— Это наш демон. Он добрый и отзывчивый. — Боюсь даже спрашивать, насколько часто он бывает «отзывчивым».
— Были времена, когда не родились ещё ни люди, ни боги, а озеро Канмури уже тогда было, только называлось по-другому. А как именно — никто не знает. Почему? Да потому, что тогда в нём жили одни лишь духи, они-то и назвали озеро — нужно же как-то звать место, в котором живёшь. Сами знали, а сказать никому не могли — потому, что духи разговаривать не умели, не приспособлен у них для этого организм. Жили себе и жили духи в озере. Тысячу лет, другую, третью... Скучно им стало — горы да вода, никаких развлечений. Всё зверьё в лесах пересчитали, каждую птицу по одному перу узнать могли, каждую травинку наизусть помнили. Да и что звери: на охоту, на водопой и под дерево, жир нагуливать. И птицы не лучше — полетали, поклевали, яйца отложили, птенцов вывели. Трава и вовсе на одном месте растёт; пока цветок распустится, ждать замучаешься. И так изо дня в день, из века в век. Но однажды улыбнулась духам удача: у озера появились люди. А человек — существо суматошное, непоседливое, никогда не знаешь, куда пойдёт и что сделает. Весело стало духам: целый день в воздухе висели, на людей смотрели. Благо, их самих видно не было, потому что духи — они все невидимые. Одним только недовольны были духи — как только наступала ночь, ложились люди, глаза закрывали и даже почти не шевелились. Никуда не ходили, ничего не делали. И был среди этих духов один самый проказливый. Нет, не злой — они все были ни злые, ни добрые, — а так, любопытный... — Они как Канкуро, да? — негромко интересуется Гаара. — С чего ты взяла? — Ну, ему нравится вместе со мной делать что-то из песка. Но когда Темари на меня кричит, он просто стоит рядом и ничего не делает — не нападает и не защищает. Как духи — ни добрые, ни злые. Цуру чуть подёргивает носом и щурится, пытаясь спрятаться от солнечного лучика, настырно лезущего в глаза. — Не знаю, Гаара-тян — я твоего брата ни разу не видела. К тому же, живу я в твоём внутреннем мире, так что непредвзято судить о характере человека, который тебя обижает, не могу. Гаара несмело улыбается и переворачивается на бок, прижимаясь щекой к короткой золотистой шерсти, росшей у тануки на голове. — Так вот... — продолжает Цуру. — Однажды ночью этот дух решил посмотреть на человека поближе — чего это он лежит и не шевелится? Подобрался вплотную и вдруг видит — у человека над головой словно маленькое облако висело. Немного колыхалось, но не улетало, будто за ниточку было привязано. Сунул дух любопытный нос внутрь облачка, а там... Люди по небу на крыльях летают, звери фантастические по траве невиданной бегают, две луны на небе одновременно светят... Сны, значит, человек видит. Ох, и понравилось же это духу! Повадился он каждую ночь в человеческие сны заглядывать, а дальше — больше: если какой сон ему особо нравился, он облачко сгребал, дёргал тихонечко, словно ниточку обрывая, и с собой утаскивал. Человек дальше без снов спал, а дух облачко в шарик скатывал и в озеро нырял. Там, на дне, в самом глубоком месте, была очень удобная ямка: вода стояла как мёртвая — никакое течение её не шевелило, никакая озёрная живность не тревожила. Туда и складывал дух ворованные сны. Натаскал себе дух-проказник целую кучу снов. Становилось ему скучно — он шарик доставал, в облачко растягивал, нос внутрь засовывал — и смотрел в своё удовольствие. Так бы дальше всё было, но вот развлекался наш дух всё в одиночку. Но не потому, что жадным был: он бы и рад поделиться опытом с соседями-духами, да как поделишься — говорить-то не умел, он же дух. А рядом с любопытным духом жил другой — мрачный. И вот однажды ночью подглядел он, как любопытный дух развлекается, сны человеческие смотрит. Половины не понял, но всё равно обидно стало: соседу весело, а ему со скуки хоть на луну вой. Разозлился мрачный дух, дождался, пока сосед по своим делам улетит, вытащил кучу снов-шаров из глубокой ямки, да и раскидал их по всему озеру — собирай теперь, тысячу лет не соберёшь. Вернулся вскоре любопытный дух и очень расстроился. Так расстроился, что даже не стал пытаться свою коллекцию собрать, а горестно вздохнул и улетел из озера. Совсем. И вышло так, что следом за ним и другие духи потянулись. Ведь если один улетел и не возвращается, значит, он теперь где-то в другом месте есть, правильно? Даже мрачный дух, и тот из озера выбрался — не хотелось ему оставаться совсем одному. А сны-шарики так и остались с тех пор разбросанными по всему озеру. Иногда по ночам волна выносила шарик на берег, он на свежем воздухе тут же разворачивался в облачко, и если поблизости спал человек без собственных сновидений, то чужой сон подлетал к нему и начинал сниться. Так что ночью на берегу озера Канмури можно случайно увидеть чужой сон — может быть человека, который тысячу лет назад жил, а может быть того, что ещё и не родился. Духи эти со временем разные интересные вещи умели делать, и для них что вчера, что завтра — всё одно сегодня было... Цуру замолкает, прислушиваясь к едва слышному шелесту дыхания задремавшей Гаары. Кто бы мог подумать, что начавшийся сущим кошмаром день завершится так уютно?✽✽✽
Хочется не кушать и даже не есть. Хочется жрать. Первые десять секунд, пока Цуру привыкает к давно забытому ощущению прилипшего к позвоночнику желудка, её голову занимает только одна мысль: «А что, если Ичиби требовал крови не потому, что был сошедшим с ума енотом, а потому, что она была действительно ему необходима?». Но потом Цуру чувствует присутствие нескольких человек в десятке метров от себя и успокаивается — просто Гаара уснула, а её опять вытянуло из внутреннего мира. В списке дел на ближайшее время первым пунктом прочно обосновывается необходимость срочно оторвать конечности тому косорукому идиоту, который курировал беременность Каруры в общем и занимался запечатыванием биджуу в частности. То, что в аниме, к тринадцати годам Гаара сохранил какой-никакой рассудок — было самым что ни на есть «чудом сценарным», шансы которого повториться в реальности, не попади Цуру в этот мир, были бы крайне малы. Как бы Цуру ни относилась к Минато, за одно его можно было уважать точно: сделав из сына джинчуурики, он озаботился тем, чтобы печать, сдерживавшая Кураму, была самой лучшей. Чего нельзя было сказать о Расе, отце Гаары, и тех, кто ему помогал. Стоило довольной Гааре покинуть свой преобразившийся внутренний мир, как Цуру стало интересно, по каким принципам — помимо «джинчуурики можно всё, и всё можно так, как решит джинчуурики» — этот самый мир функционировал. Начать она решила с главного — с печати. Проблемы не заставили себя долго ждать — печати, как таковой, не было. Была какая-то погрызенная вязь фуин, тёмным стеклом запёкшаяся под толщей песка. Чтобы просто найти её, Цуру понадобились несколько часов утомительных поисков. Благо золотистая пустыня не обжигала лапы, а игреневое солнце, окружённое молочно-белой предрассветной дымкой, грело, а не припекало. Как этот шедевр импрессионизма вообще мог удерживать биджуу, Цуру не понимала. И где Йондайме Казекаге откопал столь противоречивый раритет — тоже. Впрочем, одно предположение у Цуру было. Оно подтверждало фанатскую теорию о том, что Гаара, как и Сасори, квартерон Узумаки, и с лёгкостью укладывалось в одну фразу: «Выпросить фуин — выпросили, а как работает, не поинтересовались». К вопросу об Узумаки: Цуру догадывалась, почему Раса не использовал на дочери Шишо Фуин — смерть от рук шинигами и вечные муки в его желудке мало кого прельщали. Но чем ему не угодило более распространённое, менее опасное, но все равно достаточно надёжное Текко Фуин, практикуемое для запечатывания биджуу в той же Кумогакурэ но Сато, Цуру не понимала. Ведь достаточно было поставить нормальную печать, лишить Ичиби возможности слоняться по внутреннему миру Гаары как по лужайке перед собственным домом, и мечта Расы об идеальном оружии для деревни исполнилась бы. Но нет, мы же не ищем лёгких путей! Лучше используем непонятное нечто и подождём, пока девочка, не выдержав постоянного морального и физического давления, окончательно слетит с катушек и устроит в Суне экстерминатус. За все хорошее, что дала ей Родина к шести годам. Желудок выдаёт особенно впечатляющую трель, и Цуру решает оставить вопросы этики на более позднее время. Она зевает, потягивается, сцепив руки в замок над головой, а в следующее мгновение настороженно замирает — что-то не так, лицо как будто... Цуру садится на кровати, медленно поднимает руки, проводит пальцами от уголков глаз к вискам, подносит их себе под нос и, как на сжатой пружине, рвётся вперёд. Биджуу, судя по всему, оказываются не просто эмоциональны, а очень эмоциональны. Ничем иным свою не совсем адекватную реакцию при виде блестевших на кончиках пальцев бисеринок слёз, Цуру объяснить не может. Её затапливает ярость — мощная, всепоглощающая... Но, на счастье жителей Суны, всё ещё тренированная и готовая бежать и закапывать исключительно по указке разума. В горле раскалённой лавой клокочет готовое сорваться с губ рычание, и Цуру приходится изо всех сил вцепиться в дверную ручку, чтобы задавить в себе желание зубами вцепиться в глотку тому, кто посмел обидеть её ребёнка. С трудом разжав сведённые судорогой пальцы, Цуру медленно отступает от двери на шаг, втягивает носом сухой воздух, выдыхает... И кубарем катится по комнате, перемежая испуганно-возмущённые вопли с лексическими конструкциями, состоящими сплошь из ненормативной лексики. Дверь резко проворачивается на петлях, и, как в плохом анекдоте, в комнату врывается Яшамару в фартуке, с кунаем в одной руке и с горящей бледно-зелёным огнём техникой в другой. Цуру, не поднимаясь с пола, обречённо стонет и закрывает ладонями лицо.✽✽✽
— Гаара-тян, послушай, — мягко, как будто разговаривая с душевнобольной, воркует Яшамару. — Темари-тян совсем не хотела тебя обидеть. — Конечно, не хотела, — согласно кивает Цуру, дожидается пока настороженность, клубящаяся бледно-зелёной дымкой, сменится мягко-золотистой нежностью и, скрестив руки на груди, сухо добавляет: — Она просто испортила мою работу и облила чернилами меня саму. И, видимо, это звучит достаточно агрессивно, потому что Яшамару мгновенно подбирается, как готовый к прыжку зверь, а у Цуру поднимаются дыбом волоски на загривке. Может быть, мужчина действительно любит свою младшую племянницу, вот только первоклассным ирьёнином, членом АНБУ Суны и правой рукой Йондайме Казекаге он от этого быть не перестаёт. Под внимательным взглядом Цуру встаёт с кровати, зябко ёжась, когда ноги касаются прохладного пола, дёргает уголком губ, пряча ироничную насмешку, натягивает неизменные ниндзя-ботинки жизнеутверждающего чёрного цвета и чуть ведёт плечом, разминая затёкшие мышцы. Расправляет складки на футболке и коротких шортах, и поднимает голову, без капли страха встречаясь взглядом с внимательными серыми глазами с едва заметным сиреневым подоттенком. Яшамару вообще удивительно походит на своего нарисованного двойника — он на самом деле оказывается невысоким тонкокостным блондином с мягкими чертами лица и светло-ореховыми волосами до плеч. Внутренний параноик тихо ворочается и недовольно брюзжит где-то на задворках сознания, но вперёд не лезет. В том, что применение к джинчуурики каких-либо ментальных техник дело абсолютно бессмысленное (если ты не Учиха Итачи, конечно же) из-за плотного кокона чакры биджуу, Цуру уже успела убедиться самым доказательным способом — на практике. Всю ту минуту, что Цуру лежала на полу, со скрипом осознавая, что странная щекотка в горле совершенно точно не признак простуды, а сама она только что применила какую-то спонтанную воздушную технику, её не покидало странное ощущение. Как будто кто-то почти невесомыми движениями перебирал ей волосы на затылке. А когда Цуру поднялась с пола, ей потребовалось всё её самообладание, чтобы не заорать в голос, удержав на лице маску вежливого недоумения и ни мимикой, ни жестами не показать то, что она поняла, что к ней применялось какое-то воздействующее на сознание дзюцу. Кровь оглушительно стучит в висках, Цуру дышит глубоко и ровно, а в сознании, вместо бескрайней пустыни, которую она собиралась продемонстрировать дядюшке Гаары, если не дай Рикудо с ним пересеклась бы, моросит тёплый дождь. Капли разбиваются о землю, а время потихоньку начинает останавливаться, песчинки пересыпаются всё медленнее и медленнее... И, кажется, что всё вокруг серое и блеклое, что все куда-то бегут и торопятся. Глупые. Ведь нужно же остановиться и насладиться моментом — подставить лицо дождю, раскинуть руки и почувствовать, что вот-вот взлетишь! Цуру позволяет себе чуть изогнуть губы в едва заметном намёке на улыбку — еноты летать не умеют, но наверняка и в этом мире найдётся тот, кто поможет ей снова поверить в небо. Цуру стоит и просто смотрит. А где-то высоко-высоко в небе, чуть ниже ярких, медленно пульсирующих звёзд-сердец, собираются тёмные, словно налитые свинцом тучи, а трава переливается у ног, словно неукротимое море, вздымая пенные гребни волн... Воспитателем Яшамару оказывается хреновым. Первая встреча лицом к лицу лишь окончательно убеждает Цуру в собственной правоте, а мнение, сформированное после прочтения манги, обзаводится неопровержимыми доказательствами. Впрочем, о том, что в общении с племянниками у мужчины всё очень плохо, можно догадаться и по одной единственной сцене — планируемой через несколько лет пресловутой проверке на вменяемость, организованной Казекаге при посильной помощи одного светловолосого суицидника. Чем нужно думать, чтобы согласиться на подобное, Цуру не понимает до сих пор. Поучительный монолог затянулся на добрые десять минут, за которые Цуру успела подняться с пола, перебраться на кровать, окончательно успокоиться и вникнуть в ситуацию. Всё оказалось до ужаса просто и сложно одновременно. Во время урока каллиграфии, проводимого для всех трёх детей сразу, Темари (совершенно случайно, как пытался убедить её Яшамару) опрокинула чернильницу на свиток Гаары. Пару дней назад всё закончилось бы вполне однозначно — Гаара бы вспылила и ответила ударом на удар. Но в этот раз у джинчуурики было крайне приподнятое настроение — последствие хорошего сна и приятного разговора, не иначе — и она просто не ожидала удара от человека привычного и знакомого. Как результат — Гаара в слезах убежала к себе в комнату, а Яшамару вместо того, чтобы поговорить с ребёнком, решил позволить детям самим разобраться между собой, педагог доморощенный. — Яшамару, я не буду мстить Темари, но только в одном случае, — зло чеканит Цуру, не отводя взгляда. — Сделай так, чтобы она больше ко мне не подходила. Вообще.✽✽✽
— И вот ещё, — добавляет Цуру, когда мужчина уже стоит у двери. — Принеси поесть, а?