* * *
Из документов Ингрид, оставленных в ноутбуке, Регина узнала, что во время кризисов Эмме помогает восстановиться оригами. Медиативное, требующее концентрации занятие успокаивает ум и развивает мелкую моторику, помогает сосредоточиться на чем-то и создавать что-то необыкновенное и красивое. Так Ингрид это описала. Мэри Маргарет принесла нескольких лебедей и журавлей. Только она сомневалась, что сейчас в этом был смысл — Эмма выглядела слишком апатичной, как будто ей и вовсе не было дела до окружающего мира. Когда Мэри Маргарет подошла к ней, протягивая бумажных зверушек, Эмма, разозлившись, смяла все, бросила и ударила ее по лицу. Регина, сидевшая рядом, перехватила ее руки, сурово заглянула в глаза и потребовала, чтобы она извинилась перед Белоснежкой, на что Эмма ответила плевком в темно-карие глаза. Регина хладнокровно стерла слюну с лица испорченным листом оригами. Мэри Маргарет смущенно опустила взгляд и поспешила уйти. …Эмма строила замки из разноцветных кубиков, создавала бумажных зверей, птиц и людей, но приходила Темная и снова все разрушала. И прекрасные божественные создания, населявшие рай, превращались в уродливых и гадких чудовищ, и весь райский мир сминался и разрывался, как кусок бумаги, превращаясь в еще один безнадежный скомканный кошмар. Эмма отшвырнула очередной неудачный комок бумаги на пол и зло зарычала. Регина тяжко вздохнула. И снова взяла ее за руку, помогая справиться с дрожью в ослабевших пальцах, — но все попытки что-то сделать неизменно проваливались, и на полу уже лежала целая стая птиц-инвалидов. Эмма бесилась, скалила зубы и дергалась на кровати, а в глазах ее то и дело искрами проблескивали недовольные слезы. Она била Регину, ругалась на нее, будто бы это она была виновата, что ничего не получается. Но Регина жестко сопротивлялась и упрямо снова и снова брала Эмму за руки и продолжала работать с ней, заставляя то складывать лебедей, то перебирать четки, то играть на синтезаторе. Получалось ужасно. Эмма била по клавишам, выбивая самые хаотичные, шумные и дисгармоничные звуки. — Послушай, Эмма, — говорила Регина, оставаясь с ней наедине. — Неважно, что думают другие, важно — что ты думаешь сама. Конечно, никто не осудит тебя, если ты сдашься. Мэри Маргарет, может быть, даже пожалеет и пригреет тебя. Но это буду не я. Мэри Маргарет мне тут говорила, что «ну что вы, Регина, просто примите, что теперь она такая». И я бы приняла тебя такую, какая ты есть, но я знаю — ты сама не хочешь принимать себя такую. Я знаю, что ты слышишь меня и понимаешь. И надеюсь, что ты ответишь мне. Я хочу тебе помочь, очень хочу, но пока ты сама не захочешь этого, не приложишь усилия — я ничего не смогу сделать.* * *
В дневнике Эммы Регина читала: «Мне нельзя любить. Меня нельзя любить. Любовь моя подобна черной метке. И она всегда заканчивается очень плохо. Особенно для того, кого постигло горе стать объектом моей любви или… что это? Каждый раз, когда в сердце начинается мандраж и в голове становится легко и пусто, мне начинает казаться — вот оно! Настоящее чувство! — и тогда я спрашиваю себя — точно ли это любовь или я просто хочу потрахаться? В смысле — действительно ли это мои чувства или же это очередной психоз. И я не должна поддаваться этому наваждению». Регина захлопнула дневник и крепко прижала его к себе, волнуясь. Слишком уж до боли откровенными были эти признания. Однако, как ни гнала Регина от себя подобные мысли, все же они находили отклик в ее душе, искренний и какой-то болезненно ранимый, и так это было ясно и так странно. Это как долго-долго смотреть на разноцветные, беспорядочные точки, а потом вдруг увидеть цельный рисунок и удивляться потом — как можно было не увидеть его раньше?***
Регина часто гуляла с Эммой по больничному парку, вдвоем они исходили вдоль и поперек все дорожки. Эмма протерла штанами все лавочки. Эмма и Регина плели венки из одуванчиков и играли в веревочки — игру «колыбель для кошки», но, возвращаясь обратно в больницу, Эмма часто устраивала некрасивые сцены: падала возле входа и визжала, как капризный трехлетний ребенок, вызывая к себе повышенное внимание других пациентов и врачей. Регина дергала желваками и терпеливо выговаривала Эмме, стараясь оставаться при этом спокойной и сдержанной — внутри нее точно был вставлен железный стержень, который не позволял ей сломаться и выйти из себя даже под натиском безумных истерик. Эта борьба не была напрасной: болезнь отступала. Постепенно сознание Эммы прояснилось. Она выглядела сонной, на бледном лице пролегли тени, но она слабо улыбалась. В ее глазах появилась пусть и измотанная, слезливая, но все же — жизнь. Она пыталась что-то говорить, преодолевая немоту слипшихся губ. И Регина терпеливо выслушивала все ее бессмысленные ругательства и заикающиеся речи, в которых она хотела сказать что-то очень важное, но никак не могла подобрать нужных слов. И однажды у нее все же получилось. — В одной связке… — сказала она, переплетая свои пальцы с пальцами Регины. — Побудь со мной, а то она вернется… — Кто вернется? — Темная… — в каком-то трансе пробормотала Эмма, нервозно вздрагивая. — Страшнее ее нет на свете. Она хочет уничтожить миры и погасить весь свет. Только Злая Королева может спасти… Пожалуйста. Ты обещала…* * *
Дождливое сизое утро просачивалось сквозь решетку и жалюзи на окнах тоскливой сонливостью. Регина сидела на диване и изучала партитуру академических мелодий. Эмма проснулась, но еще долго лежала с закрытыми глазами и слипшимися от долгого молчания губами. — Тебе страшно? — вдруг спросила Эмма, нарушив сонную тишину палаты. Регина подняла голову: — Почему мне должно быть страшно? — Все боятся мертвецов, — хрипло прошептала Эмма. — Но тут никаких мертвецов, — Регина отложила ноты и подсела к Эмме. — Есть… — Эмма замолчала, огляделась и после паузы добавила, дотронувшись до своей груди. — Это я… — Эмма, ты не мертва, — спокойно попыталась вразумить ее Регина. — Ну, хоть ты не ври мне! — возмутилась Эмма. — Я знаю. Я давно умерла, они не говорят тебе и мне не говорят, но я… чувствую холод. Мое тело уже начало гнить. Но они делают вид что все в порядке, что я все еще живая… я пыталась им говорить… — никто не слышит меня. Конечно, я ведь. сумасшедшая. И все слова — бред. Но я говорю правду. Я умерла… И все… напрасно. Так холодно. Она задрожала, обхватив тонкими руками плечи, прижалась к Регине. Заплакала: — Так холодно. Регина позвала санитара, чтобы он принес теплое одеяло. — Это не поможет, — печально вздохнула Эмма. — Но спасибо все равно… Мне холодно изнутри. Но когда ты рядом… я оживаю. Это так странно. Когда тебя нет, я лежу, как кукла в театральном ящике. Другие приходят ко мне, я слышу в их голосах жалость и слезы, но не могу им ничего сказать. Не знаю, как утешить, ведь я мертва, а когда они уходит за дверь, я думаю, что они тоже мертвы. Все умерли с той стороны двери, и я с этой… За дверью ничего нет. А я… Почему я все еще здесь. Я не понимаю. Мне страшно, когда ты уходишь, что ты тоже растворишься там, в этом ничто… А потом вспоминаю — что это я… нигде. Я мертва, но никто… не говорит мне об этом. и я застряла… не могу выбраться отсюда. Но если. Если я мертва, почему я все еще ощущаю, вижу… почему все это продолжается. Я думала… надеялась, что потом, после своей смерти, перестану что-либо ощущать, мне не будет так больно… так тревожно. Но я … стало хуже. Еще хуже. И еще страшнее… никто не понимает. Я застряла между мирами и не могу понять — жива я или мертва. Люди приходят, не обращают внимания… ну там кормят меня, моют, но я … не верю им… не понимаю, зачем они делают вид, что я еще жива… Зачем. Может быть, было бы лучше если бы все это прекратилось и они перестали приходить ко мне, приняв наконец, что я разлагающийся труп… Я боюсь… Но я оживаю, каждый раз, когда ты приходишь. Не знаю почему. Почему ты не сдаешься. Ты не жалеешь меня и не обхаживаешь меня, ты заставляешь меня бороться. И когда ты заходишь — и я жива. Это странно. Как свет в холодильнике — открываешь — и он там. Только когда ты смотришь на меня, наблюдаешь — я жива… Это так мучает меня… Я знаю, что нужно сделать… Сказать чтобы ты не приходила, и тогда может быть я смогу окончательно примириться и умереть… Но я не могу… не могу этого сделать. Ты рядом, и мне кажется, что я еще смогу вернуться в мир живых, выйти из этой клетки… Ты можешь меня спасти. Помочь мне… Другие могут быть просто призраками, я не знаю существуют ли они. На самом деле. Они приходят, говорят протокольные фразы, даже другая… Приходит ко мне. Она утешает меня, но мне кажется, что все эти ее причитания слышала тысячу раз… И может быть, ее даже не существует, может, я сама ее выдумала. — Мэри Маргарет? -прервала ее мучительную речь Регина. — Не знаю… — неуверенно проговорила Эмма. — Ну или как там ты ее зовешь, Белоснежка? — уточнила Регина и достала из сумки календарик, на котором была общая фотография всех преподавателей Академии и ткнула пальцев на лицо Мэри Маргарет. — Она? — Да, — слабо кивнула Эмма и точно мячик прокатила это имя по языку. — Белоснежка. — Поверь мне, она настоящая, — успокоила Регина Эмму, поглаживая ее по плечу. — Тебе я верю. Ты слишком сложная, противоречивая, я бы не смогла тебя выдумать.Ты самая честная из всех. Регина обняла Эмму, поцеловала ее в ухо и прошептала. — Не волнуйся. Я не твой воображаемый друг. И тебе пора завязывать с этим — мертвая она, мертвая. Выдумываешь все, лишь бы не бороться. Это с Белоснежкой, может быть, так можно, а со мной нельзя, и я заставлю тебя заниматься, и ты оживешь. Слышишь меня? Я тебя не отпущу. — Ты никогда не сдаешься. — И не сдамся. — Почему? — Эмма сузила глаза, разомлев, как кошка, выпрашивающая поглаживания, но Регина не поддалась ей и ответила отвлеченно. — Потому что это мой педагогический долг. Раздосадованная Эмма ткнулась лбом в плечо Регины. — Это же неправда. — Голд платит мне за это. И я должна… — Неправда. Тут что-то другое.— настойчиво повторила Эмма, перебивая. — Ты меня любишь? — Не более, чем свою ученицу, — увернулась Регина.***
Регина принесла Эмме яблочный пирог. Когда Эмма попробовала его, глаза ее загорелись каким-то немного чрезмерным, даже наигранным восторгом и удовольствием. Она облизала пальцы, сочно причмокивая. — Свон, я, конечно, рада, что тебе нравится, но прекрати кривляться, — осадила ее Регина. — Нравится? — воскликнула Эмма с набитым ртом, и все же прожевав добавила патетично вскинув руки. — Да это вообще лучшее из того что я когда-либо пробовала, любой человек пробовал. Вот знаешь, если бы я была приговорена к смертной казни, я бы своим последним желанием попросила этот пирог, чтобы в последний миг своей жизни почувствовать его сладкий вкус. — Очень странный комплимент, — Регина вскинула брови. — Ну, может быть, — Эмма рассмеялась, ласкаясь к Регине, обвив руками ее шею. — Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала. — Что? — Нет, сначала пообещай… — Эмма нежно потерлась щекой о ее плечо. — Я не хочу играть в эти игры, — сказала Регина. — Зануда, — пожала плечами Эмма, отодвинувшись. — Ладно. Я хочу чтобы ты испекла мне этот пирог на день рождения. Когда мне исполнится 27 лет. И добавила в него яд. Дала бы его мне… и сидела бы рядом со мной, пока я не умру. — Ты с ума сошла? — воскликнула Регина. — Ну да, вообще-то, — с досадой кивнула Эмма. — Я совсем не то имела в виду… — Я знаю, — Эмма опустила глаза, разглядывая свои руки. — Просто я чувствую, что постепенно лишаюсь всего, становлюсь ничем, растворяюсь в самой себе, как в кислоте. И скоро снова стану совершенно беспомощной, жалким чучелом, и ты не сможешь меня вытащить, я бы не хотела… — Вовсе не обязательно, что ты станешь чучелом, — попыталась утешить ее Регина. — Да ладно тебе, не надо меня обманывать, — скривилась Эмма. — Ты ведь не Белоснежка, и не мои врачи. Они пытаются как-то облегчить правду для меня, облечь ее какой-то надеждой, но я знаю — такие, как я, к тридцати годам уже становятся бесполезными мешками с дерьмом, которые бессмысленно таращатся в стену и мочатся под себя. Ты бы избавила меня от этого унижения, проявила бы милосердие. В Японии, когда самурай совершает харакири, рядом с ним всегда стоит помощник, его лучший друг, который отрубает ему голову мечом, чтобы облегчить его предсмертные муки. Я хочу, чтобы ты была таким моим другом, моим ангелом Смерти, я знаю, из всех людей только ты сможешь это сделать. — Эмма, я не могу… — растерянно проговорила Регина. Эмма пронзительно посмотрела в глаза Регины и совершенно спонтанно рассмеялась, беззлобно пихая ее в плечо. — Да ладно тебе, чего ты так переживаешь, — Эмма будто разыгрывала предлагала что-то совершенно безобидное и веселое. — Это еще не скоро. За это время я тебя так достану, что ты и сама будешь только рада. — За это время я и сама могу умереть — задумчиво и тихо сказала Регина. Эта мысль поразила Эмму, она даже онемела, остолбенела. — Нет, — нервозно усмехнулась она. — нет-нет-нет, — она часто задышала, крепко прижалась к Регине. — Не говори так. Этого не будет. Не должно быть… Это было бы слишком… нечестно. больно. — Давай оставим этот разговор, прошу тебя, — Регина убрала посуду в раковину. — Хорошо, — всхлипнула Эмма, сжимая пальцы Регины. — Не оставляй меня. — Не оставлю. Регина села на краешек постели, и Эмма обняла ее, уютно уложив голову ей на плечо. Пока Регина была рядом, кошмаров не было: они не смели нападать в присутствии настоящей Злой Королевы и трусливо таились по углам. И Эмма могла, наконец, спокойно поплыть по теплым волнам короткого, неглубокого, но такого сладкого сна. Регина и сама не заметила, как засиделась с ней до темноты. Но Эмма все никак не хотела отпускать Регину, просила ее читать сказки. И, погружаясь в эти волшебные истории, они сами становились их частью. И тогда Эмма вновь оказалась в райском саду, но не было в нем больше золотого, слепящего блеска божественного совершенства — зато он был наполнен покоем и простотой тихого теплого вечера. Эмма плавала в озере белоснежным лебедем и смотрела, как медно-красное солнце падает в озерную гладь, купается в алых волнах, что неспешно накатывали на песок, трогая босые ступни Злой Королевы. Та сидела на берегу и бросала в воду желтые головки одуванчиков, и они проявлялись в отраженном небе золотистыми звездами. Повисали так низко, что их можно было собрать в горсти и рассыпать звенящими монистами на полупрозрачном темно-лиловом шелке сумеречной дымки, окутавшей плечи Регины. И как только догорел последний закатный луч и озеро выплеснуло на небо круглолицую серебристо-белую луну, лебедь вышел на берег, стряхнул прохладную воду с перьев, подошел к Регине и просунул голову ей под руку, выпрашивая ласку. Регина погладила его по длинной изогнутой шее, ощущая под пальцами легкие, невесомые перья и теплый, мягкий пух. И такая безусловная нежность рождалась в сердце Регины, что она подхватила птицу и усадила себе на живот, обнимая, прижимая к себе ее голову. И птица расправляла над ней огромные крылья, заворачивала Регину в них. И так было хорошо и так сладко в этих птичьих широких объятиях, и в порыве горячего чувства Регина поцеловала лебедя в макушку. И тогда чары спали, как и лебединый облик: перед Региной предстала красивая светловолосая девушка. И Регина нисколько не удивилась, узнав Эмму, как будто заранее знала, что так и будет: как будто именно так и должно было быть, как будто этот сюжет уже давно существовал во вселенной, и вот наконец воплотился в этом волшебном, разделенном на двоих сне, в котором все было естественно и правильно, ничто не вызывало сопротивления ни в душе, ни в теле. И раз это было сном, то можно было расслабиться, отпустить себя по волнам блаженной истомы, растворяясь в ней, превращаясь в бескрайнее небо, поднимающееся все выше и выше над землей. Регина стала бескрайним космосом, а Эмма распласталась в ней сверкающим созвездием. Но вдруг резко задул леденящий ветер, поднялась страшная снежная буря, черный вихрь схватил Эмму, растрепал ее волосы, поднял с земли и унес далеко-далеко, за тридевять земель. Белоснежные, запачканные по краям каплями крови птичьи перья осыпались вокруг Регины, и после она еще долго слышала в голове отзвуки пронзительного лебединого вопля, мольбы о помощи. Регина резко дернулась, просыпаясь. Странный сон все еще дрожал неясным видением перед глазами, и сердце отчаянно колотилось, руки немного зябли. И неудивительно — холодный сквозняк гулял по палате. Регина закрыла распахнутое настежь окно, подобрала с пола сброшенное одеяло и укрыла им Эмму, убирая с ее волос перья, вылезшие из подушки. Регина взглянула на часы — три часа ночи. Не было смысла возвращаться домой, и она осталась, выпросив у дежурных санитаров плед, полотенце и зубную щетку. Она легла на диван, обернувшись пледом, прижимая его к себе, точно обнимая, и с какой-то щемящей тоской и непрошеной нежностью смотрела на мирно спящую Эмму.