***
— Мисс Свон, хватит мечтать, — резко выдернула ее из воспоминаний Регина. В академии все стало гораздо хуже. Занятия Регины были еще больше похожу на изощренную пытку, и ничто не спасало от ее гнева, если Эмма делала что-то не так — то есть практически всегда. Регина редко не хвалила, а в основном только ругала, строила. Она вытягивала из Эммы все струны, чтобы извлечь идеальный звук, и если Эмма не понимала, не слышала, не попадала в ее темп, сбивалась с ритма или не могла прочесть сразу музыкальную фразу, Регина срывалась на нее, долго и гневно отчитывала, втаптывала в грязь, швыряла в нее нотные листы. Как ни бежала Эмма со всех ног, она не могла угнаться за вспыльчивой Злой Королевой. И впадала в депрессию, от которой не спасали таблетки, несмотря даже на то, что Эмма, не посоветовавшись с врачом, увеличивала дозу.* * *
Тоскуя, Эмма закрывалась в комнате, лежала там на полу, водила пальцами по стене. От стены она уже отколупала возле плинтуса кусок розовых обоев, которые и так уже были ободраны. Все было ободрано. Оборвано. Занавески падали с карниза, почерневшие от испитого чая чашки валялись на полу с отбитыми ручками, книги, ноты, обертки от шоколадок, — все было свалено в одну кучу. Белоснежка заходила к ней, пыталась прибраться, навести порядок, но быстро поняла, что уборка совершенно бессмысленна, потому что как только Белоснежка уходила, все снова приходило в беспорядок и разрушение. Казалось, что только посреди такого хаоса Эмма и могла существовать. Когда все вокруг было сломано, Эмма не так остро ощущала все то, что было сломано внутри нее. Несмотря на уговоры, Эмма отказалась ложиться в больницу. Она говорила, что в больнице тоска заразная — она отражается от пыльных стен, в которые впитались стоны и слезы всех страждущих, и от этих призраков несчастных невозможно избавиться. Да и к тому же — какая разница, таблетки Эмма могла глотать и дома. Они все равно ей не особо помогали, лишь усиливали какую-то внутреннюю нервозность, вызывали дрожь в пальцах, хотя, возможно, все это тоже лишь самообман и отрицательный эффект плацебо, как и все лечение. Эмма не была в этом уверена. Она ни в чем не была уверена. Она врала Белоснежке, когда говорила, что идет к доктору Хопперу на сеанс, а сама ошивалась где-то в подворотнях возле клуба «Неверлэнд», пила пиво или какие-то приторные коктейли, возбуждаясь до состояния нервозной веселости, смеялась так, что никак не могла остановиться, и обжималась с милой Руби. Та пахла пряностями, была нежна и ласкова, только до секса так и не доходило. Эмма была слишком взвинчена для этого. И раздувалась болью голова, наполненная отвратительными и грязными мыслями. Вернувшись домой и смыв с тела следы навязчивых, неловких прикосновений, Эмма пыталась удовлетворить себя самостоятельно. Мастурбация не помогала, бессмысленное трение только раздражало. Эмма перечеркивала красным и черным дни в календаре и, давясь злыми слезами самоуничижения, писала в своем дневнике: «Каждая мысль во мне ненавистна мне. Каждый шаг ведет к обрыву. Я грязь под ногами, ничтожество, недостойное жизни, но и не заслуживающее смерти. Я не знаю, к чему стремиться и чего хотеть. Мне омерзительно то, чем я являюсь, и все вызывает отвращение. Меня тошнит от себя, и что бы я ни делала — мне не станет лучше. Все будет сделано неверно, и к чему тогда стараться? Размышлять о какой-то морали или чем-то таком. Все это для людей, которые могут сделать что-то полезное в этом мире. Я же только множу свою скорбь, и нет выхода, нет спасения из этого тлена. Бесполезное создание. Ничего не получится, никогда. Зачем только я… не знаю. Все эти мечты, которым не дано сбыться. Зачем только вдыхать воздух, а потом опять… тонуть? Зачем? Я совершенно никчемная… никакая. Ничтожная. И все остальное — самообман. Не была бы я такой жалкой, покончила бы со всем этим… И всем стало бы легче. Я здесь никто. Я везде никто… Нет меня». Все это выматывало, выводило Эмму из себя, и она, злясь на себя за то, что ничего не получается, злилась и на всех других и не хотела никого видеть. Не хотела ни с кем говорить, не хотела оправдываться и что-то объяснять. Белоснежка положила возле ее двери папку с нотами. — Я сказала, что ты болеешь, и попросила передать для тебя задания, — объяснила она. — Угу… — промычала Эмма из-за двери. Несколько недель она вообще не выходила из дома. Лежала подолгу в кровати, спала до самого вечера. Забывала выпивать таблетки, и Белоснежке приходилось чуть ли не насильно заставлять ее принять их. Белоснежка снова заводила свою жалостливую шарманку, говоря, что Эмма должна взять себя в руки. На что Эмма не менее жалостливо хныкала, что у нее нет рук, в которые она могла бы себя взять. Когда Белоснежка совсем ее достала, Эмма назло ей и самой себе села за пианино и остервенело ударила по клавишам. Вместо мелодии получилось только беспомощное пиликанье и дребезжание, такое же унылое, расстроенное, как и сама пианистка. Эмма, психанув, чуть не сломала табурет и рухнула с него на пол. Лежала так, безрадостно уткнувшись в локти. В таком виде ее и застал настройщик. Мистер Голд прошел по комнате, поднял табурет, достал из своего чемодана инструменты и открыл крышку пианино. — Это все равно не поможет, — проныла Эмма вместо приветствия, занавесив лицо волосами. — Даже на идеально настроенном пианино я не смогу больше сыграть нормально, я бездарность. — Кто вам сказал такую глупость? — усмехнулся Голд, чуть нагнувшись над Эммой. — Я сама это знаю, — Эмма приподнялась на локтях. — Вся моя музыка — мертворожденная. Даже та, которую я играю по нотам, что уж говорить о той музыке, которую я не могу и больше никогда не смогу сочинить… Не стоило мне во все это ввязываться, я только всех разочарую. Как и всегда. Я не смогу ничего… Я такая… жалкая. — Эмма, перестаньте, — Голд протянул ей руку и помог подняться. — У всех бывают неудачи, но это же не повод сомневаться в себе. Солнце еще высоко. — Но оно закатится очень быстро, — пессимистично сказала Эмма и уткнулась подбородком в колени. Потом и вовсе закрылась руками и беззвучно заплакала. — Тише. Не надо плакать, — растерянно сказал Голд, погладив Эмму по голове. — Не буду, — Эмма шумно перевела дыхание и быстрым движением стерла с лица слезы. — Не обращайте внимания, мистер Голд. Это всего лишь эмоции. Со мной так бывает. Не то чтобы его слова чем-то отличались от душеспасительных речей Белоснежки или доктора Хоппера, который несколько раз приходил сюда, и все же Эмма была благодарна Голду, что он все-таки пришел. В нем она видела какого-то мудрого волшебника, от которого не так-то просто было услышать доброе, ласковое слово, но тем ценнее оно было и обладало каким-то магическим эффектом. И, как чудесным образом исцеленный калека на сеансе истинного экстрасенса, Эмма поднялась с пола и собрала весь скопленный за время ее отчаянья мусор. Нет, разумеется, она не стала сразу веселой и счастливой феей, но, по крайней мере, нашла в себе силы выйти из комнаты. Она решила прогуляться по городу и подошла к спортивной площадке, где набивал баскетбольный мяч ее сокурсник. Тощий барабанщик по имени Уолш. Он явно был неравнодушен к Эмме и, увидев ее, позвал сыграть в стритбол. В самый разгар поединка, когда удача повернулась к Эмме тугим оранжевым лицом мяча, и она уже нацелилась забросить в корзинку трехочковый, возле площадки вдруг появилась Регина, испортив, конечно же, все веселье. — Мисс Свон, — со змеиной ироничностью проговорила она. — А я слышала, что вы заболели так сильно, что не можете выходить из дома, но вижу — теперь у вас все в порядке. — Вашими молитвами, — едко парировала Эмма. Мяч она все же выронила. С досады ударила ладонью по сетке-рабице, которой была огорожена площадка. Регина вцепилась в Эмму острым, как бритва, темным взглядом. — Эмма, вы можете врать о своих воображаемых болезнях мисс Бланшард и кому угодно еще, но меня вам не обмануть. Вы попросту прогуливаете занятия и, видимо, хотите, чтобы вас отчислили. — Да и отчисляйте, пожалуйста! — огрызнулась Эмма. — Вы ведь только об этом и мечтаете. Я вам как раскушенный шарик перца в супе, как заноза в … Эмма окинула оценивающе-распутным взором фигуру Регины, остановившись на ее широких бедрах, усмехнулась глумливо. Регина шумно выдохнула. — Вы совершенно пустая личность и ничего не добьетесь, если продолжите вести себя так безответственно. — А то вы многого добились, — сквозь зубы прошипела Эмма. — Строите из себя Королеву, а на самом деле просто жалкая неудачница. Сами не смогли стать востребованным и успешным музыкантом, а теперь отыгрываетесь на мне, завидуя, что у меня есть талант, а у вас его нет. — Да как вы смеете! — чуть не взвизгнула Регина. — Так и смею, — выкрикнула Эмма, раздраженно дергая сетку. — Вы просто ненавидите меня! — Ненавижу? — с нажимом переспросила Регина. — О нет. Мне не нравится ваше поведение. Ваша распущенность, легкомыслие и нежелание работать над собой. Но ненависть — слишком личное чувство, а я … — Регина сжала пальцы Эммы через забор. — Я не испытываю к вам ничего личного. Не обольщайтесь. — А, ну да… конечно,— Эмма выдернула пальцы из рук Регины. — Эмма, я вас предупреждала, что будет сложно, — продолжала выговаривать ей Регина. — Но только так вы можете узнать, чего вы стоите на самом деле. И я надеюсь, что вы найдете в себе каплю самоуважения, чтобы не бросать начатое на полпути или чтобы открыто сказать тем, кто в вас верит, что вам это не по силам. Не мучить ни себя, ни нас. Пожалуйста, выбор за вами. Регина ушла, бросив косой взгляд на спрятавшегося за ящиком в дальнем углу площадки Уолша. Эмма выставила ей в спину средние пальцы. Когда она скрылась за поворотом, Уолш все-таки вылез из своего укрытия и подбежал к Эмме. — Ведьма круто тебя отчитала, да? — Уолш сочувственно похлопал Эмму по плечу. — Ну так… — неопределенно пожала плечами Эмма. — Но странно, что она тебе ничего не сказала. Ведь ты тоже… — Ну так потому что ты чуть ли не избранная, Нео. Все знают, что ты любимица Голда, потому Регина так тебя ненавидит. — Она сказала, что ненависть — это слишком личное чувство. И она не испытывает ко мне ничего личного, — Эмма передразнила Регину, скорчив злобную гримасу. — Я вообще сомневаюсь, что она способна к кому-то испытывать что-то личное — гортанно расхохотался Уолш. — Уверен, что у нее и мужика давно не было, вот она и злая такая. — Да не злая она, — вздохнула Эмма. — Просто ей очень скучно. Последнюю фразу произнесла так буднично и уверенно, будто этот факт не требовал ни доказательства, ни опровержения — просто это было так. Эмма подобрала оранжевый мяч и с размаху ударила об землю — тот отскочил вверх футов на семь, подняв за собой клубы пыли. Эмма подхватила мяч и перебросила его в корзину, попав точно в цель. «Хотела бы я ее развеселить!» — подумала про себя Эмма, а вслух сказала: — Уолш, может, перепихнемся по-быстрому. У меня резинки есть. Эмма достала из рюкзака пачку валяющихся там презервативов и бросила один Уолшу. Тот был несколько озадачен таким внезапным заманчивым предложением и, разумеется, согласился. Они спрятались где-то за коробками и мусорными баками. Неумелый и суетливый секс с ним был не самым головокружительным в жизни Эммы, зато она наконец-то избавилась от какого-то телесного зажима и беспокойства и смогла достичь слабой, но все-таки разрядки, мечтая, впрочем, совсем о другом сексе и совсем других обстоятельствах. Но эти фантазии Эмма старалась запрятать куда-нибудь подальше. В дневнике она записала: «Она пришла. Разумеется, не с благой вестью. Разумеется — как вечный критик. Но, может быть, мне и нужен такой человек. Который будет меня колоть, тыкать в меня палкой, напоминая, что я все-таки все еще жива! Жива! Черт побери!».