Солнце и Луна ушли... будет ли рассвет?

      Дис холодно смотрела на подошедшего и поклонившегося ей морийца. Он стоял перед не совершенно нелепый, несуразный… эти его косы, усы. И эта его старая, истертая временем одежда… как не было неприятно видеть его, Дис поймала себя на том, то испытывает недоумение. Им же всем, по «щедрому» повелению Даина, каждый тридцатый день выплачивалось из казны по сотне золотых – «за заслуги перед короной».       Насмешка-издевка над Балином, Двалином и тем купцом-ювелиром Глоином.       Для всех прочих вполне себе достойная награда. Ведь золотые будут отсыпаться из казны до конца их жизни. Аккурат и выйдет та самая, обещанная Торином, тринадцатая часть сокровищницы Эребора. Бедствовать всяко не должны..       А этот… как бедняк.       Стоит перед ней, смущенно теребит в руках шапку… рубаха под старым кафтаном такая же старая и там, и там зашита по-мужски грубыми широкими стежками. Штаны истерты, на коленях заплаты. Неужели нет денег купить новое? Или все спускает в пивных и в кости проигрывает?       Но ребенок на руках Дис одет в скромную, но добротную новую одежку. Разве что рубашонка слишком яркого желтого цвета да вышивка на рукавах и горловине… для девочек.       Хотя что мужчина понимает в обережной вышивке?       Странные мысли…       Молчание меж ними все тягостней. Мориец порывался что-то сказать, но каждый раз сконфуженно обрывал себя. Что за нелепость…не воин. Не силач. Не молод, не умен…       А жив.       Но злость, было вспыхнувшая и наполнившая душу огнем, испарилась в никуда, оставив тлеющую горечь.       – Па… па! – пробормотал малыш на руках, тянясь ручонкой к мужчине перед ней.       Дис опустила его вниз, бережно поставив на ножки, и легонько подтолкнула.       – Иди к отцу, – и встрепанный, как воробышек, черноволосый и зеленоглазый мальчонка неуклюже-косолапо потопал в сторону своего «па». Ну, настоящий топтыжка..       – Утер, – мужчина мягко улыбнулся и подхватил запнувшегося малыша, не дав ему упасть. – Спасибо, госпожа.       Спасибо…       – Плохо за сыном смотришь, – сухо отвечала Дис. – Что он делал в усыпальнице один?       – В усыпальнице?! – потрясенно переспросил Бофур.       – А вы забыли, где его оставили? – обожгла его ледяным голосом Дис.       – Со всем уважением, госпожа, – не выдержав, перебил ее мориец, – я никогда бы в жизни не оставил там Утера! Да, я беру его иногда с собой туда…       – Ты… бываешь там? – негромко, не своим голосом,переспросила Дис.       Значит, он… этот мориец… что выжил по попущению Махала-Всеотца, приходит в усыпальницу ее сыновей?! Да как ему наглости хватает! Брошенное вскользь обвинение, в которое она сама не верила, вдруг было подтверждено самим гномом, перебив дыхание.       Да как ему совести хватает говорить ей это в лицо?!       – Все наши ходят, – добавляет, будто оправдываясь, мориец, а к нему льнет черноволосый мальчонка.       И это признание обрушивается на нее будто потоком ледяной воды.       – Как не зажечь мертвым Огня, – эхом отдается в ушах.       Они все… бывают ТАМ.       – Нам разрешено…       Ах, да… милость и привилегия, дарованная «щедрым» Даином. Злость вновь подымается, душа, переплетаясь с ненавистью. На Бофура? На Даина? На остальных «героев» отряда? Или на Судьбу? Дис не знает ответа в этот миг, но ей очень хочется ответить, сделать кому-то так же больно, как больно ей в это мгновение.       – Простите, госпожа, – вздохнув, говорит гном. – Вы ненавидите нас, я знаю. Но мы… это единственное, что мы можем сделать для Торина и…       Он обрывает себя, видимо осознав, что Дис может не выдержать упоминания имен своих сыновей. Но сказано им уже довольно:       – Не смей произносить имена моих сыновей! – сорвавшись, воскликнула Дис, и голос ее был наполнен ясной болью. – К Торину ходи! Огонь ему зажигай! Но не смей! Не смей никогда говорить о них! Даже не приближайся к ним! Служи своему Торину, может отплатишь за отсыпанное золото Даина!       Мориец дернулся, как от удара, резко потемнев лицом. Малыш на его руках смотрел на Дис непонимающими, растерянными глазенками. В отличии от отца он, понятное дело, не мог понять, почему она так кричит. Для него она в раз обернулась страшной, орущей теткой… и Дис замолчала, оборвала себя усилием воли, от кольнувшего душу стыда.       Что же она… при ребенке?       – Я не взял ни одной монеты из его денег, – глухо отрезал мориец.       Ни ответной злости… ни негодования, что его обвинили в «продажности». А так сказал, будто не раз и не два говорил другим эти слова. И как-то враз ясно – правду сказал. Чистую правду. Не брал. Потому и одет так, как самый простой бедный гном. Одежда штопаная-перештопанная, сапоги разбитые… на что живет? А ребенок? Значит, работает? А заработанное только на маленького сына тратит?       Ни одной монеты не взял?       Из под ног будто землю выбили. И сказать нечего.       – Уж извините, что меня не убили, – горько и едко говорит Бофур и это как пощечина.       Заслуженная в полной мере.       А мориец хмуро разворачивается и идет прочь. А встрепанная головенка зеленоглазого малыша над его плечом таращится на нее недоуменными глазенками. Он вдруг тянет к ней ручонку и звонко-ясно говорит:       – Ма!       И Дис отшатывается. Будто Кили на руках морийца. Горло перехватывает, пред глазами вспыхивает воспоминание – маленький Кили стоит в детской кроватке и тянется к ней ручонками…       Дис отступает и бросается… прочь.       *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** ***       Боль… боль… боль…       А перед глазами горят, вспыхивают яркими красками воспоминания…       Розовое, сморщенное личико… теплое, крохотное тельце в белоснежных пеленках. Ершик черных волосиков. Крохотный малыш – ее сынок. И это чудо сопит, копошится в пеленках, умильно хмуря брови…       … Щекастый карапуз отпускает руку и делает первый шаг…       …– Мама! Мама! Смотри! – захлебывающийся от радости мальчик – ростом-то аккурат со стол, – показывает ей деревянный меч.       – Дядя мне меч подари-и-л!!       Губы кривятся… дядя…       И слеза по щеке.       – Дис! – в дверь комнаты ударяет чей-то кулак. Хотя, почему чей?       Даин.       Дис немедля утирает лицо от невольных слез, зная, что с венценосного кузена станется ворваться в покои… и в ответ на мысли дверь распахивается. Слова не успела сказать, откликнуться, а он по-хозяйски в комнаты ее врывается…       – А, ты здесь, – грубо говорит Даин, подходя к ней. – Тебя не было на пиру.       – Вы знаете, как я люблю пиры, – сдерживая себя, отвечает ровно Дис.       Даин хмыкает, вставая перед ней, сидящей на низкой лавке у горящего камина.       – Да уж я знаю! Затворница, вот ты кто! – весело говорит он. С насмешкой. – На пирах не бываешь, на советы не ходишь…       – С меня довольно одного королевского совета, – отрезала Дис, отворачиваясь от него. Лучше смотреть, как пляшет огонь в камине, нежели лицезреть этого рыжего борова. – И пиры не для вдов, похоронивших сыновей и всю семью из Рода Дурин.       Даин вдруг наклоняется, и его пальцы вдруг жестко вцепляются в ее подбородок. Дис дергается, не веря, что тот посмел коснуться ее, а он жестко-зло говорит:       – Род Дурин не закончился. Я здесь, перед тобой… не смей от меня отворачиваться!       Дис с ненавистью смотрит на него, и он довольно усмехается.       – Ненавидь, сколько душеньки угодно. Сидишь, забившись в темный угол, как крыса…       Ненависть к этому… ослепляет, и Дис вскакивает, сбрасывая его руки.       – Я принцесса! Жену свою рыжую крысой зови!       В следующий миг на нее обрушивается удар. Пощечина. И Дис отбрасывает в сторону, и она падает на пол.       – Моя жена – королева. Мои дочери – принцессы. А ты… давно не принадлежишь к королевскому роду. Ты никто. Все лишь мать мальчишек – одних из многих гномов! – сложивших головы в битве!       – Не смей трогать моих сыновей… – шепчет с ненавистью Дис разбитыми губами.       – Я король, я смею, – отрезает Даин. – И тебе лучше это запомнить. И еще… в затворницу играешь? Так сиди в своих комнатах! Куда ты шастаешь с Дворцового яруса? Учти, Дис, если ты что замыслила с этими прихлебателями, прикормленными Торином, я тебя не пожалею… в порошок сотру!       – Я ходила к сыновьям! – голос Дис срывается, неужели это все с ней? За что? – Мне нет дела… до прихлебателей.       Слезы обиды и боли наворачиваются на глаза – сколько отплакано, до конца! А все одно… и она, стыдясь этих слез, не имея сил их удержать, опускает голову, чтобы Даин не увидел.       Даин видит, кривится.       – Я тебя предупредил.       И он уходит, хлопнув дверью.       А щека и губы горят от королевской пощечины…