***
Весенний прохладный воздух наполнял город влажным запахом тающего снега, стекающего грязной водой по водостокам. Мартовская погода была обманчива, переменчива, в один и тот же день могло быть одновременно и жарко, и холодно. И народ терялся, не зная, какую выбрать одежду по сезону. Эмма шла в распахнутой куртке, а рядом проходили люди в пальто, пряча руки в перчатки. А один тощий пацан лет двенадцати был в толстовке и болоньевых штанах. Он рассекал по парковым дорожкам на скейте. Катался он не слишком хорошо, хоть и не замечал этого, явно считая себя невероятным мастером, и получал удовольствие от чувства движения, от ветра, ударяющего в грудь, от постукивающего скольжения колес под ногами. Эмме было это хорошо знакомо. Она сама увлекалась скейтбордингом приблизительно в его возрасте, потом, правда, пришлось забросить доску, и все же она с интересом наблюдала за парнишкой, наматывающим круги, объезжая пруд, который еще не до конца освободился от ледяного наста, и кое-где еще плавали подтаявшие глыбы. И вдруг мальчишка осмелел настолько, что решил проехаться по каменному бордюру, и непременно бы улетел в пруд, если бы Эмма не подбежала к нему. Она успела схватить его за шиворот и оттащить на себя. Доску спасти не удалось: она улетела далеко от берега, разломила тонкий лед и под тяжестью колес печально пошла ко дну, явив напоследок свой почерневший, потертый край. — Что, поплавать захотел, гусь?! — выкрикнула Эмма. — Да я бы смог сделать этот слайд! — обиженно фыркнул мальчик, отбросив длинноватые каштановые волосы с лица. Его темные, как зрелые вишни, глаза блеснули досадой. — Зачем ты меня схватила? И вообще — у меня получается лучше, когда никто не смотрит. — Разумеется, — хмыкнула Эмма. — Тебя Тони Хоук зовут или как? — Мартин Голд, — нехотя представился незадачливый скейтбордист и протянул руку. — Эмма Свон, — автоматически ответила Эмма и пожала шершавую, чуть влажную ладонь. — О! Я помню тебя… — Мартин посмотрел на нее. — Я видел тебя в больнице. — Ну да… Наверное, — рассеянно кивнула Эмма, признав, что именно этого мальчишку встретила в приемной доктора Вейла, и поспешила перевести тему: — Так вот, Мартин, прежде чем трюкачить, неплохо было бы на земле хорошо отработать простые элементы. — Ага, а скейт-то мой потонул! — с визгливым недовольством воскликнул Мартин. — На чем я буду кататься? Отец меня теперь убьет. Он повесил вихрастую голову и потер нос. — Да ладно тебе! — Эмма тряхнула Мартина за худощавые плечи. — Это всего лишь доска на колесах. Можно новую купить. Где тут у вас спортмагазин? — Да не, в нашем магазине только фуфло всякое продается: скакалки, мячики и лажовые доски, — нахмурился Мартин, выпятив губы. — Мою папа купил в крутом магазине в Нью-Йорке, я целый год за это хорошо учился в школе. А теперь… Эх! — Оу, — сочувственно вздохнула Эмма. — Ну… может, я поговорю с твоим папой. — Не знаю, — капризно шмыгнул Мартин и посмотрел на Эмму заискивающе. — Но только скажешь, что это ты уронила скейт в пруд. Лады? — Ладно, — Эмма засмеялась. — Пойдем. — Пошли, — обреченно ответил Мартин. — Все равно уже скоро обед. Родители не любят, когда я опаздываю.* * *
По дороге Эмма вспоминала, как когда-то была такой же, как Мартин, только гораздо, гораздо хуже. Однажды, когда Эмма жила в Таллахасси, она с компанией друзей каталась на скейтах и, придя в неистовое веселье, показывала самые крутые трюки и чувствовала себя королевой. Замахнулась даже на совершенно невероятное сумасшествие: захотела прокатиться на крыше электрички. И как ее ни отговаривали, ни убеждали, что это не безопасно, она стояла на своем и с рюкзаком на плечах запрыгнула на подножку подошедшего к платформе поезда, залезла наверх. Ее лучший друг и первый парень Нил Кэссиди, конечно, побежал за ней. Эмма встала на доску и покатила по крыше, перепрыгивая различные выступы и крепления, и первое время ей везло, но потом она оступилась, повернувшись на крик Нила, споткнулась и оказалась зажатой между вагонами, доска ее упала на рельсы, расколовшись, а поезд лишь немного прохрипел и продолжил стремительное движение. К счастью, Нил успел подхватить Эмму и вытащить ее из капкана, они спрыгнули на следующей остановке, но, оказавшись на земле, вместо благодарности Эмма набросилась на Нила, зло избила его, царапала и кусала, обвиняя во всем, что с ней произошло и могло произойти, кричала, что если бы не он, она бы не потеряла свою доску. После этого они с Нилом больше не общались… Ей было тогда пятнадцать, сейчас уже прошло почти три года с тех событий, и Эмма все равно мысленно часто возвращалась туда, в тот день, думая про себя - вышло бы у нее что-нибудь с Нилом дальше, если бы Ингрид не забрала ее, не отправила в местную психушку на несколько бесконечно долгих месяцев. Нил ни разу не навестил ее, возможно, испугался ее состояния, а, может быть, просто его не пустили в закрытую больницу. Впрочем, Эмма всегда думала, что так даже лучше, она бы все равно не смогла бы быть хорошей девушкой для Нила, он заслуживал кого-то гораздо лучше, чем она. Так и закончилась ее первая любовь, продлившаяся чуть меньше месяца. Вспомнив все это, Эмма глубоко вздохнула, а Мартин как раз привел ее к магазину, стилизованному под старинную лавку, в которой наверняка полно было всякой невероятной всячины. Над крыльцом висела вывеска в виде маленькой золотой лиры, и буквы под ней складывались в слово «Голд». Эмма с трудом открыла тяжелую дубовую дверь, и сразу же зазвенели маленькие колокольчики над головой. Хозяин лавки, одетый в немного старомодный суженный костюм, обернулся и замер, с легким удивлением взглянув на Эмму. Узкое лицо его было покрыто тонкими паутинками разбегающихся морщинок, большие круглые карие глаза с золотисто-янтарным отливом смотрели внимательно и лукаво. Он подошел к Эмме, постукивая по полу тростью с золоченой верхушкой, в которой угадывалась фигурка игривого пуделя. Да, это определенно был Роберт Голд. Наконец-то Эмма встретилась с ним лицом к лицу. — Добрый день, дорогуша, — любезно улыбнулся мистер Голд. — Чем могу быть полезен? — Это Эмма Свон, — выпалил Мартин. Он выглянул из-за плеча Эммы и настойчиво пихал ее в бок. — Из-за нее моя доска утонула. — Да… Я… испортила доску вашего сына, и она… утонула. Но я заплачу, — Эмма с поспешной деловитостью похлопала себя по пустым карманам. — Это просто ужасно, — Голд приподнял брови и приложил длинные пальцы к губам. — Что же с вами делать? Вы, несомненно, заплатите за это, вопрос только в цене… Он задумчиво осмотрел Эмму, точно прикидывая ее платежеспособность, но отвлекся на песнь ветряных колокольчиков, сообщившую о новом посетителе. Им оказался Пиноккио. — Привет, Эмма, — дружески подмигнул он. Голд вернулся к столу и ударил по кнопке звонка. Со второго этажа по винтовой лестнице спустилась миловидная женщина в голубом, до трогательности простом платье, которое тем не менее выглядело достаточно стильно и по-своему аристократично. Да, точно. Та самая женщина, которую Эмма видела в больнице и которая показалась ей тогда знакомой, но как и тогда, сейчас Эмма не подала виду, что знает ее. — Привет, ма! — торопясь, буркнул Мартин и без особого энтузиазма, смазанно чмокнул мать в щеку. — Белль, красавица моя, — Голд мимолетным поцелуем коснулся ее пальцев. — У нас гостья, мисс Эмма Свон, пожалуйста, будь радушной хозяйкой. Белль приветливо улыбнулась. — Пройдемте со мной, Эмма… мисс Свон, — Белль запнулась. — Здравствуйте, мистер Бут. Давно вас не было видно, как мистер Джефферсон? — за спиной отдалялся звучащий с деловитой учтивостью голос Голда. — Держится, хоть и трудно ему сейчас, — вздохнул Пиноккио, — Он уже вернулся к работе в театре. — Но вот пианино наше совсем разладилось. Вы бы зашли как-нибудь настроили. Продолжения их разговора Эмма уже не слышала. Вместе с Мартином они поднялись на второй этаж. — Мартин, руки! – Резкий окрик матери заставил Мартина подскочить. Нога его так и замерла на подлете к двери столовой. Мартин нехотя развернулся и поплелся в ванную. Эмма пошла за ним. Когда с гигиеной было покончено, Мартин стряхнул руки и вытер их о штаны, а Эмма, хотя желание последовать его примеру было велико, все же, как культурная девочка, воспользовалась полотенцем, и они вдвоем зашли в просторную столовую. Обеденный стол, накрытый тяжелой скатертью с кисточками по краям, был сервирован на пятерых — Белль как раз принесла последний набор столовых приборов и положила на пустом месте возле пятой тарелки с краю. В изголовье стола стоял высокий, напоминающий трон, резной стул из светлого дерева. Другие стулья были значительно скромнее, но с похожими рисунками, вырезанными на деревянных спинках. Мартин отодвинул три стула: для Эммы, для матери и для вышедшей из соседней комнаты девочки в светло-сером платье с розовыми ромбовидными вставками на груди. Лицом она была похожа на Мартина, только выглядела гораздо более серьезной и взрослой, чем он. — Здравствуйте, — чинно кивнула девочка и коротко представилась. — Меня зовут Марта. — Привет, моя злобная сестра-зануда, — кривляясь, Мартин высунул язык. — Мартин, не паясничай, — сделала замечание Марта и поджала тонкой ниткой губы. Она явно стремилась произвести на гостью приятное впечатление. Потому села на краешек стула, стараясь держать спину прямо. Ее локти не касались стола. Мартин же развалился на своем стуле и чуть ли не лег на стол, с вызовом глядя на сестру, точно всеми силами хотел показать, насколько они разные. Белль покачала головой, усмехнувшись. Наконец в столовой появился отец семейства, мистер Голд, и Мартин сразу же сел нормально и выпрямился. Марта вытянулась еще сильнее, принимая совсем уже неестественно правильную позу. Во время еды никто не разговаривал, и Эмма чувствовала давящую на нее атмосферу великосветской благопристойности. — Ну так расскажите, что же произошло? — улыбаясь, спросил Голд, когда из столовой все переместились в гостиную. Активно помогая себе энергичной жестикуляцией, Эмма в красках рассказала, как шла по парку, как увидела Мартина, как попросила прокатиться на доске и как чуть не шлепнулась в воду, но успела сделать виртуозный кувырок в воздухе и, перевернувшись, спрыгнула на землю, но доска, то ли смеясь, то ли всхлипывая прощальным щелчком колес по каменному ограждению пруда, все-таки упала в воду. Голд рассмеялся. Он не поверил ни слову из этой истории, но ему нравилось смотреть на виртуозное представление Эммы. — Вы мне не верите, — прищурилась Эмма. — Ну… — Голд почесал подбородок. — Я знаю! Никто мне не верит, — вдруг вспылила Эмма, гневно сдвинув брови, но настроение ее быстро переменилось, и она, вновь развеселившись, рассмеялась. — Но я покажу. Она вышла в центр и сделала колесо на руках, перепрыгнув и оказавшись возле рояля. Воодушевившись, она открыла клавиатурный клапан и пробежалась пальцами по клавишам, извлекая из надменного инструмента какую-то легкомысленную бессвязную мелодию, наполняющую комнату ощущением звенящего детства, когда можно верить во что угодно и не беспокоиться ни о чем. — Эмма! Ты классно играешь! — воскликнул Мартин искренне, вскочил с места и подбежал к Эмме, хватаясь за спинку ее стула. — Мартин! — строго посмотрела на него Марта и подошла к роялю. — Это невежливо — так обращаться к взрослым людям. Мисс Свон, вы простите его, он такой невоспитанный, но вы и вправду чудесно играете. — Эй! Она мне разрешила! — визгливо запротестовал Мартин, насупившись. — Да! — заступилась за него Эмма. — Вы все можете звать просто по имени, не нужны мне эти формальности. Я еще не настолько взрослая. — Хорошо, Эмма, — согласился мистер Голд. — Я вижу в вас невероятный талант, бриллиант, который нуждается в огранке, и я знаю, где у нас в городе есть хорошие «ювелиры», поэтому рекомендовал бы вам… — Академию Музыки — закончила за него Эмма, смутившись от уж слишком поспешной похвалы. — Да. Я знаю! Я же приехала сюда… Ингрид хотела, чтобы я поступила в эту Академию. Но теперь я не уверена, что это хорошая идея. Эмма с трудом проглотила подступивший к горлу комок какой-то обиды. Белль сочувственно коснулась ее плеча. — Кто такая Ингрид? — Мартин пихнул сестру под бок. — Откуда я знаю? — шикнула на него Марта. Эмма услышала их перешептывание и сдавленно ответила: — Она была мне почти как мать, даже больше, чем мать, она была моей старшей подругой и наставницей. Она… много значила для меня. И теперь, когда ее не стало, я даже не знаю, как я справлюсь… со всем этим. Может, мне лучше… — Эмма резко замолчала, боясь сказать лишнее, и торопливо вздохнула, прогоняя тяжелые мысли. — Эмма, я сочувствую вам, — вздохнул Голд. — Но мы-то живы, поэтому вам сейчас надо думать не об Ингрид, а о себе, к тому же, поступив в Академию, вы почтите ее память, добившись того, чего она так желала для вас. — Да, наверное, — кивнула Эмма. И продолжила более сдержанно и тихо: — Только вот я не очень хорошо знаю нотную грамоту и так и не научилась играть с листа, играю от сердца, но совершенно не понимаю все эти музыкальные теории. Вряд ли я смогу стать профессиональным музыкантом. — Ну, как говорится, профессионалы построили Титаник, любители построили Ковчег,— Голд в задумчивости окружил Эмму руками, поставил ладони на верхнюю крышку рояля. — Знаний и умений часто бывает недостаточно, чтобы заиграть и уж тем более — создать настоящую, живую музыку. А такая простая, даже наивная, в хорошем смысле, интуиция, эмоциональная чувственность, как у вас, делает музыку живее и лучше, нежели понимание нот и прочих премудростей. Так что я думаю, в стенах нашей Академии вы сможете не только научиться, но и в каком-то смысле научить нас свой восприимчивости. Вдохнуть в нашу немного запылившуюся академию свежий воздух импровизации. Было ощущение, что он давно подготовил и отрепетировал до каждого слова эту мотивирующую речь и, закончив, он погладил Эмму по спине. Его прикосновения — осторожные, почти незаметные — все же тревожили ее, напоминая, сколько таких слишком доброжелательных, ласковых взрослых мужчин пыталось ухаживать за Эммой, и теперь, передернувшись, она напряженно выпрямилась. Голд без лишних слов понял ее испуг и отошел к окну. Встал, оперевшись спиной на подоконник, руки сложив за поясницей. — Сначала надо сдать экзамен, — скептически заметила Эмма. — А я читала на форуме, что первый экзамен как раз теория, а это сложно, там принимает… — Эмма задумалась. Она никак не могла вспомнить имя преподавательницы. Вместо него в голове вертелись не самые лестные эпитеты, которыми наградили ее на сайте. — Регина Миллс? — подсказал ей Голд. — Ага! Говорят, она заваливает больше половины абитуриентов. — Да уж… — Голд усмехнулся, касаясь переносицы кончиками пальцев. — Регина — суровый экзаменатор. Перфекционистка, как и ее мать. Это чистая правда. Нужно быть очень хорошо подкованным, чтобы выдержать ее испытание…Но я бы мог поговорить с ней, чтобы… — Нет! — оборвала его Эмма. — Так не пойдет. Все должно быть честно, и если я поступлю, то только потому, что сама справилась, а не потому, что вы попросили за меня. Я не хочу, чтобы ко мне проявляли снисхождение, не хочу быть никому обязанной. — Что вы, дорогуша, какое снисхождение! Напротив, это честь для меня — помогать такому таланту, как вы! — Голд пристукнул тростью по полу. — И было бы очень обидно, если бы ваше прекрасное дарование ускользнуло от нас из-за чрезмерной придирчивости некоторых преподавателей. Но раз вы настаиваете, то… — Мы все равно могли бы вам помочь, подготовиться к экзамену, — предложила Белль и внимательно посмотрела на мужа. — Да, Роберт? — Да-да, конечно, поможем, — мистер Голд подошел к жене, ласково ее приобнимая и укладывая подбородок ей на плечо. Все семейство Голдов окружило Эмму, и она, немного смущенная и все же воодушевленная, заиграла что-то из Шопена, правда, где-то в середине ее мелодия далеко ушла от оригинала и понеслась сама по себе. И классическая музыка вдруг превратилась в весенний дождь, прохладную влагу, освежающую, омывающую лицо после холодного, колючего мороза, что до красноты царапал зимой щеки. В музыке звенел апрель, первые птичьи трели, громогласные, нахальные, резвые, после долгой тишины — такие звонкие, такие веселые. И треск истончившегося льда под ногами и завывание кошек, соскучившихся по теплу и ласке. И все это было так просто, казалось таким естественным, таким живым, будто и не было человека, играющего на рояле, будто это сама природа звучала сейчас в просторной комнате, в которой царила надменность аристократичного дома, но теперь уступила место легкости и бескрайности. Голд наблюдал за Эммой со спокойным всепоглощающим умиротворением, какое свойственно мудрецам, когда они, пройдя долгий путь познания себя и мира, встретили наконец того, кому могли доверить свою мудрость, свой опыт. Казалось, он видит Эмму насквозь, знает все ее тайны, ее секреты, но созерцание было грубо прервано скрежетом. — Извиняйте, — хохотнул Мартин. Он тряхнул вихрастой головой, притащив к роялю еще одну табуретку. Марта села рядом с Эммой. Открыла ноты и манерно пробежалась пальцами по клавишам. Играла она старательно, и, возможно, поэтому ее музыка звучала немного зажато, точно Марта держала ее на коротком поводке и боялась отпустить, проверяя каждую взятую ноту по тетради на пюпитре. — Ты не думай, что у тебя не получится, — сказала Эмма и взяла тонкие руки Марты. — Просто позволь своим пальцам свободно скользить по клавишам, отключи голову, твои руки сами знают, как играть. Я так делаю. — Чудесно, — потер руки Голд. — Вы поможете Марте раскрыть свободу музыки, а мы поможем вам подтянуть азы — отличная сделка, вы не находите? — Эй! А моя доска? — неожиданно встрял Мартин. — Не знаю, — мистер Голд задумчиво потер голову пуделя на трости. — С одной стороны, ты свалил свою вину на постороннего человека и соврал мне. А с другой стороны, благодаря твоей лжи мы познакомились с Эммой. Так что… я думаю, ты заслужил новую доску. Но сначала ты все-таки должен сказать правду. Мартин окинул взглядом всех людей и, опустив глаза долу, промямлил: — Это я уронил доску в пруд. — Его признание было встречено затянувшимся молчанием. Мартин стиснул зубы и добавил: — А Эмма меня поймала, когда я чуть не отправился за ней следом. — Так-то лучше, — милостиво хмыкнул Голд. — Извинись теперь перед Эммой. — Прости, Эмма… — пробубнил Мартин. — Ничего, братишка, все нормально, — Эмма обняла Мартина и потрепала по взлохмаченной макушке, отчего тот, конечно, смутился и поспешил уйти от чрезмерных сентиментальностей. — Ну вот и славно, — благосклонно улыбнулся Голд. — С этим мы разобрались.