Прикосновение к огню

      Эмма шла по дороге, пиная камушек по асфальту, в сторону кафе «У бабушки».       С конца мая Эмма подрабатывала там пианисткой. Устроиться ей, конечно, помог мистер Голд, но она и сама неплохо справлялась. Для своего репертуара она выбирала какие-то популярные песни или мелодии к фильмам, разучивала их по видео из интернета и чаще просто смешивала все это и играла что-то под настроение. И это нравилось гостям. Когда Эмма появлялась, в зале прибавлялось народу. Часто видела она там и Голда вместе с Белль. Регина тоже приходила, но старалась не обращать на себя внимания, выбирая место в самом дальнем углу. Иногда к ней приходил тот самый мужчина, которого Эмма встретила на пороге дома Регины. Эмма вскоре узнала, что его зовут Робин и мысленно добавляла Гуд, тем более что широкоплечий, бородатый, он и вправду был похож на лесного разбойника. Эмма специально выбирала какую-нибудь трогательную мелодию, чтобы пара могла потанцевать, и тихо радовалась тому, что у Злой Королевы все-таки есть сердце, что бы там ни наговаривал на нее Малкольм. С ним Эмма встречалась еще пару раз в клубе, впрочем, между ними не было ничего, кроме приятного, ни к чему не обязывающего секса.       Кроме того, Эмма познакомилась с Руби. Эмма называла ее Красной шапочкой за любовь к ярко-красным головным уборам и лентам в волосах. Их дружба началась в кафе «У бабушки» и продолжалась в комнате Эммы, где они дергали друг друга за веревочки и открывали двери в сказочные миры.       Так и прошло лето. От бесконечной игры у Эммы уже сводило руки. И она, как научил ее когда-то один знакомый музыкант из Бостона, собрала охапку одуванчиков, безжалостно сорвала с липких, сочащихся молочком стеблей желтые головки и бросила их в кастрюлю с кипящей водой, чтобы сварить волшебное зелье. Вся кухня наполнилась горьковатым запахом, а на пальцах остались желтые следы, но зато получившаяся мазь из одуванчиков помогла избавиться от боли, возвращая суставам подвижность, и играть стало гораздо легче. Эмма снова и снова разучивала на стареньком пианино упражнения, добиваясь плавного движения рук, чтобы они не так дергались при нажимании. На старом пианино получалось хорошо и мягко, но на рояле тугие клавиши шли тяжелее, и звук получался натужнее. Регина, конечно, осыпала Эмму градом замечаний, но время от времени довольно улыбалась, а в особо хорошие дни даже хвалила Эмму, одобрительно дотрагиваясь до ее плеча.       В такие моменты Эмма действительно чувствовала себя великим музыкантом, хоть иногда ее охватывала тревога, что все это может в любой момент рассеяться, рухнуть. Когда начнется настоящая учеба и исчезнет все это очарование, эта восторженность — ведь так уже было. Сколько раз ее выгоняли из школ, и Эмма лежала в больницах под капельницами и спрашивала потолок — за что ей все это? Сколько раз ее возносили, говорили, что у нее великое будущее, а потом, столкнувшись с проявлением ее сумасшествия, уродливого, дикого, спешили поскорее избавиться от нее, изгнать и забыть о ее существовании. Сколько раз ее сначала забирали в семью, несмотря на диагноз в карте, — а может, даже и благодаря ему, поскольку за психически больных детей приемные родители получали больше льгот, — а потом возвращали обратно в приют, где ее ждал новый виток круговорота детей в системе детских домов. И не было никакого выхода из этой чертовой Сансары, пока не появилась Ингрид, подарившая ей надежду на то, что все может стать по-настоящему хорошо. Но так и не стало.       Эмма так боялась новых разочарований, потому старалась не поддаваться собственным «чарам», и в этом ей как раз помогало скептическое, сдержанное и даже временами — пренебрежительное отношение Регины. Она постоянно напоминала, что в музыке важно быть не только талантливым, но и внимательным, усердным, а Эмме именно этого и недоставало; когда она, увлекаясь очередной фантазией, улетала куда-то в небеса, Регина крепко хватала ее за руку, удерживая, как строптивого воздушного змея, не позволяя оторваться от нити, что вела ее.       Тем временем наступила осень. И начались занятия в Академии. Мисс Бланшард вернулась на работу в Академию, она преподавала сольфеджио, а Нил оставался под присмотром Золушки. Та организовала частный детский сад и забирала всех детей Сторибрука к себе домой. Хотя иногда Белоснежка брала его на работу, когда у нее был один или два урока, и Нил пел вместе со всеми, пританцовывая, ласкался к ученикам. Особенно, конечно, к Эмме, ведь он знал ее лучше остальных. Подобные вольности, конечно, страшно раздражали Регину, но мистер Голд был настроен более демократично и разрешил Нилу приходить и быть чем-то вроде талисмана Академии.       Сам мистер Голд вел занятия по композиции. Сияя внутренним одухотворением, он выступал перед аудиторией в ладном белом костюме. Голова пуделя на его трости была начищена до золотистого блеска.       Голд с упоением рассказывал о строении музыки, о физических законах, по которым существует звук, независимо от человеческой воли. Он говорил о том, что любую мелодию можно записать математически с помощью цифр и также можно найти формулу идеальной гармонии — которую, впрочем, люди знали и до того, как научились мыслить, научились говорить и превращать информацию в знаки. И первые сочинители музыки вовсе не знали нот и просто пытались подражать природе. И в начале всего было вовсе не слово, был звук, размноженный тысячей голосов. Первым звуком для человека и первым ритмом становится биение собственного сердца, и этот ритм — самый важный: от него идут все остальные вибрации. Голд рассказывал о том, как первые сочинители музыки, сами того не ведая, интуитивно находили такие созвучия, когда звуки тянутся друг к другу, дополняют, создавая своеобразную музыкальную комплементарность: эта та музыка, под которую древние охотники и жрецы исполняли свои ритуальные пляски, призывая духов, те звуки, которые рождают бубны шамана при камлании, когда они поют, — и вибрации, которые они рождают, входя в резонанс друг с другом, создают такое мощное энергетическое поле, что человек внутри него может войти в транс, и на этом построены все медиативные практики. Эмма слушала его с волнением: ей казалось, что мистер Голд — волшебник из далекого сказочного мира, и что здесь и сейчас он делится своим мастерством, выписывает на доске формулы, рисует графики колебаний, и все это казалось чем-то невероятным, магическим. Он говорил, что музыка — универсальный язык. Через музыку, через бессловесное пение или крик человек испокон веков передавал свои мысли, свои чувства, как сейчас животные используют этот язык, чтобы сообщить своим сородичам об опасности, о довольстве. Но в основном, конечно, песни людей и животных — о любви. И любовь является той невероятной материей, которая превращает сочетание простых звуков в мелодию, от которой возвышается душа и сердце наполняется гармонией. Любовь — самая непостижимая магия, без которой невозможна жизнь. И для того, кто познает ее суть, не будет границ ни в чем.       Подобные сказки о силе любви с упоением рассказывала Ингрид, но Эмма не слишком-то верила в это. Перед ее глазами проходило немало примеров обыденной и пустой болтовни, вымученных телодвижений, и если это была любовь, то длилась она не больше недели и заканчивалась в лучшем случае грязными ругательствами в адрес друг друга, а в худшем — нежелательными беременностями и убийствами. И Эмма скептически относилась к любви, хотя в глубине души хотела испытать что-то подобное. И когда-то ей казалось, что вот оно. То самое волшебное чувство. Ей тогда было лет тринадцать. В ее жизни появился Нил Кэссиди. Сначала они были просто приятелями. Нил поставил Эмму на доску и научил простым трюкам, они вместе ходили на рампу, пару раз ходили в кино, Эмма очень подружилась с ним, но не думала, что из этого выйдет что-то серьезное. Нил казался ей слишком обычным, слишком простым, и рядом с ним у нее не замирало сердце — в общем, не было ничего такого, что давало бы понять, что это и есть любовь. Но в какой-то момент, когда они смотрели какой-то мелодраматический фильм, на Эмму нашло странное, легкомысленное настроение, и она невинно поцеловала Нила. И после этого их отношения перешли на новый романтический уровень. Нил дарил Эмме цветы, угощал конфетами, ждал ее возле кафе, где она играла по выходным, помогал в учебе. Иногда они подворовывали в магазинах, но, черт возьми, даже это тогда казалось упоительным и волшебным. Но, увы, эта сказка закончилась слишком быстро. И через две недели восторженной влюбленности пришло гулкое разочарование. Скука. Эмма потеряла к Нилу любовный интерес и хотела, как в банальных комедиях, остаться с ним просто друзьями, но ей стыдно было признаться себе в том, что ее чувство оказалось таким же фальшивым, как и все в телемелодрамах, как и все, к чему она прикасалась в состоянии психоза. Таким же глупым, как пустые влюбленности других девочек и мальчиков, которые слишком часто смотрят телевизор и слушают попсовые песни. А Эмма их еще и играла, вызывая слезы радости и слезы отчаянья. И Эмма так разозлилась на себя, что всеми силами пыталась разжечь погаснувшее чувство вновь, заставляла себя поверить, что все еще любит Нила, — но ни к чему хорошему это, конечно, не привело. Только к упрекам, слезам и взаимным обидам.       Они расстались после того случая на железнодорожной станции, который едва не закончился трагически. Эмму тогда забрали в психиатрическую больницу, и она больше ни разу не видела Нила. Ингрид снова увезла ее в другой город, а Эмма еще долго плакала, проклинала себя и свою родителей за то, что появилось на свет такое жалкое и бесполезное создание, отравляющее своим существованием жизнь себе и окружающим. В те дни Ингрид крепко сжимала Эмму и говорила, что нужно любить себя, и это самое главное. Любить себя не всегда получалось, потому Эмма выбрала для себя иной путь и решила, что, если ей и не дано жить в ладу с собой и с окружающим миром, то остается только веселиться назло всему и заполнять пустоту в сердце музыкой.