Голова закружилась, когда Кёнсу резко сел на постели. Он схватился руками за одеяло и попытался отдышаться. Тело всё ещё била мелкая дрожь, а на щеках застыли влажные дорожки. Этот сон снится ему уже не первую ночь, и даже не первый месяц. Каждый раз одно и то же: сцена, как его мать садится в полицейскую машину, а её руки скованны наручниками. Он плачет, кричит, умоляя не забирать её, но его никто не слышит. Чувствует, как кто-то обнимает и уверяет, что всё будет хорошо, но Кёнсу не верит. Он знает, что это был Чонин, но всякий раз, когда пытается увидеть лицо брата, этот образ ускользает. Исчезает, как исчезла мама, и Кёнсу остаётся совершенно один.
Как и множество раз до этого, он проснулся в холодном поту, словно после жуткого кошмара. Кто-то может сказать, что такие сны совсем не страшные, но Кёнсу думал иначе. С того самого момента, как Минджи забрала полиция, его пугали посторонние люди. Он старался держаться от них подальше, ни с кем толком не разговаривал. Что касается Чонина, то тут всё было сложно. Братья не обмолвились и словом с того самого момента, когда их привезли в детский дом. Сказали, что им ещё повезло попасть в один, но Кёнсу не чувствовал должного облегчения.
В тот день, когда полицейские с командой экспертов закончили обыскивать дом, Чонин отвёл младшего брата на кухню и напоил чаем. Пока тот стучал зубами о стенки чашки, он вытащил из-за уха измятую сигарету и прикурил от кухонной зажигалки. Оба молчали, не в силах найти нужных слов друг для друга. Кёнсу глотал чай большими глотками и не чувствовал, как кипяток обжигал язык, горло и пищевод. Часы на холодильнике будто бы застыли четырьмя алыми цифрами. А после, ни сказав ни слова, Чонин ушёл, оставив брата одного. Тот забился в угол родительской постели, с ногами, в обуви. Завернулся в большое, теплое одеяло, и прорыдал всю ночь в темноте.
Громко шмыгнув носом, он утёр щёки тыльной стороной ладони и сморгнул остатки влаги. За окном уже светало, но небо оставалось серым и невзрачным. Кёнсу поёжился от холода, который только сейчас почувствовал, и скинул с себя одеяло. На соседней кровати завозился мальчишка примерно одного с ним возраста и разлепил заспанные глаза.
— Хера ты не спишь в такую рань? — просипел он, подслеповато щурясь.
— Кошмар приснился, — ответил Кёнсу.
— Ебать ты странный, — проворчал сосед. Зевнув, он натянул одеяло до самого носа и отвернулся к стене.
Кёнсу на это пожал плечами: он уже привык, что здесь его все считали странным. Выбравшись из постели, он впихнул ноги в тапочки и на цыпочках прокрался к выходу. Кожа на руках покрылась мурашками, нос и мочки ушей совсем заледенели. Удостоверившись, что в коридоре никого нет, Кёнсу побрёл в ванную. Там было ещё холоднее, а вода в кране с горячей водой оказалась чуть тёплой, но даже этому он был рад.
Умывшись, парень взглянул на своё отражение — глаза круглые, будто от испуга, обрамлены многодневными синяками, а белки все в красных прожилках капилляров; губы потрескались от ветра и частого кусания, на левой скуле ссадина, уже покрывшаяся корочкой. Ещё никогда прежде ему так не претило собственное отражение, как сейчас. Не в силах выдержать собственный взгляд, он отвернулся и поспешил вернуться в спальню. Если его заметят свободно разгуливающим по дому, то могут наказать. Ещё с прошлого наказания не до конца сошли синяки на коленях, а ведь это именно он стал жертвой в той злополучной драке. Но воспитатели, как было заведено, не собирались разбираться, кто прав, а кто виноват. Наказали всех участников потасовки, и теперь Кёнсу закономерно предполагал, что его могло настигнуть возмездие. Но бояться избиений он перестал уже через месяц, когда боль стала привычной. Удары рук и ног приносили боль меньшую, чем та, что настигала Кёнсу от осознания печальной истины — Чонин всё видел, но ни разу не попытался ему помочь.
Снова оказавшись в постели, Кёнсу так и не смог уснуть. Он лежал ровно, не шелохнувшись, и прислушивался к каждому звуку. Боялся закрыть глаза и снова увидеть злосчастную сцену, в которой Минджи садится в полицейскую машину. Отчего-то именно этот момент застрял в памяти и ничем нельзя было его оттуда вытравить. До самого подъёма Кёнсу представлял себе, как выберется из этого треклятого приюта и вернётся домой, в свою любимую кровать, под потолок со светящейся картой звёздного неба.
Ровно в семь часов утра противный звонок разорвал сонную тишину спальни. Её обитатели все как один завозились в своих постелях, не желая прощаться со сном. Кёнсу же, точно только этого и ждал, вскочил самым первым и сразу принялся одеваться. Когда в комнату нагрянула воспитательница, он уже сидел поверх заправленного одеяла и безучастно смотрел в окно.
— Опять вскочил в самую рань? — спросила госпожа Чхве, добравшись до его кровати.
— Мне не спалось, — ответил Кёнсу.
— Значит будешь дежурным по столовой, раз ты уже собрался…
— Сегодня же не моя очередь! — возмутился парень, но под грозным взглядом воспитательницы поник. — Как скажете, госпожа Чхве.
— И братца своего прихвати, — добавила она уже на выходе.
— Я могу и сам справиться, — буркнул он ей вслед, но этих слов госпожа Чхве уже не услышала.
По пути в столовую Кёнсу чувствовал себя мишенью — каждый считал своим долгом задеть его плечом, толкнуть или подставить подножку. Он попал в немилость к местным обитателям ещё в самый первый день, потому что сильно отличался от них. Белокожий метис, холёный, чистенький и не лишённый родительской любви и ласки. Её след отпечатался на всем его существе, обрёл запах, от которого сироты воротили нос. Чонин же был другим — худой, высокий и загорелый, словно мальчишка из трущоб. Он курил, ругался матом и любил почесать кулаки о чью-нибудь физиономию. Аромат Чонина подходил этому месту; парня почти сразу приняли за своего. Через месяц он заработал себе авторитет среди местных парней, стал объектом обожания девчонок. Кёнсу скрепя сердце делал вид, будто они друг другу никто. История повторилась, с точностью до мелочей: он всегда был лишь во всех смыслах бледной тенью старшего брата. Разница заключалась только в том, что раньше авторитет Чонина спасал его от расквашенного носа, но теперь у него больше не было такой привилегии.
Столовая встретила Кёнсу тишиной, рядами длинных столов и одинокой фигурой в самом углу. Чонин сидел на стуле, сгорбившись и запустив ладони в карманы толстовки. Скучающий взгляд брата блуждал по картинкам на стенах, которые каждый обитатель дома успел выучить наизусть. Ни слова не говоря, Кёнсу прошёл к столу со столовыми приборами и принялся расставлять их по местам. Чонин сделал вид, будто не заметил его присутствия; откинувшись на спинку стула, принялся с неподдельным интересом изучать свои кроссовки. Кёнсу был уверен, что он сделал это намеренно. Словно хотел показать, насколько ему плевать на существование брата.
— Я не собираюсь делать всё один, — сказал он, прервав молчание.
— Не делай, — безразлично бросил Чонин. От Кёнсу не укрылась усталость, прозвучавшая в его голосе, как и сонный взгляд.
— Ты не спал ночью? — спросил он.
— Не твоё дело, мелкий! — отмахнулся от него Чонин. Поднявшись с места, он потянулся и присоединился к брату. Больше не говоря друг другу ни слова, они расставили тарелки, разложили ложки и палочки. Закончили ровно в тот момент, когда в столовую ворвалась голодная орава детей. Кёнсу тут же оттеснили в самый дальний угол, за столик, где он обычно сидел в обществе самого себя. Чонин же прибился к компании своих приятелей, с которыми проводил всё прорву свободного времени, что была у них в запасе.
Пережёвывая жёсткую капусту вперемешку с недоваренным рисом, Кёнсу всерьёз засомневался, были ли они когда-нибудь семьёй. То далёкое время, когда они проводили завтрак за одним столом, казалось плодом его разыгравшейся фантазии. Он украдкой наблюдал за Чонином, но, поймав его взгляд, тут же опускал глаза. Хотелось встать, с грохотом отодвинув стул, подойди к брату и спросить прямо: «
За что ты так со мной, а? Что плохого я сделал?». Но решимость всякий раз таяла, стоило их глазам встретиться, и Кёнсу оставалось лишь проглатывать эту обиду. До следующего утра, в которое всё повториться вновь.
✦ ✧ ✦
— Почему ты не общаешься с другими детьми? — спросил господин Ю.
Кенсу с трудом сдержался, чтобы не поморщиться; психолог не внушал доверия, а от его взгляда по телу бежали липкие мурашки.
— Не хочу, — ответил парень, уставившись на свои колени.
— Почему?
На это Кенсу только пожал плечами. Почему вообще он должен отвечать на эти дурацкие вопросы?
— Хорошо, — сказал господин Ю и записал что-то у себя в блокноте. — Как насчет конфликтных ситуаций? Тебя кто-нибудь обижает?
«Как будто ты не знаешь!» — про себя подумал парень, но вместо этого ответил:
— Нет.
На какое-то время в кабинете психолога воцарилось молчание. Он сверлил Кенсу пристальным взглядом, словно надеялся, что это поможет заставить его говорить. Тот упорно продолжал игнорировать желание мужчины и старался смотреть куда угодно, только не на него.
— Хорошо, — наконец произнес господин Ю; в его голосе явно различалось недовольство. — Давай тогда поговорим о твоём брате?
— Я не хочу о нем говорить! — с горячностью выпалил Кенсу, о чем пожалел в следующее мгновение. Глаза психолога загорелись, как у пса, напавшего на верный след.
— Вы с ним не очень ладите? Почему?
Но Кенсу уже осознал свою оплошность, поэтому ответил на все вопросы молчанием. Уставившись на свои руки, он напряженно ждал, когда закончится этот допрос. Видимо, психолог быстро понял, что ответа не дождется.
— Ладно, — сказал он с неприкрытым разочарованием в голосе. — Можешь идти.
— До свидания, — попрощался парень и, подскочив на месте, торопливо выскользнул из кабинета.
✦ ✧ ✦
Поежившись от холода, Кенсу обхватил себя руками и шмыгнул носом. На улице было прохладно, дул сильный ветер, но лучше было сидеть на сырой скамейке в дальнем углу двора, чем выслушивать насмешки в общей комнате. Пару часов как кончились занятия, и обитателям дома было предоставлено свободное время. Прихватив учебник по английскому, Кенсу ушел во двор, подальше от чужих глаз. Первые двадцать минут он честно пытался заучить очередную порцию неправильных глаголов, но на двадцать первой сдался и отложил книгу от греха подальше.
Насморк не проходил уже неделю, хотя такого с ним раньше не случилось. Кенсу прикидывал, что сказать медсестре, чтобы выпросить лекарство от простуды. Мыслями подобного толка он отвлекал себя от насущного: его мать в тюрьме, старший брат ненавидит, а отец… кто знает, где того черти носили. И уж лучше бы в самом Аду, потому что, если этот человек ещё хоть раз появится в его жизни, Кенсу готов был поклясться — как минимум сломанная челюсть ему обеспечена.
Он настолько погрузился в воображаемый диалог с медсестрой и не заметил, что его уединение бесцеремонно прервали.
— Эй! — раздался деланно бодрый голос. — Ты че тут уселся?
Кенсу вздрогнул и повернулся к семенящему в его сторону Бэкхену. То был худощавый, вечно дерганный мальчишка с обсыпанной подростковыми прыщами миловидной мордашкой. Он постоянно воровал у девчонок карандаш и густо подводил им глаза. С определенного ракурса Бэкхен походил на девчонку, и Кенсу знал, что этот факт не остался без внимания остальных: мальчишку периодически зажимали по углам, загибали над раковинами и ставили на колени. Парень видел, как тому порой больно было сидеть или есть из-за разбитых губ или пострадавшей от чьего-то члена заднице. Он сторонился Бэкхена ещё усерднее, чем остальных, потому что понимал — водиться с ним себе дороже. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь подумал, будто он такой же… доступный.
Кенсу настороженно взглянул на Бэкхена, который уселся рядом, и кивнул на учебник.
— Занимаюсь, — коротко ответил он и отвернулся.
— Ааа, — протянул Бэкхен. — Куришь?
— Нет.
— А я бросил, — усмехнулся мальчишка. — Херово, конечно, но мне нельзя, а то коньки отброшу. У меня это… с легкими, короче, херь какая-то. Отчим из дома зимой выгнал, а тогда мороз ебашил под минус тридцать, и я, короче, заболел этим… бронхитом, вот, а потом пошли отягчения…
— Осложнения, — исправил его Кенсу.
— Ну да, — закивал Бэкхен, — и всё теперь, курить нельзя, кашляю постоянно, как подыхающая псина…
— Сочувствую.
— Да ладно… — махнул рукой парнишка; немного помолчав, он добавил. — Я это… понимаю, что тебе, походу, противно со мной общаться.
— Я ничего не говорил, — удивленно заметил Кенсу. Весь этот странный диалог, а если быть точнее — монолог Бэкхена, он гадал, что бы это могло значить, но теперь начинал догадываться.
— Да у тебя на роже всё написано, — усмехнулся мальчишка; его колено то и дело дергалось, а пальцы беспрестанно ерошили волосы. — Ладно, я это… по делу, короче. Тебя там воспиталка искала.
— Зачем? — спросил Кенсу и поднялся с места.
— Тебе мать звонит…
Он хотел ещё что-то сказать, но Кенсу уже не слушал. С его лица сползла маска безразличия, глаза загорелись лихорадочным блеском. Позабыв обо всём на свете, он сломя голову побежал в сторону корпуса, оставив ошарашенного Бэкхена в одиночестве. Тот проводил парня печальным взглядом, поднял со скамейки его учебник и неспеша побрел следом, осторожно переступая с ноги на ногу.
