Girl in the tower.

      Зейн начинает думать о том, чтобы отдохнуть, когда Барри психует и сваливает, чтобы построить карьеру юриста.       Кто-то уходит довольно редко. Этого почти не бывает, потому что ни у кого нет ни чужого белья в стиральной машинке, ни времени, чтобы постирать собственное. Барри получил пулю в бедро от мексиканца-контрабандиста, отлежал дома недели три. Может, это повредило его нервы, а может у него было слишком много времени, чтобы обдумать, что же он творит. Кто знает. Зейн никогда особенно не говорил с ним.       Но мысль уйти в отпуск прочно заседает в голове. Поначалу, Зейн о ней не думает. Не признаёт существования. Работает, выходит на патруль, время от времени наедается самыми жирными сырными палочками в одиночестве на лавке в собачьем парке. Мысль стучится только после посещения реабилитационного центра, снова. Он услышал, как говорят пара мам, навещающих детей, о том, что лето кончается, и «стоит ли забирать Грэйси в школу».       Родители Гарри к нему не приезжали. Столько сестра пару раз, медсёстры говорили, она выходила с нервным срывами и красными щеками. Мальчик и с нею не говорил. Зейн поехал с нею, потому что кто-то сказал, что из-за него ребёнок заговорил, и отказать девушке Малик не смог.       Она рассказала, что Гарри вернётся к учёбе в январе, но до этого пару месяцев поживёт в её квартире, после того, как придёт в себя. Он закончил школу перед всем случившимся, а на первом курсе — Гарри поступил на иллюстратора — не такая большая нагрузка, чтобы мальчика не приняли. Особенно в его положении. Особенно после того, как новость о выжившем после встречи с Вилли взорвала интернет.       Сестра Гарри, её зовут Джемма, приятный человек, думает Зейн. Он не спрашивал про то, почему его родители не приезжают или почему Гарри будет жить у неё. Лишь спросил, отпустят ли мальчика, если его не поймают. Она сказала, у них нет права, если с его здоровьем всё в порядке.       Зейн видел надежду на то, что будет, даже в кончике её мизинца.

***

      — Ты не имеешь права уйти, пока мы не найдём убийцу, — с истерикой в блестящих глазах, но спокойно произносит Луи, когда Зейн сообщает ему и Брэдлоу о своём намерении.       Зейн смотрит на Брэдлоу.       — Вообще-то, может, Томлинсон, — говорит тот с видимым неудовольствием. — Если Вы только не говорили о чести.       — Я говорил про всё, — отсекает Луи, проглатывая слюну. — Он мой напарник в этом деле. Пусть уходит после поимки.       — Во-первых, я не хочу уйти, — Зейн качает головою. — Во-вторых, я не думаю, что тебе нужна моя помощь в этом, — небольшая ложь лесть никогда не мешала общению с Луи, — ты можешь заменить меня кем угодно, толк будет такой же.       — Это Ваше право, мистер Малик, у Вас в распоряжении пол года, так как Вы не брали отпуск с самого начала службы, правила для всех одни и те же. Возвращайтесь к работе. Оба.

***

      — Какого хуя, — гнусаво выплёвывает Луи, наконец отрываясь от губ Зейна. Его сильное напряжённое тело придавливает Малика к стене кабинета, и у Зейна перехватывает дыхание от недостатка воздуха. — Не смей, Малик, просто, сука, не смей.       Его голос предупреждающе проводит лезвиями, покрытыми рыжей ржавчиной, по ушным перепонкам, пальцы стальными тисками сжимают запястья.       — Меня заебало быть твоим успокоительным, Лу, — тихо выдыхает Зейн, смотря прямо в безжалостные голубые глаза. — Ты прекрасно понимаешь, что я нихуя тебе не помогаю во всём этом дерьме, так что не нужно драматизировать.       Луи снова соединяет их губы, громко ударив ладонью по стене в миллиметре от виска Зейна, но тут же отшатывается, заслышав шаги. По кабинету разносится стук. Зейн взъерошивает волосы рукою, крадя последний взгляд на отвернувшуюся фигуру Томлинсона и выходит, кивая стоящему за дверью Полу.

***

      — На самом деле, я был бы признателен, если бы Вы попросили их перестать спрашивать, не боюсь ли я, что он придёт за мною, чтобы завершить начатое, — говорит Гарри, когда Зейн приходит к нему в очередной и последний раз.       Они сидят за зданием в небольшой беседке, согнутые ноги мальчика в малиновых конверсах на лавке, его голова покоится на коленях, внимательные зелёные глаза опущены, скрыты за тёмными ресницами.       — Все волнуются.       — Я знаю. Да, я немного тут пробыл, но я больше правда не могу. И смысла реально нет. Я не повёрнутый. Со мной всё хорошо. И до меня вряд ли доберётся этот псих, если я буду в городе. В большом, населённом пункте.       Гарри нечасто говорит о Вилли, хотя, он в принципе мало говорит. Его сестра утверждает, что он в полном порядке, что он сейчас такой, как и был всегда, за исключением пары красных шрамов на груди, рёбрах, ключицах, и Зейн знает, что это правда. Мальчик никогда не был похож на болтуна, и нечего удивляться тому, что в его психикой всё в порядке после пережитого, хотя многие подростки переживают шок от бойней с родителями целые месяцы. Дело в характере. Гарри гораздо сильнее и разумнее, чем кажется.       — Я рад, что ты принял решение уехать, — искренне сообщает Зейн. Я ухожу на неопределённый срок, и с тех пор, как я единственный, с которым ты общаешься не только посредством ответов на вопросы, я правда рад, что тебя не будут ебать остальные. — Я не могу обещать, что мы его поймаем и накажем, — они оба едва ли заметно приподнимают уголки губ, — но ты в безопасности. В полнейшей, Гарри.       Ребёнка планируют «выписать» через несколько недель, три максимум. Сентябрь будет подходить к концу, а Зейн к тому времени станет привыкать к нормальному режиму сна, к абсолютно любой пище, к вечерам у себя в гостиной. Может быть, он заведёт собаку и будет ходить в парк не просто за тем, чтобы пялиться на чужих и сгорать от ненависти. Может быть, он уедет к отцу на пару недель. Заедет к матери и сёстрам на день. Иногда мысли о том, что и от жизни без работы придётся отвыкнуть, но Зейн не знает, ради чего. Он не думает уходить, ни в коем случае. Но он также знает себя. И что он человек. И что «ни в коем случае» — это как «навсегда».       Понятие слишком смешное, чтобы воспринимать всерьёз.

***

      Луи никак более не реагирует на Зейна. Вообще. И в принципе, это хорошо.       Потому что если бы Луи не был так сильно влюблён в себя, в свой разум, во все свои действия, если бы он не считал, что каждый знаемый с ним человек обязан навеки остаться преданным ему, если бы его эго терпело бы увечья в лице отстраняющихся от него людей, то он бы приносил всё дерьмо, от которого Зейн и пытается отдохнуть, с собой.       Но правда в том, что Луи не из тех, кто потерпит то, что в его мыслях есть предательство. Толк о в его мыслях, потому что отпуск — это не предательство. Кто вообще кроме Луи мог бы это так назвать? И Зейн абсолютно не представляет, как бы это было, если бы Томлинсон не решил забыть о его существовании.       Зейн не знает, что будет, когда он вернётся. Он не знает, что было бы, если бы Луи не вёл себя так чисто по-сучьи, потому что…на самом деле, он сделал всё очень правильно. Жизнь вне работы с Луи? Это тупая, идиотская, гондонская шутка, и Зейн не может не чувствовать облегчение от того, что все части работы оставили его в покое. И человек, с которым он был ближе всего, и люди, которых он уважал больше всего, люди, из которых построилась вся жизнь в последние годы.       Может быть, нужно чувствовать себя одиноким, потому что, кроме отца, матери и сестёр, у Зейна никого нет? Ни друзей, потому что какие друзья, когда ты ловишь особо опасных уполовников? Ни любви, потому что, во-первых, супругов иметь запрещено по работе, а во-вторых никто не захочет бойфренда с расписанием похуже расписания пожарников. Ей-богу.       Но Зейн чувствует себя прекрасно.