Прикосновение к огню

У Сверчка появилось имя. Его звали Арчи Хоппер, и он был неплохим парнем. Он приходил к Эмме, расспрашивал о самочувствии, настроении и снах, о тревогах и переживаниях, точно хотел вскрыть ее мозг и разглядеть уродливые мысли, извращенные, больные чувства, погрузиться в ее склизкое, как рыбная требуха, безумие, нырнуть в самую бездну, как будто он был каким-нибудь бесстрашным водолазом, искателем жемчуга, а Эмма была огромным китом, внутри которого плескался океан с потонувшими кораблями, коралловыми рифами и ракушками. Впрочем, он спрашивал, не слишком настаивая на ответах, пока только подкармливал золотых рыбок, что проплывали сквозь белки глаз Эммы, разбрызгивая веерными хвостами соленые капли непрошеных, ненужных слез. * * * Дни слились в один нескончаемый сезон проливных дождей, барабанящих по крышке черепа, и Эмма удивлялась, как до сих пор на ее отсыревшем от рыданий лице не проросли тропические грибы. Это было невыносимо. Она просыпалась уставшая и, не успев даже толком понять, какой сейчас день, вновь падала в самую гущу илистого сна, опутывающего стрекучими водорослями, обволакивающего тело болотной тиной, полипами и прочей морской гадостью. Образ жизни стремительно впал в младенчество: большую часть времени Эмма либо спала, либо плакала. Либо то и другое одновременно. Засыпала в слезах и хныкала во сне. Нет, конечно, она пыталась как-то сдержаться, обещала себе, что больше не будет реветь, но, задев ногой тумбочку, выронив ложку из ослабевших пальцев или неловко поскользнувшись в ванной, ударившись локтем о раковину, она чувствовала себя такой ничтожной и такой жалкой, что бездонные реки слез сами по себе срывались по щекам водопадами. И Эмма злилась на себя, царапала лицо, ударялась лбом о мягкие стены, чтобы только прекратился этот бесконечный плач, который будто существовал отдельно от нее, был живым организмом, жгучей, слезоточивой медузой, что впивалась в лицо и скользкими щупальцами разъедала раскрасневшиеся щеки и ноздри. Ненавидя, презирая себя за сопливую плаксивость, Эмма чересчур рьяно терла кулаками глаза, чуть не выдавливая их из глазниц. — Вам нечего стыдиться, Эмма, — успокаивал доктор Хоппер, отнимая ее руки от мокрого лица. — Ваши слезы — это естественная реакция на тяжелый стресс, который вам пришлось пережить. Они помогут вам справиться с горем. Не помогали. Слезы лишь обтачивали острые края, но тяжелый камень оставался внутри: он давил Эмме на грудь, тянул вниз, будто привязанный к шее грубой веревкой, стягивающей горло режущими спазмами. Эмма кричала из глубины своего беспросветного отчаянья, но все мольбы и крики беззвучно лопались на поверхности водяными пузырьками. И тогда она перестала бороться, смирившись с неудержимыми рыданиями, как охотники в джунглях мирятся с топкой, вязкой грязью под ногами, с грозовыми ливнями, мирятся со всеми стихийными бедствиями, выпавшими на их долю, зная, что силы природы не подвластны их воле. И понимая тщетность любых усилий, Эмма просто лежала пластом на самом дне соленого озера, ожидая, когда наверху все… — Никогда … не закончится… — Эмма с трудом оторвала влажное лицо от подушки. — Все вымыло. Серо-зеленое ноябрьское небо в ее глазах все же перестало моросить. Но противно свербело и хлюпало в переносице. — Я понимаю, как вам сейчас больно и трудно… — Доктор Хоппер взглядом выражал самое живое участие в судьбе Эммы, как будто она действительно что-то значила для него. — Вряд ли понимаете, — вздохнула Эмма с горечью. — Я сама себя не понимаю. И не хочу… понимать. Ничего не хочу. Только… Перестать быть. * * * Лекарства, которые Эмма принимала с какой-то доведенной до автоматизма, до условного рефлекса безвольной покорностью, не прогоняли из сердца тягучую тоску, не заполняли пустоту внутри, но зато мысли становились более легкими, не расползались в голове бесформенной жижей, а раскладывались, как страницы в книгах. Читая эти книги, размышляя обо всем, что произошло, Эмма все отчетливей видела, в каком безнадежном положении она оказалась, и не находила никакого выхода из него, поэтому вместе с прояснением приходило и трусливое желание засунуть страусиную голову обратно в песок своего безумия и больше никогда не возвращаться в реальный мир. — Мисс Свон, вы хотите вылечиться или нет? — строго спросил доктор Вейл во время очередного обхода, когда Эмма вдруг взбрыкнула и выбила из его рук пластиковый коробок с таблетками. Разноцветные пуговки рассыпались по полу. — Не знаю, — Эмма тяжело вздохнула. — Думаю, что для всех было бы гораздо лучше, если бы меня здесь вообще не было, если бы я погибла вместе с ней… Вместо. — Это не нам с вами решать, — философски заметил доктор Вейл. — Поэтому, раз уж вы здесь, мы сделаем все, чтобы поставить вас на ноги. Скоро вы поправитесь, если, конечно, не будете упрямиться. — Мне все равно кажется, что это бесполезно, — с усталым смирением Эмма все же проглотила необходимую дозу таблеток — Сколько я уже здесь? — Вас привезли восьмого декабря, — доктор Вейл сверился с датой на часах. — Сегодня — двадцатое. — Двенадцать дней, — относительно быстро ответила Эмма и задумчиво зажевала губу, глядя на Вейла сквозь пальцы. — Странно. Я думала, что год прошел или типа того… Хотя… может, уже другой год. Они же циклично повторяются. Нахмурившись, она нарисовала в воздухе вращающийся круг. — Да нет, год все тот же, вы все правильно посчитали, — успокоил доктор Вейл и протянул Эмме карманный календарик и три разноцветные ручки: черную, красную и зеленую. — Это вам только кажется, что время так долго тянется. Но это скоро пройдет. Мы с доктором Хоппером поможем вам. С этими словами он взглянул на вошедшего доктора Хопера. — Чем вы поможете? — с горечью улыбнулась Эмма, переводя грустный взгляд с доктора Вейла на доктора Хоппера, который как раз подошел к ее постели. — Нальете мои слезы в пробирку, измерите, как глубока моя печаль? Я вам и без того скажу — она бездонна. И нет никакой надежды… — Надежда всегда есть, — доктор Хоппер коснулся ее руки. — Не отчаивайтесь. Эмма только всхлипнула, мотнула недоверчиво головой. Взяла черную ручку и обвела все дни, проведенные в больнице. — Мисс Свон, согласитесь, что сейчас вам гораздо лучше: ваша речь стала более внятной, да и соображаете вы быстрее, — подбадривал доктор Вейл. — Можно уже более интенсивно заняться врачеванием вашей души, как вы считаете? — Может быть, — с долей сомнения протянула Эмма. — Только — какая разница? Ну вылечите вы меня, а дальше? Здоровая или больная, кому я здесь нужна? У меня никого нет… Да и вообще… — Для вас главное — быть нужной самой себе, — вклинился в разговор доктор Хоппер. — И в данный момент у вас есть мы. Я, доктор Вейл, Мэри Маргарет… — Мэри Маргарет… — Эмма непонимающе посмотрела на него. — Кто это? Доктора обменялись недоуменными, тревожными взглядами. — Мисс Бланшард, она навещает вас почти каждый день, — напряженно проговорил доктор Вейл. — Вы не помните? — А! Белоснежка, что ли? Что ж вы сразу не сказали? — Эмма расслаблено улыбнулась и, осекшись, закусила нижнюю губу, с трудом сдерживая прорывавшийся смешок. — А, ну да… — Белоснежка? — переспросил доктор Вейл. — Почему Белоснежка? — Ну, она такая вся милая, а тут полно всяких гномов, — Эмма все же хихикнула в кулак. — Глупо вышло. Я привыкла ее так называть, даже не подумала спросить, как ее зовут на самом деле. — Ничего страшного, — доктор Хопер поправил очки и сел в кресло. — Не думаю, что она обидится. Такие у вас сказочные ассоциации... Я так понимаю, что это часть сказкотерапии, которую проводила с вами Ингрид? Мы прочитали в ее ноутбуке.... — Да. Сказкотерапия. Наверное... Она что-то говорила.... сценарии. Мифы. Архетипы. Инфантильное бессознательное, что-то ...такое, - речь Эммы стала заметно вязнуть и спотыкаться, как зажеванная пленка. И она бойко ударила себя по щекам, чтобы совсем не отключиться.