Млечный путь

      Дверь с металлическим скрежетом отворились, и в комнату вошла Минджи в синей тюремной робе, сопровождаемая охранником.       — Ма… — радостно выдохнул Чонин. Пока с женщины снимали наручники, он поднялся из-за стола и подошёл ближе.       — Привет, сынок, — с улыбкой ответила Минджи. Когда её руки стали свободны, она сгребла его в крепкие объятия. — Я так по тебе скучала!       — Я тоже, ма, — сказал Чонин и обнял мать в ответ. Он уткнулся носом в её плечо, с трудом сдерживая захлестнувшие его эмоции. В носу защипало, глаза наполнились слезами, но парень не позволил себе расплакаться. Тонкий, едва уловимый запах маминых волос окутал его пеленой воспоминаний.       — Как же я люблю тебя, милый, — хрипло прошептала Минджи и поцеловала сына в макушку. — А где Кёнсу?       — Его не пустили, — ответил Чонин. Отстранившись, он украдкой смахнул проступившие слезинки и попытался выдавить из себя улыбку. — Но ты не волнуйся, с ним всё нормально… ну, насколько может быть в такой ситуации…       Охранник, всё это время стоявший возле двери, окинул их внимательным взглядом.       — У вас десять минут, — сказал он и вышел, оставив сына и мать наедине.       — Он сильно переживает? — спросила Минджи и опустилась на скрипящий металлический стул.       — Я думал, что будет хуже, — честно признался Чонин. Обогнув стол, стоявший посреди комнаты, он сел напротив матери. — Ты же знаешь Кёнсу…       — Да, — с улыбкой сказала Минджи и сморгнула слёзы. — Он у нас особенный ребёнок… Следи за ним, ладно? Ты же знаешь, какой он ранимый…       — Конечно, ма, — закивал парень. Он протянул руку и накрыл худую, холодную ладонь матери своей. — Ты-то сама как?       — Держусь, — ответил Минджи и сжала пальцы сына в знак благодарности.       — В чём тебя обвиняют? Твой адвокат мне так ничего и не объяснил…       — Сынок, пожалуйста, не забивай себе этим голову…       — Ма, да чёрт возьми! — раздосадовано воскликнул Чонин. — Мне, блять, не пять лет! Я хочу знать, почему могу не увидеть свою мать на свободе ближайшие лет десять!       — Не ругайся, пожалуйста! — взмолилась Минджи. — Хорошо, хорошо, я расскажу тебе!       — Прости, — виновато произнёс парень.       — Ничего, — с улыбкой сказала Минджи. — Ты прав, ты имеешь право знать… — и она вдохнула поглубже, будто собиралась прыгнуть с обрыва в бушующее море. — Меня обвиняют в мошенничестве в особо крупном размере, контрабанде запрещённых препаратов и убийстве.       — Что?!       — Знаю, это похоже на бред…       — Это и есть бред! — воскликнул Чонин и вскочил со стула. — Ты же сказала им, что не имеешь к этому никакого отношения? Сказала, что во всё виноват этот твой Стивен?!       — Сынок, пожалуйста, успокойся… — взмолилась Минджи. — Конечно, я всё им рассказала, только это мало чем помогло. Всё выглядит так, будто я хочу скинуть свою вину на мужа.       — Как так получилось? Он ведь сам занимался аптеками, он же владелец…       — На самом деле, владельцем всей сети по документам являюсь я, — сокрушённо ответила Минджи. Её глаза вновь наполнились слезами; при виде них у Чонина защемило сердце. Как бы он хотел, чтобы его любимая мама никогда больше не плакала…       — На всех бумагах стоит моя подпись, — продолжила она, — даже на электронных. Я ведь даже не могла подумать, что всё так получится… Я ему доверяла!       — А убийство? — хрипло спросил Чонин. — Кого он убил?       — Девочку, — обречённо ответила Минджи. — Дочку одного влиятельного человека… Ей было всего шестнадцать, понимаешь? Почти как Кёнсу… и этот ублюдок! — с отвращение выплюнула она. — Он спал с ней! Следователь думает, что я убила её из ревности!       Из груди парня вырвался нервный смешок. Скрестив руки на груди, он принялся ходить взад-вперёд по комнате, стараясь успокоить клокотавшую внутри ярость.       — Как они это докажут? — спросил Чонин.       — Что?       — То, что это ты убила эту малолетнюю шлюху, — ответил он и пнул стул. — Ну трахал он её, и что с того? Где доказательства, что это сделала ты?       — Её задушили моим шарфом. Я думала, что потеряла его, но он лежал в багажнике моей машины.       — И что с того? Стивен ведь мог взять этот шарф и просто придушить им девку…       — Да, но на нём нет его следов, — пояснила Минджи. — Её убили в номере отеля, и поэтому к шарфу добавляется ещё куча свидетелей, которые видели меня в тот день в этом самом отеле. Я ездила смотреть их банкетный зал, хотела отпраздновать там годовщину нашей с ним свадьбы… Дура, блин!       — Что говорит адвокат?       — Советует сознаться. Он сказал, что по совокупности мне светит срок лет в пятьдесят.       — Ты сказала Кёнсу, что тебя могут приговорить к смертной казни, — внезапно вспомнил Чонин.       — Знаю, я не должна была этого делать… — растеряно произнесла Минджи, — просто я так испугалась, что захотела, чтобы он был готов к худшему.       — Да с чего ты вообще это взяла?! — взорвался парень.       — Следователь так сказал! — всхлипнула Минджи. — Он пытался меня запугать… сказал, что если я не раскаюсь, прокурор может потребовать высшей меры наказания! Родители этой девочки в ярости, дело могут придать огласке… Её убивали долго и мучительно, понимаешь? Тело изуродовано практически до неузнаваемости. Мне сказали, что её долго пытали, а потом задушили…       — И как бы ты, блять, это сделала?! — закричал Чонин, потеряв самообладанием. — В тебе от силы пятьдесят килограмм веса, тебя ветром сдувает! Они там совсем пизданутые на голову?!       — Её накачали какой-то дрянью. Она не могла сопротивляться, но чувствовала всё, что с ней делали…       Не сумев договорить, Минджи закрыла лицо руками и разрыдалась. Чонин, дрожавший от злобы, вмиг поник и сдулся. Он даже не представлял себе насколько, должно быть, больно, когда человек, которого ты любил больше жизни и которому доверял, тебя придаёт. Когда теряешь всякую надежду, а будущее предстаёт лишь беспросветной тьмой. Он хотел извиниться за то, что накричал, и сказать слова утешения, но не успел: дверь позади них заскрипела и в комнату вошёл охранник.       — Время вышло. Подозреваемая, на выход!       Отняв руки от лица, Минджи смахнула с щёк слезы и послушно поднялась со стула. Охранник надел на неё наручники и повёл из комнаты, но у самой двери она обернулась и взглянула на сына.       — Извинись за меня перед Кёнсу, — сказала она, её губы дрогнули. Чонин кивнул и отвёл глаза. Когда Минджи увели, в комнату для свиданий зашёл её адвокат.       — Идём, я отвезу тебя обратно, — сказал мужчина и кивнул на дверь.       Оказавшись на улице, Чонин поёжился от холодна и засунул руки в карманы куртки. До жути хотелось курить, но он подумал, что сейчас это будет неуместно. Не обмолвившись больше ни словом с адвокатом, парень забрался в его автомобиль и отвернулся к окну.       Мимо проплывали привычные пейзажи полуденного Пусана. Свет отражался в глянцевых стёклах, повсюду пестрели вывески и билборды. Город, который Чонин считал родным, теперь казался чужим и опасным. На каждом шагу чудились обман, несправедливость и ложь. Небо было серым и холодным, ветер пронизывал до костей. Всё вокруг представлялось парню ненастоящим, иллюзией. Он не понимал, как его прежний, яркий мир стал таким невзрачным и тусклым.       Когда это началось? Навряд ли можно самому заметить, в какой момент жизнь сворачивает не в ту сторону. Чонин отчаянно пытался отыскать в своей памяти эту точку невозврата, но терялся и путался в хронологии. Может быть, всё началось тогда, когда они всей семьёй ездили на отдых в Штаты? Минджи и Стивен часто срывались на какие-нибудь экскурсии, выставки и прочие скучные мероприятия. Чонину не особо хотелось тащиться куда-то по жаре, поэтому он предпочитал оставаться дома. Кёнсу же отмазывался тем, что видел это раньше, когда они были там в прошлом году. Их семья снимала небольшой коттедж на берегу моря, во дворе которого был бассейн и беседка. Всю жаркую часть дня Кёнсу проводил на шезлонге с книгой, а Чонин, за неимением других занятий, оставался с ним.       Их отношения в ту пору нельзя было назвать натянутыми: братья вполне сносно общались и могли неплохо провести время вместе. Загвоздка была в том, что происходило это только в том случае, если они оставались наедине. Когда в их дуете появлялся третий, всё трещало по швам. Даже в присутствии собственной матери парни не могли расслабиться и чувствовать себя непринуждённо: Чонин начинал язвить и задирать брата, тот старался не оставаться в долгу, и в конечном итоге их перепалки кончались либо молчаливым игнором, либо окриком Минджи. В большой компании они и вовсе делали вид, что не знали друг друга. Так повелось ещё со времён младшей школы и переросло в дурную привычку.       В детстве у них был свой маленький мир, рассчитанный только на них двоих. Они делили одну комнату, а иногда и кровать, и обоим это казалось правильным. Чонин любил Кёнсу, Чонин защищал Кёнсу, а Кёнсу хотел, чтобы Чонин принадлежал только ему. Он обижался, когда брат играл с другими детьми или, когда тот уезжал в гости к своему отцу. Семейство Ким всегда было болезненной темой в их доме. Кёнсу казалось, что родной отец Чонина хочет украсть у него брата. Со временем ревность превратилась в зависть. Кёнсу завидовал тому, что с Чонином все хотят дружить, что у Чонина всегда куча денег на карманные расходы и что Чонина всегда хвалит мама, потому что он весь такой хороший мальчик.       Мысль о том, что из безумно любящих друг друга братьев они превратились в заклятых врагов, причиняла боль обоим. Но упрямство было у них в крови, и уступать оба были не намерены. Чтобы не чувствовать всей этой бури эмоций, проще сделать вид, что их причины не существует. На людях Кёнсу игнорировал тот факт, что у него есть брат, а Чонин не удостаивал его и взглядом. Губы обоих кривились в усмешках, когда мать собирала всю семью за одним столом. Ведь все понимали, что они друг другу давно уже чужие люди.       Но этим летом парни много времени проводили наедине. Чонин плавал в бассейне, оттачивая свои навыки, ведь не зря же он состоял в школьной команде по плаванию. Кёнсу в это время сидел в тени пляжного зонтика, потягивал «колу» и читал. Изредка они перебрасывали ничего не значащими фразами, отпускали шутки или слушали музыку. Впервые за много лет между ними не было напряжения, как будто вся злость осталась по ту сторону океана. На какой-то месяц они снова стали близки, только что-то неуловимо изменилось…       Глубокой ночью они выходили на террасу, пили какао и смотрели на звёзды. Чонин раскуривал сигарету за сигаретой и пытался понять, что его гложет. Он без стеснения разглядывал Кёнсу, замечая, как же быстро брат вырос и насколько же сильно они непохожи. Столько времени провели вдали друг от друга, настолько стали чужими, что Чонин потерял эту нить родства. В какой-то момент он увидел перед собой просто человека, с которым у него было общее прошлое. Чонин уже не знал, чем тот живёт, да и какой он на самом деле.       И стоило бы держаться от него подальше, дождаться выпуска и со спокойной душой уехать в Сеул, к отцу. Но Чонина не оставляло ощущение, будто он что-то упускает; что-то важное, потерю чего он себе потом никогда не простит. В один из таких вечеров он протянул руку, коснулся ладони Кёнсу и стиснул его пальцы в своих. Брат удивился этому жесту, но промолчал; он всегда шёл у Чонина на поводу. А у того всё внутри перевернулось, сжалось в комок и попросилось наружу. Он увидел в глазах Кёнсу отражение ночного неба и проклял тот день, когда новый смысл его жизни появился на свет.       Они заново узнавали друг друга, заново возводили разрушенные мосты. Вместе ходили на пляж, ужинали в маленьких уютных кафешках и провожали уходящий день. Только Кёнсу не чувствовал привкуса горечи у каждого слова Чонина, каждого его прикосновения и взгляда. Не замечал, как тот следил за трепетом его ресниц, шевелением губ и одеждой, упавшей на песок. Не видел, как он всякий раз одёргивал руку, которая самовольно тянулась к чужой руке. Кёнсу не мог и предположить, что брат сходит по нему с ума… или же мастерски делал вид, будто ничего этого нет.       С приземлением самолёта в аэропорту Инчхона всё вернулось на круги своя. Только вот сердце Чонина теперь плыло против течения. Каждую ночь он украдкой пробирался в спальню к брату, стараясь ничем себя не выдать, садился у кровати и стерёг его сон. Иногда он позволял себе осторожно прикоснутся к щеке или убрать мешавшую прядь волос со лба. Размеренное дыхание Кёнсу дарило Чонину спокойствие. Он мог часами любоваться его лицом, запоминая каждую родинку, морщинку или шрам. Вспоминая сейчас эти дни, Чонин удивлялся, как мало ему было нужно для счастья. Теперь же, когда он переступил собой же проведённую черту, за которую ему не было ходу, карточный домик его самообладания рассыпался. Чонин понимал, что дальше станет только хуже… ему всегда будет мало Кёнсу.       Вереница воспоминаний увела его настолько глубоко в себя, что он не заметил, как автомобиль остановился.       — Ты в порядке? — участливо спросил адвокат.       — Да, — рассеянно ответил Чонин и кивнул. — Спасибо, что позволили с ней увидеться.       — Это моя работа.       — Когда суд?       — Через месяц, может чуть позже, — ответил адвокат.       — Я могу присутствовать на суде? — спросил Чонин.       — Конечно. В этот раз я попробую добиться, чтобы твоему брату тоже разрешили…       — Не надо, — перебил его парень и отстегнул ремень безопасности. — Кёнсу не стоит видеть ма в таком состоянии, он этого не выдержит.       — Не думаешь, что он сам должен решать?       — Не думаю, — отрезал Чонин. — Всего доброго.       Пожав адвокату руку, он выбрался из машины и взъерошил волосы. Голова была полна целого вороха мыслей, одна ужаснее другой. Дождавшись, пока за автомобилем юриста закроются ворота, Чонин направился в сторону дома. Охранник на посту проводил его заинтересованным взглядом, но промолчал. Парень свернул возле цветочной клумбы, прошёл вдоль стены и оказался в том самом закутке, куда все бегали покурить. Сейчас там никого не было, и Чонин смело достал пачку сигарет из внутреннего кармана куртки. Выудив следом зажигалку, он прикурил, сделал пару быстрых затяжек и прислонился спиной к стене. «Что за беспросветный пиздец», — подумал он, сплюнув себе под ноги. «Ёбаная жизнь».       С каждой новой затяжкой голова постепенно пустела. Чонин упивался горьким вкусом сигареты, который отныне ассоциировался с губами Кёнсу. Холодными, мягкими и девственными (о да, он был уверен, что его брат до сих пор невинен!); если закрыть глаза, он мог представить этот поцелуй в мельчайших деталях. Только вот холодный поток ветра, пахнувший в лицо, разрушил эту сладкую грёзу. Выругавшись, Чонин наскоро докурил, затушил окурок о холодную стену и кинул через забор.       На заднем дворе послышались тихие шаги. Любопытства ради парень выглянул из-за угла — это был Кёнсу. Он брёл в сторону любимой скамейки, сжимая в руках очередную книжку; присмотревшись, Чонин узнал в ней свой любимый роман, который забрал из дома вместе с вещами первой необходимости. Кёнсу терпеть его не мог и всегда говорил, что история слишком жестокая, чтобы быть правдой. Что же могло заставить парня взять в руки столь нелюбимую книгу, принадлежащую человеку, предавшему его доверие?       Набрав полные лёгкие воздуха, Чонин вышел из-за угла и направился к нему. Кёнсу заметил его практически сразу и ускорил шаг. Глаза парня забегали по россыпи гниющих листьев, ковром лежащих под подошвами ботинок. Но Чонин оказался проворнее, да и шаг у него длиннее. Сократив разделявшее их расстояние, он схватил брата за локоть и вынудил остановиться.       — Сильно торопишься? — спросил Чонин, тяжело дыша.       — Безумно! — ощетинился Кёнсу. — Может быть отпустишь?       — А ты ничего не хочешь у меня спросить, а? Может быть тебе интересно, как поживает наша мать, которая, блять, в тюрьме?! Не? Или тебе уже всё равно?       — Я не ребёнок! — выпалил парень в ответ. — Хватит манипулировать мной таким жалким способом!       Опешивший Чонин разжал пальцы и выпустил локоть Кёнсу из захвата. Рука безвольно упала вдоль тела, а брат сделал шаг назад.       — Прости, — обречённо прошептал Чонин. — Прости, я не хотел…       — Ещё как хотел! Думаешь, я и так недостаточно чувствую себя виноватым?!       — Перестань, Кёнсу… — взмолился парень. — Никто ни в чём тебя не винит.       Он протянул руку, чтобы коснуться его плеча, но Кёнсу дёрнулся, словно от удара. Прижал к своей груди книгу, будто хотел с её помощью оградиться от брата.       — Ты достаточно уже наказал меня, Чонин, — обречённо сказал он, борясь со слезами. — Неужели тебе этого мало?!       — Да нихера я не делал!       — Ты поцеловал меня! — надломленным голосом воскликнул Кёнсу. — Ты хоть понимаешь, как я теперь себя ненавижу?!       Но Чонин не понимал.       — За что?       — Да за то, что, блять, мне понравилось! — выплюнул ему в лицо Кёнсу. — За то, что я теперь только и делаю, что думаю об этом поцелуе, снова и снова чувствую твои губы на своих… Мне противно от себя, я себя ненавижу!       — Кёнсу, послушай… — начал было Чонин, но брат его уже не слышал. Развернувшись на пятках, он бросился бежать в сторону своей заветной скамейки. Вид его удаляющейся, ссутуленной спины причинял парню боль и разочарование. Следом он не пошёл — Кёнсу бы не простил ему вторжение в его укромное убежище. Набрав в лёгкие как можно больше воздуха, Чонин зажал рот ладонью, чтобы не дать ни единому всхлипу вырваться наружу. Что же он, чёрт возьми, наделал? Как же им теперь быть?