Girl in the tower.

      Он едет к отцу спустя неделю в своей квартире.       Зейн бреется раз в четыре дня, просыпается к двенадцати утра и засыпает поздно вечером. Посмотрел «Очень странные дела», впервые за долгие месяцы решил самостоятельно убраться в квартире, но не смог, потому что отпуск — это не значит других жизнь, это просто больше времени на себя. И Зейн не из тех, которые не знают, что делать.       Он начал переводить небольшую книгу с арабского, которую прочёл по совету своей первой девушки ещё в университетские годы. Несколько раз побывал в приюте для собак и даже для кошек, потому что у его давнего знакомого коллекция видео на фэйсбуке, где его кот и пёс очаровательно засыпают под новый альбом Фрэнка Оушена. Зейн даже скачал этот альбом, но это оказалось не совсем его музыкой.       Зейн не хочет, чтобы с поезда его встречал отец, потому что ему семьдесят с лишним лет. Не то чтобы это мешает Ясеру каждое утро вставать на молитву в ближайшей мечети и гулять с его собакой — очаровательнейшей колли по имени Лей — три раза в день, но Зейн всё же решает не предупредить о своём приезде и вознаграждается двумя часами на лавке в саду перед домом — отца нет, а замки новые. Он просто сидит и молча дышит свежим — не очень — воздухом, почему-то не задумываясь о том, чтобы пойти и посидеть в кафе.       Может, это детское желание увидеть удивление и радость в глазах папы, когда тот увидит Зейна. И не то чтобы этого не было бы, если бы Зейн постучался вечером и обнаружил себя за распахнутой дверью, но идея того, чтобы оказаться неподвижной фигурой под тощей вишней в саду, нравится больше.       Ясер же действительно удивлён, найдя своего сына спящим в саду. Но никакое удивление не может перебить дрожь радости, волнительной теплоты, когда он зовёт его тихо и поддразнивает легонько, прежде чем обнять.       В их семье никогда не было понятий о том, что мальчики должны воспитываться в аскетичном холоде, о том, что мальчиков нельзя обнимать, нельзя поощрять лаской. Ясер обнимает Зейна крепко, так же, как и Зейн отца, утыкаясь носом в его рубашку, чувствуя запах его волос, чая, кожи, лосьона после бритья. Они улыбаются, улыбаются Лей, засеменившей к ним с порога, улыбаются, когда видят разбросанные по полу бумаги, улыбаются, когда Ясер начинает убирать с дивана хлам в виде древних газет и летней одежды, которую уже пора бы убрать…они улыбаются, прежде всего, друг другу, потому что, как бы меланхолично это ни было, в семье твоё начало, конец и самое умиротворение.

***

      День за днём, ветер за ветром наступает Сентябрь. Зейн всё чаще стряхивает с плечей жухлые ржавые листья, сидя в огромных старомодных качелях в саду, небо лишь на минуты освещается солнцем, больше затягиваясь пеленою белых блёклых туч с обеда до самого вечера, когда о стёкла больше не бьются мотыльки, а чай остывает мгновенно, стоит выйти на веранду, постоять, посмотреть на шелестящую словно от шторма листву.       Ясер и Зейн убирают качели в подвал и заворачивают Розы в плёнку на зиму. Зейн состригает отмершие ветви яблонь, гранатовых и вишнёвых деревьев, собирает разбросанные по траве резиновые игрушки Лей. Он каждое утро ходит в пекарню за выпечкой на завтрак, вечером отправляется в магазин, чтобы купить воды или мороженого, потому что Ясер любит мороженое в любое время года, а двадцатилитровый галлон на неделю они постоянно забывают купить.       Зейн курит меньше и убирает волосы пружинным ободком. У него есть время, чтобы купить одежды на зиму, потому что старая у него по сути едва ли не с университета. Он не понимает, почему не делал многих вещей раньше, ведь время у него было, но.       Почему-то он чувствует себя человеком в самом настоящем смысле этого слова только сейчас. Без работы. Без планов. С некоторыми накоплениями и тёплой шерстяной массой, именуемой Лей на коленях, а с кухни доносится шипение мяса на ужин.       Уезжает Зейн лишь в середине Октября. Ясер хотел поехать к сестре, и, несмотря на его протесты, Зейн всё же покупает билет и собирает свои вещи, обещая приехать после приезда отца домой. Они обнимаются, ещё раз, крепко, вдыхая целую жизнь знакомые запахи, Лей лает на такси, Ясер будто бы ссутулился, махая на прощание сыну.       Зейн чувствует, как подкатывает знакомая тошнота. Он не приучен быть непроницаемым и жёстким по натуре. Его поощряли ласками.       Он чувствует себя самым одиноким мальчиком на свете. В который раз после прощания с отцом.

***

      Самый одинокий мальчик на свете проводит около недели в своей квартире, выйдя только дважды: постричься и в книжный, потому что Зейн захотел прочесть Финансиста. Он не выносит не-бумажные книги.       Потом, когда тело совсем взбунтовалось, а также кончился блок сигарет, Зейн выходит и на автобусе заезжает в какую-то часть города, до этого вообще не знакомую ему. Она ничем по сути не отличается от других самых обычных кварталов, но улицы всё равно другие, и Зейн проводит сорок минут, плутая между пятиэтажных холмов, вывесок из Мака или Бобби Браун, деревьев с прислонёнными к ним тюфяками, наполненными опавшими листьями.       И, когда ему хочется есть, он заходит в небольшое кафе, где обстановка похоже на что-то из Астерикса и Обеликса. Галлы? Галльское кафе, да. Там он пробует рагу из конины с помидорами и перцем, отмечая, что есть в новых местах одному гораздо приятнее, потому что он много раз был в таких ситуациях не один, и…и это приятнее. Отмечать, замечать, сравнивать.       Зейн решает начать исследовать новые места.       Когда человеку скучно, он автоматически начинает вертеться словно бы под своею кожей, лишь бы стряхнуть это с себя, лишь бы глотнуть воздуха. Зейн начинает ходить по городу, останавливаясь на станциях малоизвестных или вообще ему не известных, будь то метро, автобус или собственный велосипед. Закусочные и забегаловки, в которых он ест, занимают место в его записной книжке со Мститлями, где каждую страницу он посвящает тому или иному месту, чтобы не забыть, оценить, отметить, похулить. Это точно не Йелп или просто любительская критика. Каждый город — это небольшая планета с сотней маленьких стран, которые кому-то нравятся, кому-то не нравятся, и Зейн, как человек почти полностью поглощённый только своею жизнью, не может не думать только о себе, составляя мини-отзывы на подкосы под Молли Вингс и Красти Краббс не-под-водой. Он пишет своим языком, своими обозначениями, не заботясь о том, как вообще можно судить кофе по цвету скатертей…но они его взбесили. И, может, именно поэтому кукурузный суп показался дерьмищем.       Хотя, кто знает.       Он почти не думает о Луи, когда видит блестящую башню высотки, в котором тот живёт. Он почти не думает о том, что могло бы быть, что было, потому что-то, что есть, — не лучшее.       Зейн не меняет проблему своего одиночества. Он меняет себя, подстраиваясь под это состояние, как под наиболее спокойное, что он когда-либо переживал. Драм было много, он думает. И радости, вероятно, тоже. Но спокойствия много не бывает. Никогда.       Зейн не хочет его просирать. Глядя на угасающее солнце-отражение, Зейн понимает это точно.