Прикосновение к огню

* * *

— Эмма, хватит спать, повторите, что я сейчас сказала.       Эмма вздрогнула и оторвала голову от парты. — Роберт Шуман — романтический композитор, писал музыку, наполненную возвышенным, героическим, иногда трагическим чувством любви, — Эмма прочитала последнюю запись своего конспекта.        Регина кивнула и продолжила лекцию. Она рассказывала о музыкальной пьесе Шумана «Карнавал», говорила, что это своего рода публицистическое заявление композитора. С помощью невероятно живого, необычного и остроумного музыкального языка этой пьесы он пытался доказать, что инструментальная музыка может охватывать не только какие-то заоблачные темы о возвышенной красоте, о боге, но, как и любой другое произведение, может затрагивать и вполне обычные, а значит — понятные многим — темы. В калейдоскопе сменяющих друг друга ярких образов Шуман показывал разнообразие всех людей, их единство и их непохожесть друг на друга.        И все это хорошо и даже, наверное, правильно: Эмма слушала с интересом, хоть и проваливалась временами в полусон, и перед глазами вставала картина шумного, пыльного города, где люди готовятся к встрече чего-то грандиозного, чего раньше никогда не было. Карнавал. Регина заиграла вступление, и картинка в голове Эммы ожила. Разноцветные платья бродячих артистов проносились перед глазами, звенели бубенцы на скоморошьих шляпах, как залатанные паруса, раздувались пестрые, перешитые толстыми нитками полотна шатров. Вокруг мельтешила толпа, все дрожали и маялись, с нетерпением ожидая, когда же начнется ярмарка, когда же начнется представление. И мимо под нетерпеливый свист проходили первые артисты. Их лица спрятаны за масками, но их всегда можно узнать без труда.       Вот неуклюжий, задумчивый Пьеро, его черная длинная ряса волочится по земле, затрудняя шаг. Он такой угловатый, такой нелепый и странный, в его движениях тихие, едва различимые ноты смешиваются с громогласными чеканными выкриками, нежное, плавное легато сменяется резким, взрывным, повторяющимся портаменто, и осторожное пьяно вдруг срывается в бурное форте, в крик. Он идет неровной походкой, будто к телу привязаны ниточки, он пытается их порвать, пытается идти самостоятельно, пусть спотыкаясь, пусть падая на каждом шагу, но он хочет быть собой. Пьеро хочет высказаться, он кричит, но все слова его тонут в гомоне толпы, и он остается всего лишь куклой, и ноги его подламываются под тяжестью, и он падает на площади, чтобы сразу же подняться, стереть с лица слезы и продолжить играть, ведь таково его предназначение. Регина отдернула руки от клавиш всего на пару мгновений, но Эмма услышала ее заминку, заметила тревогу, мелькнувшую на лице, и, повинуясь внезапному порыву, подбежала к роялю, села рядом с Региной и решительно заявила: — Давайте теперь я.       Аудитория встревоженно ахнула, на задних рядах кто-то нервно хохотнул, шушукаясь с соседом. Эмма как будто не замечала ропота. Поглощенная своей сумасбродной затеей, она перехватила игру и сыграла следующую часть, время от времени заглядывая в ноты, но все же большую часть по памяти. Эмма любила эту музыкальную новеллу Шумана, часто слушала ее на магнитофоне и могла без труда воспроизвести всю мелодию. Особенно любила она Арлекина. Он был полной противоположностью грустного и задумчивого Пьеро. Был Арлекин легким, воздушным, звонким. Быстрым. Беззаботно прыгал он и скакал, в его движениях было столько непринужденности: он взлетал, он взмывал на широкие интервалы, будто сила земного притяжения была не властна над ним, он поднимался в небо и, смеясь, менял собственную форму, был он ярким воздушным шариком, и ничто не могло удержать его. Эмма играла весело, придавая всему вокруг шутливый, балагурный настрой. Время занятия уже давно вышло, прозвенел звонок. Студенты недоуменно переглядывались. Регина показала жестом, что все могут уйти. И когда Эмма ударила по клавишам в последнем аккорде, по опустевшей аудитории еще долго разносился горячечный звон. — Может, в следующий раз вы все занятие вместо меня проведете? — иронично заметила Регина. — Ну, если вы попросите, — самодовольно улыбнулась Эмма.       Она вернулась к парте, схватила свои вещи и подошла к Регине, извлекая из рюкзака небольшую пластиковую баночку. — Вот. Это мазь из одуванчиков. Она вам поможет. — Спасибо за заботу, дорогая.       Эмма не уловила или сделала вид, что не уловила насмешливости в словах. И, не успела Регина ничего возразить, как Эмма бережно взяла ее руки и стала энергично растирать онемевшие пальцы Регины. — Эмма, вы совершенно невозможная, — вполголоса проворчала Регина. — Я знаю.       Регина встряхнула руки. Чуда, конечно, не произошло, боль никуда не делась, но прохладная желтоватая мазь приятно успокаивала зудящие суставы, снимая зажим. И трудно было поверить, что все это благодаря каким-то одуванчикам, сорной траве.