхен — уже в комнате, свет засаленный и золотисто-охристый — черное дерево шкафа поглощает его, — спорят о том, что стоит посмотреть на выходных. На повторе все та же песня Дина и Зико, Юнги морщится и убирает ноты в папку. Его учительница в больнице, вспоминает Сокджин рассеянно. Она спасала его по-своему. Его вторая мама — единственная, если забыть о. — Я не люблю Марвел, — говорит Мин в итоге. Прислоняется спиной к кровати. — Ты ничего не видел у Марвел, — закатывает глаза Тэхен. — Не смей вообще так говорить! Марвел — это святое. Они спорят еще немного — Сокджин вызванивает старосту на кухне и извиняется за отсутствие, игнорируя шум из комнаты. Они такие жалкие — мешки костей и чувств, выгнивает, рассыпается солью — из глаз, когда всего становится слишком — и превращается в. (звездная пыль и талант — Юнги закрывает глаза и расцветает, потому что это то, из чего он состоит; а потом увядает — солома, выбеливает от боли лицо, сутулится и глотает стекло горстями) Намджун говорит, что уже девять. Тэхен — я остаюсь здесь на ночь, наверное. Потому что моя семья, ну, понимаете, пустяки такие — нарывами на руках. А потом у Юнги звонит телефон. Он не моргает — не дышит почти — и только отчаяние льется тонкой водопроводной струйкой. Сокджин приносит ему чай, а Тэхен затихает. Намджун усаживается рядом и включает телефон. — Я не могу за ним приехать, — повышает неожиданно голос Мин. — Я на другом конце города, дядя! Отец, понимает Сокджин. Опять он. Вот же блять. Юнги вешает трубку, пьет чай — обжигающий кипяток, а у него внутри — сломанный механизм, сплошная боль-боль-боль линией жизни. — Я поеду, — говорит он ровно. У него немного дрожат пальцы. Внутри землетрясение — рытвины с огнем, наступаешь и превращаешься в костер. — Юнги, — начинает Намджун. — Все в порядке, — он устало улыбается. Зато искренне. — Посмотрим в субботу Мстителей, да? И у Сокджина что-то ломается от его голоса, от его взгляда. Мальчик — проебано. Мальчик — я живу. (надеюсь, сказал как-то Юнги, я умру до двадцати) *** — Где ты был? Сокджин запирает дверь. Разувается и вешает куртку. Держать спину прямо — до вылета в другую жизнь. — С друзьями, — коротко сообщает Сокджин. Он любит своего отца — а зря. — Ты прогулял школу, — отец в костюме около зеркала, и на сына не смотрит. — Как ты умудряешься быть таким слабым и ничтожным? Сокджин молчит. Прячет руки за спиной. Сердце — из солнечных дней — высыхает, пока в горле комок проглотить не выходит. — Пап, — начинает он, и звучит так жалко, что хочется самому дать по лицу. Он знает, что неправильный. Знает, что не справляется и что отец неправ тоже. Ему не хочется многого — только чтобы отец его любил и хвалил, что он победил на олимпиаде, что он первый в школьном зачете, что — — Я переведу тебя, если продолжишь делать так, — голос как у робота. Неживой. Лампочка эмоций мигает их отсутствием. Сокджин смотрит в пол. Идиотский светлый линолеум. — Ты должен быть правильным, — продолжает отец и снимает куртку с вешалки. Проходит мимо сына — плечом задевает, словно тот препятствие незначительное и бесполезное. — А ты проваливаешься. Как же ты заебал со своей правильностью, неожиданно зло думает Сокджин, посмотри на себя в зеркало, посмотри, посмотри. С тебя человечность слоями слезает, и ты не лучше той прогнившей картошки в подвале. Ты не лучше. И я не стану тобой. Я не — Дверь хлопает. Сокджин трет лицо руками и часто моргает. Ему хочется выбежать на красный и посмотреть в лицо машине перед тем, как она влетит в него. Ослепнуть от фар — ярко-белый, раздражающий свет. Он смеется и думает, что слишком много общается с Юнги. Иногда он думает — когда мне будет двадцать, чем я буду. Чем они все — будут или не будут. (и если честно — не хочет знать) *** У Тэхена бешенство пузырится в груди. Кипяток, эмоции, неживое небо на рисунках — в голове. Он убегает на улицу, на детскую площадку и долго плачет, потому что ему дерьмово. Потому что он — не сестра, и это плохо. (не для него, конечно, но для них) Щелкает зажигалкой и зачарованно смотрит на огонек. Он не знает, что делать. Щелк. Щелк. Щелк. Покажи мне, как ты улыбаешься. Покажи мне, как ты умираешь. Покажи мне, как ты просыпаешься сам не свой, в чужой — своей — квартире и до конечной пытаешься выживать. Не выходит. Щелк. Огонек гаснет. Тэхен мог бы пойти к Намджуну, но у Намджуна — мать, а у матери новый любовник. Он не полезет к нему, не сегодня. Тезис его жизни — он любит жить, но иногда умереть хочется до раздробления костей — ребра в крошку. Тэхен шмыгает носом и изо рта идет пар. На улице холодно. Он бы попросил у господа помощи, попросил бы — спаси меня. Попросил бы, но канал связи, кажется, давно перекрыт и на том конце провода глухая тишина и бетонные стены. (он смотрит в темноту так долго, что перестает понимать, когда глаза закрыты, а когда нет; его выворачивает эмоционально опять — очередной тезис жизни) *** Когда Намджун открывает дверь, слышит, как на кухне приглушенно смеется мать. Он прислоняется плечом к стене и слушает. Слушает. Слушает. Оглушающе громкая тишина вокруг него самого не душит — привычно уже. — Привет, мам, — говорит он. Наливает себе воды на кухне и теперь его собственная тишина захватывает все пространство — стены стальным кольцом охватывают его. — Ты опять, — говорит она — безукоризненное недовольство. Можно поверить почти. — Здравствуйте, — вежливо здоровается Намджун, а хочется — пошел, блять, вон. Мужчина напротив — дорогая стрижка, дорогие часы — золото и что-то еще из камней — и ослепительная улыбка. До вранья в ней — один шаг. Красным ранки на сердце. Шрамами — разойдется, если поковыряться. — Я у себя, мам, — говорит Намджун все с той же улыбкой. — Зайдешь потом. Он не прощается с этим новеньким — идеальным — мужчиной, потому что он такой же идеальный, как та трещина у них на кафеле в ванной. До тошноты. Сначала — давно-давно — Намджун не винил мать. Думал — отец ушел, пропал с карт и сам господь потерял его. Она просто найдет кого-то и все будет отлаженной схемой — вишня в сахаре, завтрак и звезды в созвездиях. Прошло пять лет, а она все еще в поиске. Постоянный поиск, где Намджун — непонятный символ в программе. Не лишний, но — близко. Намджун закрывает дверь в комнату, достает тетрадь и пишет очередной текст — разом и почти слышит нужный бит в голове. Он устал. Винить мать не выходит и сейчас — дерьмо происходит, конечно же происходит. (но он все еще не знает, что с этим делать) *** Они с отцом практически дерутся — каменные кирпичные стены рыжим и грязным. Кровь ржавчиной из разбитого носа. — Ты вообще, блять, ебаный ноль, — рычит отец. — Что ты вообще такое, Юнги? От него алкоголем — наотмашь бьет. Мглисто-болотная печаль рефреном в голове неутешительным — траурный марш почти, только злее и отчаяннее. Мин касается — ледяные пальцы, холодный свет фонаря над головой линиями — носа и чувствует кровь. Она остывает на ладонях быстро. Хочется взвыть — забыть, вычеркнуть, черными грифельными линиями, как песни черкать в блокноте, — и по-детски заплакать. Не выходит. — Отъебись, — голос глухой и шипящий — слова на языке, как расплавленный свинец на коже. — Ты не имеешь, блять, права читать мне мораль. Отец шатается и его ухмылка — изрезанное сумасшествие. Юнги сплевывает кровь на асфальт и вызывает такси. Он не знает, как выдержит с отцом еще семь минут на улице без — кулаки, клубничные пятна крови на одежде и невыносимая боль — сердце атомный гриб после взрыва. Они ругаются еще — громко и лающе, люди выглядывают в окна, но не суются, потому что они оба — безумие и бешеные собаки без намордника. В такси Юнги открывает заметки в телефоне, зло стирает кровь с подбородка — таксист косится на него странно и подозрительно — и пишет там: с нами случилась трагедия. И выключает телефон. Господь скалится ему с разбитой головой — кровь носом, кожа обгоревшая, кровавое месиво — и говорит: я сломаю тебя снова, подожди немного. И Юнги целится ему в лоб — взглядом, а хотелось бы парабеллумом. Улыбается в ответ и говорит: жду. (своей смерти однажды) *** Они сбегают в убежище на следующий день после занятий. Собираются на кухне, шутят и разговаривают. У Тэхена — красные глаза. У Намджуна — мрачность в движениях. У Сокджина — правильная улыбка — до неправильности. Юнги просто сидит и курит на подоконнике — холодно и дождь. У него губа рассечена и нос болит. Те самые дети, с которыми запрещают дружить. Хуевая компания, правильная друг для друга. — К нам, — говорит Тэхен вдруг, — переводят новенького. — Ого, — Сокджин оборачивается от полки с приправами и удивленно моргает. — Середина года. Откуда ты?.. — Подслушал у Джиу и Чэен, — опережает Тэхена Намджун и усмехается. — Как же еще. — Отстань, — фыркает Тэхен. Их собственные проблемы выходят на прогулку и исчезают — до вечера, до ухода. — Ну так? — тянет Юнги и морщится. — Говорят, что он идеальный и у него оценки просто ненормальные, — Тэхен устраивается на стуле поудобнее и отпивает кофе. — Молоко прокисло, Сокджин-а. — Так что там про новичка, — напоминает Намджун. — А, да. Он и спортсмен, и отличник, и музыкант, — Юнги тут усмехается, — ой, отстань. Так вот. И короче так послушать, он просто звезда класса будет. Юнги докуривает и выбрасывает окурок в окно. Красиво летит. Себя бы так — красиво полететь. — Думаю, что мы с ним не поладим, — выносит он вердикт. — Такие личности мерзкие. Намджун что-то — кого-то — вспоминает и медленно кивает, соглашаясь. Чешет нос и наливает себе чай в кружку — прозрачная и с треснувшей ручкой. На столе — старая книга Мураками с кучей пометок и закладок. Тэхен иногда заглядывает в нее и проникновенно зачитывает абзацы. — Он со мной в одном классе, кажется, — вспоминает Тэ. — Вот будет веселье. Давно не видел таких идеальных мальчиков, от который блевать тянет. — Ты такой придурок, — смеется Сокджин. — А как же я? Чем я тебе не идеальный. — Ты исключение, — авторитетно заявляет Тэхен. — И Юнги, и Намджун подтвердят. Они обедают и сверяют непонятые куски пройденной программы. Сокджин поправляет их и объясняет. Иногда — Намджун. Им просто хорошо. — А как этого парня зовут-то хоть? — интересуется Юнги. Опять подоконник — город высветляется фонарями и огоньками в окнах. Люди крошатся, переходят на красный — бросают друг друга на красный, под машины — и вымирают. Тэхен поднимает голову от стола сонно — след от ручки остается, и Намджун хихикает в кулак. — Не помнит, — говорит Сокджин. — Помню я все, — Тэхен закатывает глаза и допивает чай. Время подходит к концу — связывает по рукам, клеймо на руках, на спине выжигает. Юнги щурится на заходящее солнце и думает, что не хочет домой. Это — не дом. Давно нет, но просто грусти хвост прищемили — теплое молоко, голубые простыни с дельфинами, улыбки, — и он застрял, глубоко увяз и ничего не может сделать. Намджун еще раз спрашивает, как новенького зовут. Тэхен зевает и говорит: — Чон Чонгук.