***
— Ну что. Поздравляю, — сладко улыбаясь, Надежда протянула Белль справку, подтверждающую беременность. — Спасибо, — засияла Белль. Она вышла из кабинета гинеколога, окрыленная внутренней радостью и тайной, находящейся прямо под ее сердцем. И ей не терпелось рассказать кому-нибудь, поделиться этой благой вестью со всеми. Она стала искать телефон, собираясь позвонить Роберту, но потом, выудив наконец раскладушку из недр такой маленькой, но такой бездонной сумки, увидела цифры часов и передумала, решив не отвлекать от занятий. И набрала номер Эммы. Абонент был недоступен. Белль закрыла крышку подбородком и убрала телефон обратно, чуть не сбив появившуюся из-за угла медсестру с автомобильной люлькой в руках. — Ой, прости, Нова, — смущенно хихикнула Белль и с нежностью погладила захныкавшего в люльке ребенка по щеке. — Генри? Что с ним? — С ним все в порядке, — успокоила ее Нова, вытаскивая Генри, и, слегка качнув, прижала его к себе, уложив его головку на свое плечо. Белль вызвалась донести люльку и пошла вслед за Новой в сторону отделения послеродового восстановления, где, с нетерпением дожидаясь выписки, лежали матери и их новорожденные дети — поэтому это было одно из немногих по-настоящему счастливых мест в больнице. — Мы просто приглядим за ним, чтобы его мама могла отдохнуть немного, а то ей сейчас очень тяжело, — объяснила Нова. — А! — понимающе и грустно вздохнула Белль. — Эмме опять плохо? Бедная, как же она мучается… Они зашли в индивидуальную палату матери и ребенка, и Нова уложила Генри на пеленальный столик. — Я про Регину. Эмма Свон погибла в дорожно-транспортном… — сухо сказала она. Звякнули пластмассовые игрушки на люльке, женская сумочка оказалась на полу рядом с ней. Белль беззвучно вскрикнула и, оторопев, ухватилась за дверной косяк. На мгновение показалось, что она потеряет сознание, и Нова подскочила к ней. К счастью, все обошлось. Немного побледневшая Белль быстро отдышалась, села в гостевое кресло и показала жестами, что с ней все хорошо. Хотя в груди тяжелела холодеющая слабость. Белль достала из сумки упаковку бумажных носовых платков, и в ее руки случайно выскользнул мобильный телефон. — Надо сказать Роберту… — пробормотала она самой себе. — Не беспокойтесь, доктор Вейл обещал позвонить ему, — сообщила Нова и протянула Белль бутылку минералки, которую вместе с детским молоком захватила из маленького холодильника в углу.* * *
Регина очнулась в палате. Сознание еще не вполне вернулось к ней, потому она безучастно осмотрелась, поглощенная лишь одной мыслью, одним ощущением. Белый цвет. Он был повсюду. Белые стены. Потолок. Простыни. Белый пол. И белые живые цветы на тумбочке рядом с коробкой белых платков. Белая смерть и белое безумие. Ослепительно белый цвет вливался в слезящиеся от света глаза. Даже сквозь черные волосы, упавшие на лицо, проглядывали белые пряди. Регина выдернула седой волос и, положив на пальцы, разглядывала так, как будто в его извилистой линии можно было увидеть ответ на главный вопрос, который так не хотелось задавать. И отвечать на него тоже, но тут дверь открылась, и в палату пружинистым шагом вошел доктор Хоппер. — Все в порядке? — участливо спросил он. — Нет, не в порядке, — с хриплой досадой ответила Регина. — Где Генри? — Его забрали в детское отделение. С ним все хорошо, не волнуйтесь. — А почему бы и не поволноваться, все же лучше, чем… Регина разминала онемевшие пальцы и нервозно поджимала губы. Ее напряженное молчание было похоже на дрожание душного воздуха перед неизбежной грозой: одно неосторожное движение могло задеть натянутую струну в ее груди, вызвать землетрясение, бурю и ураган, в любой момент могли засверкать молнии. Хоппер с тревожным ожиданием поглядывал на нее. Он протянул ей стакан воды и таблетки успокоительного, но у Регины сильно дрожали руки, и она выронила стакан. — Давайте, я помогу, — Хоппер подал ей бумажное полотенце. — Не надо! — рявкнула Регина, отбирая полотенце, вытерла лицо и грудь размашистыми движениями. — Зачем вы пришли? Регина пробуравила его острым взглядом. — Регина, я понимаю, что вы сейчас пережили, и… вам нужна помощь… — Не нужна, — перебила его Регина. — Я сама справлюсь. — Регина, послушайте, — доктор Хоппер придвинул свое кресло к кровати. — Я знаю, что вы сильная и привыкли во всем полагаться на себя, справляться со всеми трудностями в одиночку, но сейчас вам плохо. И будет только хуже, если вы будете подавлять себя. Доверьтесь своим чувствам, перестаньте бороться с ними. Здесь вы в полной безопасности. Он хотел раствориться, стать невидимым и говорил так тихо, чтобы его медитативный голос казался шумом ветра. Регина смяла и разорвала мокрое, черное от смазанной туши полотенце на мелкие кусочки, скатав их в ладони. — Посмотрите на меня, — Хоппер заглянул ей в глаза. — Я вам искренне и глубоко сочувствую. Смерть близкого человека — тяжелый удар, и я знаю, как сильно вы любили Эмму, как много сделали для нее, и как сильно она любила вас… — Спасибо, что напомнили, — ядовито прошипела Регина сквозь сверкнувшие в глазах слезы. — А то я забыла. — Поэтому ваша скорбь — это нормально, — продолжил Хоппер, поглаживая Регину по локтю. — Да мне плевать, нормально это или нет! — вспылила Регина, отпихнув его. — Хватит трогать меня! — Регина, — Хоппер поправил упавшие очки и пересел на кресло. — Вам обязательно нужно выговорить свою беду, выпустить наружу, иначе она никогда не пройдет. — Я не хочу ни с кем ничего выговаривать, особенно с вами, — жестко ответила Регина. Ее сознание окрепло, и она наконец более внятно оглядела картину окружающего мира, и был он безрадостным и больным. — Я пытаюсь вам помочь… — развел руками Хоппер. — Только и делаете, что пытаетесь, вместо того, чтобы действительно помогать, и вот результат. Регина исподлобья смотрела на Хоппера долгим, испытующим взглядом, в котором таились обвинение и приговор. Хоппер растерянно отклонился назад и не сразу нашелся что ответить. — Регина, вы не понимаете… — нервно потер он пальцы. — Я все прекрасно понимаю, — она говорила медленно, пугающе холодным, серьезным тоном. Навязчивая, злая мысль точила ее изнутри. — Я поставила вам задачу следить за ее состоянием, чтобы подобного не случилось. Вы не справились, и это заставляет меня сомневаться в вашей компетентности. Сжав кулаки, Регина решительно встала с кровати и, казалось, вот-вот набросится на доктора, но сдержалась и, не отыскав беглым взглядом обуви, босиком прошла в ванную. Брызнула на лицо холодной водой, смочив также шею и ключицы под воротом рубашки. — Вам нужно успокоиться, — Хоппер достал тапки из-под кровати и бросил к ногам Регины. — Разве вы не видите? — обувшись и стряхнув воду с пальцев, Регина почти вплотную подошла к доктору, чтобы он мог разглядеть, каким страшным и непроницаемым было выражение ее окаменевшего лица. — Я абсолютно спокойна. Так что, поверьте мне, я точно так же абсолютно спокойно сделаю все, чтобы вы ответили как за свои действия, так и за свое бездействие. Регина села обратно на кровать, скрестив руки на груди, смотрела на Хоппера в упор, как ведьма, насылающая сглаз и проклятье. Гнев и отчаянье подрагивали тонкими линиями между ее сведенных бровей. Хопперу было нелегко сохранять уверенность под этим прицельным, колючим взглядом темных глаз. — Регина, не спешите с обвинениями. Вам это не поможет, — проговорил он. — Это ложный путь. От того, что вы накажете меня или кого-то еще за произошедшее, вам не станет легче, это только продлит ваши страдания, и вам будет сложнее смириться с утратой… — Я не хочу с этим мириться, — Регина мучительно сжала виски, пальцами сгребая волосы. Ее губы слегка подрагивали. — Это слишком несправедливо, неправильно, и если бы только вы чуть внимательнее относились, то… этого бы не случилось. — Сейчас не время торговаться, искать виновных, — Хоппер чуть наклонился вперед. — Вы ведь умный человек и отлично знаете, что не все в этой ситуации зависело от меня или от вас… Он замолчал, отодвинувшись к спинке кресле, когда заметил, что Регина не воспринимает его: не слышит и не понимает. У Регины дрожали плечи и по лицу проскальзывало мучительное волнение. Момент был хрупким и требовал предельной концентрации — и он был безжалостно разрушен, когда в дверь вошел доктор Вейл. Регина шумно выдохнула и, заново собравшись, сцепив всю себя в железный кулак, смахнула с ресниц так и не пролившиеся слезы. — Доктор Вейл! — с невольным возмущением воскликнул Хоппер, вскакивая с места. — Я прошу вас, уйдите. — Извините, что прервал вас, доктор Хоппер, — деловито ответил Вейл. — Но вы знаете, что у меня строгий распорядок. — Ваш строгий распорядок мешает моей работе. Хоппер раздосадованно сорвал запотевшие очки и стал протирать стекла, с трудом сдерживая негодование и злость. — Я не нуждаюсь в вашей помощи, доктор Хоппер, — заметила Регина отчужденно. — Вы не можете управлять своими эмоциями, постоянно совершаете ошибки, и я не чувствую себя в безопасности рядом с вами. — Я понял, Регина, — Хоппер сделал пометку в блокноте и убрал его в карман. — Так, хватит, мисс Миллс, — пресек ее тираду доктор Вейл. — Если у вас есть претензии к доктору Хопперу, выскажите их в письменной форме через юридический отдел. — Непременно, — презрительно фыркнула Регина. — А теперь выпустите меня отсюда, я не намерена здесь разлеживаться. У меня много дел. — Мисс Миллс… — в один голос воскликнули доктора. — Я сказала, — с нажимом повторила Регина, — выпустите меня отсюда. Вейл попытался возразить, убеждая, что для ее же блага будет лучше, если она побудет еще немного под присмотром врачей, но пронзительный и пустой взгляд Регины был слишком красноречив, чтобы продолжать с ней спорить. — Я не собираюсь кончать с собой от горя, — словно отвечая на незаданные вопросы, сдавленно проговорила Регина. — Я просто не хочу больше находиться здесь. Слишком душно… И Эмма… Ей было тяжело здесь находиться, она не любила… и я не хочу. Вздохнув, доктор Вейл все же распорядился, чтобы Регина смогла уйти. Держать ее насильно он просто не имел права.* * *
Звонок телефона застал Голда на репетиции. Он не стал прерывать игру и ответил, продолжая дирижировать, только левой рукой указал чуть снизить громкость — впрочем, это не понадобилось. Разговор был коротким, и все, что надо было, Голд услышал вполне отчетливо: чеканные слова буквально разрезали слух. Он убрал телефон, и все его внимание вернулось к оркестру. Играли адажио — очень медленную и спокойную, лирическую часть опуса, затишье, чтобы дать передохнуть музыкантам перед решительной, резкой кульминацией. Голд замер, музыканты остановились, на целое мгновение в репетиционном зале воцарилась дребезжащая тишина, и с дирижерского мостика Голд мог расслышать затаившееся дыхание отдаленного барабана. — Послушайте, — шепотом попросил Голд, чуть наклонившись и приложив ладонь к уху. — Прежде чем играть кульминацию, я хочу, чтобы вы прочувствовали этот момент. Это безмолвие. Ожидание неизбежного… Чувствуете? Напряжение растет, и с каждым отчетливым и равномерным ударом метронома вы понимаете, что обречены. И сердце останавливается, вы не можете вздохнуть, просто в один момент забываете, как это — дышать. Как это — жить. И вы знаете, что случится дальше… Он придет. Ваш человек в черном. Мистер Смерть. — Голос Голда постепенно набирал силу, твердость, почти срывался в страстный крик. — И вы почти даже рады его приходу, потому что не можете терпеть больше эту муку неизвестности, эту тишину, безмолвие, эту задержку дыхания, и хочется, чтобы все быстрее закончилось, разрешилось скорее. Он смотрит на вас в упор. В лицо и одновременно — в затылок. Вы чувствуете его взгляд повсюду. Он указывает на вас пальцем, но перед тем, как пойти за ним, у вас есть одно желание. Вы просите его, своего господина, — чтобы он позволил сыграть в последний раз. И вот вы подходите к своему инструменту. К роялю, к арфе, к трубе, к барабану (Голд махал руками в сторону называемого инструмента) — на чем вы занимаетесь — и начинаете играть. О! Это должна быть не просто музыка! Это ваш итог. Всего, что вы сделали и не сделали. И эта музыка должна звучать так, чтобы даже мистер Смерть не посмел прерывать вас. Эта ваша прощальная песня, когда вы стоите на эшафоте и знаете, что пока палач слушает ваше последнее слово — вы живы. Пока вы играете — Смерть не заберет вас. Голд постучал палочкой по пюпитру, сделал петлю в воздухе, тактируя на четыре, и начал дирижировать с новой силой. И настолько он был этой увлечен игрой, настолько поглощен экспрессией, будто музыка тянула на арфе его жилы-струны, лилась флейтовым стоном из его сердца и с грохотом медных тарелок разрывала его грудную клетку — и руки его порхали вокруг танцующими птицами. Полет их казался беспорядочным, диким, хотя каждое движение было отточенным, выверенным, ритмичным, но таким быстрым, что несущийся под откос оркестровый поезд не успевал за своим машинистом, а Голд все ускорял и ускорял темп, так что на лбу выступили капли пота. Он встряхивал головой, чтобы смахнуть мокрые прядки волос, лезущие в глаза и рот. — Громче! Быстрее! Играйте так сильно и страстно, как только можете, вложите в музыку все, что невозможно выразить словами, а только криком, только музыкой. Забудьте о правилах: вам нечего больше терять, не о чем жалеть, не в чем сомневаться, ведь когда эта музыка закончится, больше уже ничего не будет. Это все. Предел. И это гимн вашей Жизни перед лицом Смерти. Музыканты почти не следили за нотами, играли, доверяя своей интуиции, заходясь в лихорадочной, взрывной импровизации, лишь бы было так громко, что и не разобрать, что сейчас играет — труба или смычок. Голд упивался этим грохочущим, оглушительным хаосом, этим землетрясением и концом света, в его глазах вспыхивали золотые искры болезненного вдохновения, и тонкие губы все растягивались в широкой улыбке, пока лицо его не превратилось в шутовскую гримасу. Яростным взмахом руки, каким вскидывают меч в смертельном ударе, Голд оборвал музыку, расщепил дирижерскую палочку надвое и бросил на нотные листы. В наступившей тишине, в которой все еще гуляло эхо умерших, разбившихся звуков, Голд глухо, хрипящим точно в агонии голосом, проговорил: — Тело наше бренно, но музыка вечна. И раз мы пока еще живы — мы будем играть. Будем. Играть. Он вдруг расхохотался, давясь натужным, трескучим смехом, звучавшим, как неумелое скрипение смычка по металлическим струнам, когда одна из них не выдерживает такого издевательство и отскакивает, свернувшись спиралью. В зал вошла Мэри Маргарет. — Мистер Голд, вы не могли бы играть чуть тише, — недовольно и все же предельно вежливо попросила она. — Мы уже закончили, мисс Бланшард, — холодно улыбнулся Голд и обратился к оркестру: –Я думаю, достаточно на сегодня. Над нотами и звучанием мы, конечно, еще поработаем, а сейчас я хотел, чтобы вы поняли настроение этой музыки. Эту невероятную по эмоциональной силе эйфорию отчаянья. Надеюсь, вы уловили суть. Я уеду из города на несколько дней, после — повторим. Мистер Голд подхватил свою трость и вышел из оркестровой.* * *
Нова делала Генри массаж, когда в палату вошел Дэвид Нолан, ведя за руку сына. — Странно, мне не сообщали о новых поступлениях, — заметил Дэвид, проверяя пейджер. — Кто у тебя? — Генри Миллс, — отчеканила Нова четко и быстро, точно озвучивала историю болезни. — Его мать, мисс Эмма Свон, скончалась и… — Эмма что? — улыбка разбилась на лице Нила в слезы. Дэвид поспешно взял его на руки, успокаивая. Нова обернулась от кроватки, смутившись за неловкую прямолинейность. — Простите, доктор Нолан, я не знала, что вы с сыном… — Ничего. Он уже достаточно взрослый, так что не будет плакать, — поперхнувшись, глухо ответил Дэвид. Обратился к Нилу, опуская его на пол: — Так ведь? — Угу… — прошмыгал Нил. — Нил, пойдем погуляем, посмотрим рыбок, — позвала Белль и, поймав благодарный взгляд Дэвида, вывела Нила в коридор. Они дошли до зоны отдыха с большим аквариумом. Золотые рыбки меланхолично скользили по лабиринту игрушечных замков, а сомики липли к стеклу. Но все это совершенно не интересовало Нила — он забрался с ногами на диван, Белль села с ним рядом, прижав к себе. Уже совсем большой, но еще немножко маленький, Нил сдерживался изо всех сил, беспокойно ерзая, кусая губы и накручивая на пальцы светлые волосы, но не стерпел и заревел, утыкаясь Белль в грудь: — Эмма! Зачем она?.. Не хочу… Белль утешала Нила, и непрошеные воспоминания упрямо лезли в голову. Как она пыталась утихомирить пятилетнюю Эмму, когда та кричала и плакала, бросала игрушки, рвала их и била, каталась по полу, визжа, что всех ненавидит и что все ненавидят ее. Это было неправдой. Белль любила ее как свою дочь, возможно, даже больше, и мечтала стать для нее по-настоящему хорошей матерью, хотя не очень понимала еще, что значит, быть матерью, и тем более — хорошей. Белль было четырнадцать, когда она вместе с мистером Голдом помогла Эмме родиться. Этот опыт был не слишком приятным и даже отвратительным: пару ночей Белль снились кошмары. Но когда она снова увидела Эмму: чистую, красивую, плотно укутанную в мягкое одеяло, — сердце просто утонуло в безмерной, горячей любви. И, не давая себя в этом отчета, Белль тайно радовалась, когда родная мать Эммы сбежала на третий день, оставив ребенка на произвол судьбы. Убедить мистера Голда забрать Эмму не составило труда. Он явно и сам хотел воспитывать собственную дочь. Белль помогала ему, снимая заботы об Эмме с его плеч, и без того загруженных работой. Эмма была нервным, капризным ребенком. И страдала от самой себя ничуть не меньше, чем остальные, так что те пять лет, что она провела в доме Голда, были тяжелым испытанием, благодаря которому, впрочем, мистер Голд постепенно стал для Белль просто Робертом. Не деспотичным хозяином, но внимательным другом и впоследствии чутким мужем. Но, увы… Это не спасло Эмму от демонов. Белль до сих пор чувствовала свою вину перед ней за то, что не смогла помочь, не смогла защитить. Но когда родились близнецы, Эмма стала совсем неуправляемой, так что решение Роберта все же отдать ее в детский дом, где ей бы могли помочь профессионально, казалось единственно верным, хотя и очень жестоким. И Белль жалела Эмму и ругала себя, что сдалась, что не смогла спасти несчастного ребенка. И вот теперь… Мимо прошла доктор Надежда Блю, потрепала Нила по затылку, он испуганно вздрогнул и обернулся. Встретившись с добрым, полным сострадания и ласки взглядом доктора, он расслабился. Надежда подмигнула ему, заботливо погладила по спине, коснулась плеча Белль и направилась в палату к Генри. — Только папе не говори, что я плакал, — всхлипнул Нил, обнимая Белль. — Ну ты чего, зайчик? — Белль усадила Нила к себе на колени и улыбнулась сквозь влажность в глазах. — Твой папа не будет ругать тебя за это. — Он скажет, что я плакса… не взрослый, — Нил трогательно надулся. — Не скажет. И потом… взрослые ведь тоже плачут. Видишь? — Белль смахнула воду с ресниц. — Ну, тебе можно, ты девочка. — Глупый, — Белль беззлобно щелкнула его по лбу. — Откуда ты это взял? Это совсем не важно, мальчик ты или девочка. Мы никогда не станем достаточно взрослыми, чтобы перестать плакать о тех, кого очень любим. Понимаешь? — Я очень люблю Эмму, — прерывисто вздыхая, кивнул Нил. — Не хочу, чтобы ее не было. Он прижался к груди Белль мокрой щекой, она поцеловала его в голову. Так они молча сидели, прижавшись друг к другу, но вот вдалеке послышался, постепенно приближаясь, тревожный, гулкий стук каблуков, распарывающий сонную пустоту отделения в тихий час. Белль мягко похлопала Нила по спине, чтобы он слез, сама тоже встала с дивана. Нил подбежал к аквариуму. Прижавшись носом к прозрачной стенке, он смотрел сквозь мутный слой воды, как из темноты появляется расплывающийся, покачивающийся силуэт Регины. Обхватив себя за локти и глядя только под ноги, она шла быстрым, стремительным шагом, чуть не бежала, и ее постепенно растущая целеустремленная фигура рассекала пространство коридора, как волнорез. Нил выглянул было, но Регина так страшно и колко посмотрела на него, что он поспешил смыться в палату к отцу, а бесстрашная Белль вышла Регине навстречу, набрала в грудь побольше воздуха, собираясь с духом… — Оставьте свои ахи-вздохи Голду, ему они будут гораздо нужнее. — прервала Регина готовые обрушиться на нее соболезнования, передернула плечами. — Пойдемте. Я хочу увидеть Генри.* * *
В палате было тесно. Нова вышла оттуда, оставив с Генри двух врачей. Дэвид и Надежда склонились над кроваткой, глядя, как веселый и довольный жизнью Генри увлеченно пинает ножками натянутую над ним веревку с плюшевыми погремушками. — Там!.. Злая королева сейчас придет! — заголосил Нил, врываясь в палату. Дэвид нервозно потер шею, а Надежда развернулась лицом к двери. Напряжение, переполняющее палату, стало еще более искрящим, почти осязаемым. Даже лампочка в коридоре тревожно моргнула и, с треском перегорев, погасла — и вскоре из темноты появилась Регина. Она стремительно влетела в палату и подошла к кроватке. Испугавшись ее отчаянного вида, Нил отскочил в сторону и прижался к ноге отца, украдкой добрался до кресла, в которое села Белль, и спрятался за подлокотником — но все же, чуть высунув голову из своего укрытия, с опаской поглядывал на Регину. Та склонилась над кроваткой в крайней задумчивости. Обхватила Генри, поглаживая пальцами, но вынуть не решалась, замерев над ним, как тяжелоатлет рядом с пока еще не поднятой штангой. Что-то ей явно мешало, она беспокойно поглядывала в окно. — Давайте лучше я, — тихо, но все же достаточно твердо и убедительно сказал Дэвид, подходя к кроватке. — Сядьте. Он взял Генри и взглядом указал Регине на кровать для матери. Она сурово сдвинула брови и рывком отняла ребенка, впрочем, тут же вернула, схватившись за сведенную заметной судорогой правую руку. Левая дрожала не так сильно. — Регина, вам лучше сесть, — повторил Дэвид. Регина все же послушно села на кровать. — Так ужасно… так жаль, — дрогнувший голос Белль развезло в плач. Она оставила сумку на кресле и полезла к Регине с навязчиво-утешающими объятиями. — Обойдусь без ваших сожалений, — холодно отвергнув ее руки, прошептала Регина сквозь плотно стиснутые зубы. Белль отсела к изножью кровати и тихо заплакала, закрывшись локтем. — Эй! Не надо плакать! — пихнула ее Регина. — Ты же не… — Запнувшись, Регина оглядела комнату и остановилась на Дэвиде, который принес ей Генри. Взяв его на руки и почувствовав его тепло, Регина немного смягчилась: — Ты же не ребенок. Регина легла, оставив туфли на полу, и уложила Генри на себя, крепко прижимая к животу. Поцеловала его голову, ощущая кисловато-молочный запах его волос. Генри что-то лепетал, улыбаясь матери беззубым ртом, и Регина, глядя в его круглые светло-зеленые глаза, улыбалась в ответ, нежно поглаживая и постукивая пальцами по спине. Взаимная безусловная нежность согревала. Но потом Генри, видимо, проголодавшись, стал активно исследовать теплыми ладошками тело матери, и Регина снова напряглась. Дэвид предупредительно протянул ей бутылку молока, а Белль помогла устроить Генри на сгибе локтя, чтобы удобнее было кормить. Когда Генри, наевшись досыта, уснул на руках Регины, она хотела положить его в люльку, стоявшую возле подлокотника дивана. Но мышцы по-прежнему болезненно подрагивали и срывались. Регина, тяжело вздохнув, все же позволила Дэвиду забрать Генри и положить. Осмелев, из-за кресла вынырнул Нил и подошел к кровати, протянул Регине сложенного из салфетки бумажного журавлика. Регина измерила Нила долгим, тяжелым взглядом; тот мужественно выдержал его, не отворачиваясь и не боясь. Смотрел на нее смело и прямо. А потом обхватил, обнял. — Ты не Злая Королева. Не притворяйся, — серьезно сказал Нил, вытянувшись струной. Регина молча кивнула, сминая журавлика в пальцах. Она вышла из больницы одна. Она совсем не хотела оставлять там Генри, но Надежда Блю все же убедила ее, что врачи приглядят за ним, пока сама Регина оправится от пережитого шока.* * *
— Твою мать, Свон, я, конечно, хотел бы снова увидеть тебя без одежды, но не так же. Какого черта! Киллиан Джонс оторвал взгляд от патологоанатомического стола и задрал голову, уставился в потолок, чтобы глаза перестало щипать. И выдохнув, позвал своего ассистента: — Эй, Сми. Я думаю, что свидание с ней я устрою после перерыва. Мне нужно пройтись. Он отхлебнул из фляги рома и одним движением сдернул обертку с очередной конфетки. Вышел в парк при больнице и увидел Регину в скорбной позе на лавке. Она сидела, закрыв голову руками. Киллиан подошел к ней и молча протянул флягу. — Нет, — сдавленно проговорила Регина. Пытавшиеся зазвучать в ее голосе ноты самоуверенной холодности разбивались и таяли в глухом бессильном выдохе. — Пей, тебе надо, — настоял Киллиан и чуть ли не насильно влил ей в горло обжигающую выпивку. Регина закашлялась. Киллиан вытащил из кармана еще одну конфетку и протянул ей. Регина машинально сунула леденец в рот — малиновый приторный вкус был не слишком приятным, зато отвлекал от мыслей. Киллиан приобнял Регину, придерживая ее за плечо, и они вместе пошли в сторону моста. Спустились к реке. Там рабочие на тягачах пытались вытащить из воды погрузившийся почти наполовину грузовик. Регина не хотела смотреть в их сторону и торопливо подошла к своей машине, оставленной на берегу. Двери были приоткрыты, и в замке торчали ключи. Киллиан отвел Регину к пассажирскому месту, а сам сел за руль. На возражение Регины, что он пьяный, Киллиан ответил, что даже пьяным он поведет машину лучше, чем она сейчас. И это было похоже на правду. Киллиан завел машину, правой рукой крутанул руль, придерживая его левым протезом. Ехали молча, Регина вжалась в кресло и обнаружила между сидением и дверцей карманный календарик, весь перечеркнутый зелеными кружками. Регина болезненно сморщилась, достала из бардачка черный фломастер и начертила жирный крест поперек всех цифр. По дороге Киллиан свернул к магазину и купил ей бутылку красного вина. Возле дома Регина никак не могла попасть ключом в замочную скважину и в конце концов выронила связку; Киллиан подобрал ключи и открыл дверь. — Ты только не отчаивайся, красавица! — сказал он, откупоривая бутылку. — Жалко, конечно, но тут уж ничего не поделаешь. Все мы там будем. Регина молча следила, как он наливает ей вино в бокал.