***
Дэвид заполнял рабочие журналы, безуспешно пытаясь за рутиной отвлечься от печальных размышлений, но все равно пару раз на страницах расплывалось чернильное пятно от невольно сорвавшихся слез. И записи о счастливом выздоровлении детей не приносили душе радости за свою работу. Записи о смерти он сразу откладывал, не в состоянии оформить их. Нил, нахмурившись и присмирев, сидел на кушетке, ковыряя пальцем порвавшийся дерматин, и изо всех сил старался не расплакаться, закрывал рот кулаком, чтобы не закричать. Отец и сын не смотрели друг на друга, но взаимное присутствие рядом поддерживало и немного успокаивало, хотя обоих тревожила мысль, что рано или поздно придется сказать маме… — Привет! — шумно возвестила о своем прибытии Мэри Маргарет, вкатываясь в кабинет в половине шестого вечера. И Нил, не сумев справиться с нахлынувшими эмоциями, выбежал за дверь, помчался к дальнему туалету в самом конце коридора, включил там на всю мощность воду в умывальнике и, опрокинувшись на раковину, закрыл голову локтями, чтобы не слышать родительского разговора. — В чем дело? — с нажимом спросила едва не сбитая с ног Мэри Маргарет. От ее внимательного взгляда не ускользнула обеспокоенность на лице мужа. Дэвид придумал множество вариантов ответа на подобный вопрос, поэтических и максимально завуалированных, мягких, обтекаемых, чтобы суть доходила не сразу, но в итоге рубанул торопливой, сокрушительной скороговоркой, боясь, что иначе не решится сказать, не сможет выговорить или задохнется к концу короткой фразы: — Эмма погибла. Голос дрогнул фальшивой нотой. Упавшая тишина была громогласней грозового раската и схода каменных оползней. Мэри Маргарет пораженно округлила глаза и отшатнулась назад, падая на кушетку. Дэвид пересел к ней и крепко обнял, страдальчески заломив брови. — Нет… Погоди. Не может быть, — растерянно запричитала Мэри Маргарет. — Она же… Но как же… Как? — Разбилась на машине. Уехала на грузовике и слетела с моста. Так Нова рассказала. Мэри Маргарет озабоченно нахмурилась и сжала виски. — Ужасно. Ей, наверное, опять… стало плохо. Бедная девочка, я думала, что она… что с ней… Все будет хорошо, ведь с ней была… — Мэри Маргарет взволнованно всплеснула руками. — Господи! Как она? — Регина… — Дэвид дернул желваками. — Злится и никого к себе не подпускает… — Как обычно, — невесело усмехнулась Мэри Маргарет. Она запнулась на полуслове, заметив, как Дэвид отчужденно разглядывает свои руки и морщится от глубокого переживания. — Надежда уговорила ее пока оставить Генри в отделении… а то… У нее так дрожали руки… И вообще… Она полностью разбита. — Я представляю, — тяжело вздохнула Мэри Маргарет и коснулась колена Дэвида. Она достала из сумки платок и уткнулась лицом в плечо мужа, заплакала горько и беззвучно, намочив слезами рубашку. Тот гладил и целовал ее голову. Вернулся Нил. Его глаза блестели, и с мокрых взъерошенных волос капли воды стекали за воротник. Был он сосредоточен и насуплен. Явно долго о чем-то думал и наконец собрался с мыслями. Мэри Маргарет бросилась его обнимать, однако Нил ушел от ее ласк. — Мама, — сказал он строго, хотя в голосе все равно проскальзывали прерывистые всхлипы, — ты должна пойти к Регине. Заметив такой решительный настрой сына, Мэри Маргарет тоже взяла себя в руки и смахнула платком слезы с лица.***
Это было совсем, как много лет назад. В тот ужасный и невероятный день, когда можно было чуть ли не физически, телесно увидеть и услышать, как ломается и крошится тонким грифелем счастье, ощутить, как из души уходят, вымываются все яркие, жизнерадостные цвета, оставляя только растекшиеся, темные разводы и непонятные присохшие серо-бурые пятна красок, разлитых и выдавленных из разорванных тюбиков по столу, на котором среди обломанных, осыпавшихся карандашей, лежал портрет Белфайера. Странно. Когда Роберт только закончил этот рисунок, мальчик на портрете был счастлив: он смеялся, и глаза лучились такой беззаботностью, юностью и верой в будущее. Но потом, когда Белфайер погиб, упав с крыши, нарисованные черты его лица как будто заострились, а в потускневшем взгляде появилась какая-то скрытая, невыразимая печаль, точно он все знал и предчувствовал, что жить ему осталось не более недели. Роберт провел рукой по желтовато-серому холсту, и на его пальцах остались черные угольные следы; он размазал их по своему лицу, тяжело вздыхая. — Есть ли в этом хоть какой-то смысл? — безмолвно спрашивал он стены. Стены привычно молчали. Непривычно молчала Эмма. Голд сидел перед ней довольно долго, пристально разглядывал ее бледное, бесстрастное лицо и за все время так и не смог сказать ни одного слова, хоть их у него всегда было припасено достаточно даже на такой случай. Слова, рассованные по карманам, спрятанные в рукавах, надежно задвинутые в ящички его черепной коробки, — ироничные слова, которые он вытаскивал, как монетку из-за уха, — теперь не имели вообще никакой цены и рассыпались, как крапленые карты неудачливого шулера. Эта партия была проиграна. — Мистер Голд, вам пора… — хрипло напомнил Киллиан. — Да… — тяжело вздохнул Роберт. — Не думал, что мне во второй раз придется хоронить своего ребенка. Поцеловал Эмму в лоб и накрыл ее простыней. Подошел к умывальнику, намылил руки. — Но мы-то живы! — нехорошо рассмеялся он в лицо своему кривому отражению и сплюнул в металлическую раковину приклеившуюся к зубам и языку формулу, которая сейчас прозвучала на редкость омерзительно. За дверью морга его ждала Белль — она так и не решилась зайти посмотреть на Эмму.***
На улице стремительно темнело, сизые сумерки уже растекались, растягивались сетью между фонарных столбов. В доме Регины было темно, свет не горел даже на всегда освещенном крыльце. Мэри Маргарет стояла у двери и вдавливала кнопку звонка. Никто ей не открывал. Она уже подумала, что дома никого нет, но пару раз все же постучала, дернула ручку. Жалобно скрипнув, дверь вдруг отворилась, обнажая внутреннюю тревожную и завораживающую черноту дома. — Эй! Регина, — тихо позвала Мэри Маргарет, шагнув в эту пожирающую бездну. Ее шепот прозвучал неожиданно громко в безмолвном и, по ощущениям, вымершем доме. Веяло жутью. Мэри Маргарет включила свет на первом этаже. В гостиной царил разгром: повсюду были раскиданы разорванные нотные листы, часть из них догорала в камине, пепел был рассыпан по ковру серой пудрой. Маленькая кочерга, чей острый след рваной полосой рассек черную поверхность рояля и оставил на нем ударные вмятины и сколы, валялась под разбитым зеркалом. Измятые диванные подушки были сброшены на пол, там же были и детали разбитых часов, черепки напольной вазы; цветы валялись в луже воды; на журнальном столике и полу искрились испачканные кровью осколки хрусталя. Дорожка красных капель тянулась к лестнице. На втором этаже сквозняк хлопнул дверью спальни. Ветер запутывался в обрушенных темных шторах, шуршал тяжелым бархатом и знобящей прохладой стелился по низу, касаясь босых ног Регины. Она сидела на полу рядом с комодом, обхватив одной рукой колени, и неотрывно смотрела в одну точку перед собой. В полумраке резко выделялись блестящие белки ее глаз. Слева от нее темнела лужица запекшейся крови, просочившейся сквозь повязку на безвольно опущенной руке. Ее туфли (у одной сломался каблук) были заброшены в противоположный угол. Вещи из распахнутого настежь гардероба валялись на полу и кровати. — Регина, как вы? И снова голос Мэри Маргарет металлом проскрежетал по тонкому, хрупкому ощущению безмолвия и отчуждения. Регина вздрогнула, но ничего не ответила, сознание ее было где-то не здесь. Щелкнул выключатель, свет не зажегся сразу болезненной вспышкой, а постепенно и мягко вливался в комнату, обнажая уродливые черты взгромоздившегося здесь беспорядка. — Эй! Держитесь, — Мэри Маргарет села рядом с Региной, обняла, попыталась растормошить. Регина рефлекторно дернулась, отвела назад плечи, сбрасывая с себя чужие руки, но по-прежнему не реагировала на слова, смотрела в одну точку и ничего не видела. Ее лицо лоснилось от копоти. Брови и ресницы были слегка подпалены. Вдоль линии роста волос чернела размазанная по вспотевшему лбу сажа. Зола запачкала воротник и рукава рубашки, на левой манжете виднелись бурые пятна. Регина нервно сжимала в кулаке окровавленную тряпку и не отпускала ее. — Я сейчас… — поднялась с места Мэри Маргарет. В зеркальном шкафчике ванной она нашла аптечку и пластиковый стакан. Взяв все это и смочив холодной водой полотенце, она вернулась в комнату и стерла с бледного лица Регины следы сажи, приложила компресс к ее груди, расстегнув рубашку. Почувствовав влажную прохладу на коже, Регина шумно глотнула воздух и вышла из ступора, рассеянно взглянула на Мэри Маргарет, постепенно узнавая. Хотела произнести ее имя, зло дернув губами, но только хрипло всхлипнула и повалилась на нее. — Тише, — Мэри Маргарет подхватила Регину, придерживая за голову, дала воды и успокоительного. Машинально взяв таблетку в рот и сделав глоток, Регина тут же сплюнула все обратно в стакан. — Не могу уже… — жалобно всхлипнула она. — Из ушей скоро польется. Повязку с руки все же удалось убрать. Это была майка Эммы, и, развернув ее, Мэри Маргарет обнаружила на ладони и запястье Регины тонкие поперечные порезы. Покачав головой, Мэри Маргарет тяжело вздохнула, протерла раны и обработала антисептиком. — Это случайно, — стуча зубами, будто бы оправдывалась Регина. — Бокал разбился. Случайно порезалась осколками. Просто царапины. Не говори… (тяжелый вздох) Никому. — Не скажу, — Мэри Маргарет перемотала ее руку бинтом. — Это не страшно. — Да, не страшно, — Регина кивнула и заговорила быстро, сбивчиво. Горячечное бормотание было почти не разобрать, но постепенно ее голос становился четче. — А то… я говорила ей, что просто царапина, что ничего страшного, она мне не поверила. Испугалась, что сделала, что ранила Генри. А он тоже перепугался и кричал поэтому. И она убежала. Я не успела… Когда он успокоился, она уже… убежала. Почему… — оборвала она, судорожно вздохнув. Резкий порыв ветра, скрипнув кольцами на подломившемся карнизе, раздул алый, точно залитый кровью, парус шторы, обнажая огромную дыру в разбитом окне. Потянуло вечерним холодом, пробирающимся под одежду. Регина зябко поежилась и тихо заговорила с ветром, что невесомо касался ее волос и влажного лица: — Эмма, ты слышишь меня? Пожалуйста, не молчи. Пожалуйста, слушай мой голос. Я здесь. Я с тобой. Слышишь меня? Нет. Ты не подвела меня. Я не злюсь на тебя. Почему ты не веришь мне? Я понимаю, что тебе страшно. Я знаю. Мне тоже страшно. Очень. Но ты постарайся расслабиться. Успокоиться. Мы постараемся. Вместе. Просто закрой глаза. Видишь? Белоснежка, наверное, думает, что я сошла с ума от горя. Разговариваю тут с тобой, хотя знаю, что ты… Что тебя здесь нет. Скажет, наверное, какую-нибудь глупость вроде «Регина, вам надо успокоиться» или «Регина, все будет хорошо, вы только не волнуйтесь», а в глазах будет это напряженное «Совсем обезумела бедняжка». Угадала, да? Думая и собираясь сказать нечто подобное, Мэри Маргарет смущенно охнула, встретившись с проницательным, хотя и немного расфокусированным взглядом Регины. — Не обращайте внимания, мисс Бланшард, я, кажется, слегка перебрала, так что… несу всякий бред, — Регина пьяно усмехнулась и достала из-под комода закатившуюся бутылку с длинным узким горлышком. Там оставалось немного вина на самом дне, и Регина запрокинула голову, но руки ее заметно дрожали, не слушались. Бутылка выпала из разжавшихся пальцев, и красная жидкость окатила белую рубашку, растекаясь кровавым пятном на груди. — Да что ж такое! — отчаянно вскрикнула Регина, в смятении сдергивая с себя испорченную одежду, и, скомкав, бросила ее в сторону кровати. — Надо переодеться. — Давайте, я принесу вам… — вызвалась Мэри Маргарет. — Не надо. Я сама. Лучше помогите мне встать. Опираясь на ее руку и стену, Регина поднялась с пола и, немного пошатываясь, подошла к гардеробу. За дверью, сорванной с петель, лежали поверженные, обломанные вешалки с распростертыми на них платьями и костюмами, опрокинутые полки грудой развалились на полу. Регина кое-как выудила из них широкую хлопковую футболку. — Я надену твою пижаму, ты не против? — пробормотала Регина, разглядывая себя в подернутое расходящимися трещинами зеркало. Мешковатая пижама мягкого голубого цвета с красочными отпечатками рук Эммы довольно нелепо смотрелась на Регине. Она усмехнулась и содрогнулась от потянувшего из окна холода. — Надо бы вызвать Пиноккио починить окно и шкаф. Я забыла… — она растерянно вздохнула. — Ну, сегодня уже очень поздно. Я завтра… позвоню. А сейчас пойдем в детскую. Регина замолчала и подошла к выключателю, выжидательно взглянув на Мэри Маргарет, которая не сразу поняла, что обращаются к ней. — Белоснежка, ты меня слышишь? — Регина подошла к ней и пощелкала пальцами перед лицом. — Пожалуйста, пойдем, здесь очень холодно, — повторила Регина, потирая замерзающие руки. — Да, конечно, — Мэри Маргарет встрепенулась, вытирая ладонью невольные слезы с лица. — Простите. Зайдя в детскую комнату, Регина включила ночник со звездами и по привычке поправила одеяло в пустой кроватке Генри. — Генри отобрали… Без тебя я превращаюсь в злую мачеху… И я не могу… Не смогла тебя уберечь, — причитала она, дрожа, навалилась на высокий бортик кроватки, нервозно надавливая ладонями на глаза и хватая себя за волосы. — Регина! — Мэри Маргарет обняла ее и отвела к кровати, усаживая. — Не вините себя в этой трагедии, вы так заботились об Эмме, так помогали ей… Никто бы не смог с ней справиться. Это был несчастный случай. Вы ни в чем не виноваты! — Хватит, Белоснежка, — вспылила Регина, подавляя короткими сухими вдохами спазмы, сжимающие горло. — Просто заткнись. Тебе самой не противно? Мы не на Страшном суде, чтобы ты рассказывала, как я не виновата в смерти Эммы. Мне все равно придется гореть в Аду. Она зло ударила кулаком в стену и зашипела, отдергивая руку. — Хотя… вот он настоящий Ад, — проговорила Регина тяжело и постучала себя по груди. — Вот здесь. Она подошла к кровати Эммы, села на край. На ее лице отразилось мучительное страдание, которое она не могла, не знала, как выразить, высказать, хмурясь, хватаясь за все подряд и шумно давясь воздухом. — Регина, поплачьте, вам станет немного легче, — прошептала Мэри Маргарет плаксиво-задушевным тоном, подойдя к ней и со всем сочувствием погладив ее по руке. — Не станет, — хрипло простонала Регина, и на нее с грохотом в голове и звоном в ушах обрушилась лавина невыносимой скорби, леденящей снаружи и жарящей изнутри боли, которая переламывала, перемалывала кости в муку, терзала душу в кровавые лоскуты, и в сердце вонзала длинные, острые шипы, сдавливая его, обращая в песок. Вытерпеть это было невозможно, точно привязали к рукам и ногам железные цепи и резко дернули в разные стороны, четвертуя. Воспоминания, самые хорошие и самые плохие, вспарывали разум лезвиями, и хотелось просто забыть их, стереть себе память, вырвать все это из головы, чтобы только не чувствовать этой тоски, что вырывалась из глаз жгучими, кислотными слезами, из глотки тяжелыми, отчаянными рыданиями. Регина пыталась гасить их, вцепившись в Мэри Маргарет почти до хруста, чтобы только сохранить свою целостность и не разорваться на части. Ее трясло в ознобе, в напряженной лихорадке, и лицо полыхало огнем, и, как будто спасаясь от реальности бегством, Регина погружалась то ли в сон, то ли в странное видение наяву. Она длинном белом платье стояла посреди прекрасного сада, и было там множество разных цветов. Нарциссы, фиалки, розы, лилии, лютики — и ярче всех возвышался над всеми непривычно большой желтый одуванчик, светящийся изнутри, точно маленькое солнце на сочном тугом стебле. Он поворачивал золотистую голову к Регине, и хотя у него не было лица, но каким-то образом казалось, что он улыбался беззаботно и жизнерадостно. Регина подошла к нему, ласково коснулась его нежных, бархатистых листьев, поцеловала хрупкие лепестки. Но вдруг налетел страшный вихрь, выхватил цветок из рук Регины, вырвал его с корнем. И превратился вихрь в худую бледную деву в длинном плаще, стелющемся черным дымом по земле. То была Темная, сама Смерть. Бесстрастная, холодная. Она держала цветок в истощенных пальцах, и от ее тлетворного прикосновения он потерял все свои краски и завял, обратившись в серую пыль. Темная разжала ладонь и дунула цветочным прахом в лицо Регине. Глаза заслезились от пепла. — Послушай меня! Я прошу тебя… — откашлявшись, хрипло прошептала Регина. — Верни ее. Регина смотрела Темной прямо в пустые ее глаза. Ничего не отвечала Темная, лишь подошла к Регине и запустила длинные пальцы в ее черные, как воронье крыло, волосы, и стали они совершенно белыми. — Верни ее, — твердо повторила Регина. — Что мне сделать, чтобы ты вернула ее? Прошу. Молча смотрела на нее Темная. Ни одно чувство не тронуло бледно-каменного ее лица, ни одна мольба не дошла до ее слуха. Она взмахнула рукой и, взметнув вокруг себя облако черного дыма, исчезла. Регина отправилась искать ее, не разбирая дороги, и вот перед ней –терновый куст, объятый неугасимым пламенем. — Помоги мне отыскать ее, — попросила Регина куст. Он ответил: — Я помогу, но сначала ты прижми меня к сердцу, как ты ее прижимала. Обними меня и утешь своей лаской, как ты ее утешала, чтобы огонь перестал меня мучить, чтобы ветки мои перестали так ломаться и гореть. И Регина выполнила просьбу, обняла его и крепко прижала к себе, хоть его колючие, жгучие ветки впивались ей в грудь, обжигали ее, царапали лицо, оставляя кровавые шрамы, и на белом платье ее появились красные пятна. Но Регина смиренно продолжала ласкать, жалеть терновый куст, пока кровь и слезы ее не залили огонь, пока шипы не осыпались с ветвей, пока не распустились на нем свежие белые цветы. И тогда куст повел веткой, и там, куда он показал, появилась тропа. Куст сказал: — Иди до озера, там узнаешь, что делать дальше. Вскоре Регина действительно вышла к озеру. И не было никакого моста через него. Никакой лодки поблизости. А на другом берегу неподвижно стояла Темная; ветер, гуляющий по берегу, не колыхал ее одежду, точно боялся даже дотронуться до нее. Она ждала. Но озеро было так огромно, так широко, что его нельзя было обойти или переплыть, так глубоко, что, заглянув в него, Регина не увидела дна, только темноту и свое состарившееся раньше времени, изуродованное скорбью отражение. — Как же мне перебраться на ту сторону? — спросила Регина. Мелкой рябью подернулось озеро и ответило тонким женским голосом: — Испей меня до дна, и тогда же сможешь перейти. Едва Регина коснулась озера, оно вспыхнуло огнем, и голубовато-оранжевые языки пламени поднялись над водой. Регина отпила из пригоршни — жгучая вода на вкус была соленой и горькой, как слезы, что неостановимой бурной рекой текли по лицу. Но Регина продолжала пить, хоть и не утоляла эта густая смола жажды, а лишь обжигала пересохшее горло до кашля, до саднящего хрипа, до клокочущей рвоты. Чем больше Регина пила, тем слабее становилась, и вскоре озерная мгла поглотила ее, затащила в самую глубину, туда, где обитали слепые чудовища. Незрячие, они улавливали горячие импульсы, что посылало истерзанное, измученное сердце Регины, переполненное печалью, горем до края. Привлеченные ее отчаянной тоской, невиданные дикие твари разевали голодные зубастые пасти и набрасывались на нее, сковывая, обездвиживая, обвивая лоскутами своих плоских ленточных тел, пожирали ее, прильнув к ней пиявочными ртами, высасывая из нее всю жизнь, весь свет, оставляя лишь бледную, скукоженную оболочку. И Регина становилась ничем и полностью растворялась в этой прожорливой тьме. Но кто-то держал ее. Кто-то не давал потерять себя. Нашептывал какие-то неразборчивые заклинания в ухо. И вскоре издалека появилось яркое пятно света, что отражалось от просторной одежды Эммы, от ее распущенных золотистых волос и лезвия меча, что направила она в самое сосредоточье тьмы. Эмма разрубила ее, забрала всю в себя и сама исчезла. Освобожденная, Регина не успела даже протянуть руки к своему Спасителю. Озеро слез иссякло. Над ухом звучал приторный, ласковый голос Белоснежки, что боль пройдет, что слезы омоют душу, очистят от всего плохого, ненужного, утолят печаль и принесут покой. Но пока слезы принесли только опустошение, истощение. Все выгорело внутри, не оставив даже обгоревших останков, только безжизненную пустыню и ничего больше. И Регина рухнула на постель, как на раскаленный песок, и, закрыв глаза, долго лежала так без движения, без мыслей, без желаний и без сна, ощущая, как время медленно проходит сквозь нее. И песок вдруг оказался холодным снегом. Бескрайние снежные равнины растянулись во все стороны, и казалось, во всем мире не осталось ничего, кроме это слепящего белого цвета, которым так щедро полили все вокруг, что было больно смотреть на это все. Регина щурила воспаленные глаза и, повинуясь какому-то странному необъяснимому стремлению, она скатала из снега ком и вылепила снежную деву, поцеловала ее в голову. И чудо свершилось — снежная дева превратилась в Эмму, ожила, зашевелилась. Обрадовавшись, Регина стала обнимать ее так крепко, целовать так жарко, что Эмма тут же разломалась, растаяла в ее объятьях. Регина вздохнула с горечью. И снова вылепила снежную деву, осторожно, невесомо коснулась губами снежного лба, и едва Эмма открыла глаза, отсела от нее чуть поодаль. Но Эмма протянула к ней ледяную руку, нежно погладила по лицу, по губам, собирая на пальцы невольные, неуловимые поцелуи. — Плачешь? — спросила Эмма, не замечая, как ее ладони постепенно исчезают, талой водой стекая по щекам Регины. — Нет… — Регина мотнула головой и отпрянула от Эммы, чтобы уберечь ее, чтобы она не… Она все равно растаяла, поднявшись над землей белым облачком. И тогда Регина построила сначала ледяную стену, и только потом уже вновь слепила снежную деву, поцеловала и тут же отбежала, спряталась за стеной. — Перестань… — Эмма плаксиво нахмурилась, царапая стену, продавливая ее кулаками, — Зачем ты делаешь это? — Я хочу защитить тебя — ответила Регина. — Я боюсь снова потерять… — Но как ты можешь потерять меня, — Эмма вдруг игриво улыбнулась и с легкостью обошла эту слишком условную, слишком непрочную преграду, коснулась груди Регины. — Ведь я в твоем сердце. Помнишь? Эмма набросилась на Регину с порывистой, несдержанной нежностью, пригвоздила к ледяной стене, влилась поцелуем в ее рот и растеклась обжигающим морозом по груди и животу. Регина не могла противостоять ей и только порывисто окружила ее руками, обнимая и огораживая, но не дотрагиваясь, но это все равно не помогло. И Эмма опять растаяла. Регина закрыла лицо руками. По пальцам побежали ледяные слезы, посыпались из глаз звездами. Регина собрала их в горсти и бросила далеко вперед. И на месте, где они упали, вырос прекрасный сверкающий дворец из застывшего пламени, переливающийся всеми цветами радуги. Регина слепила заново Эмму, отнесла ее во дворец, приковала к кровати и лишь тогда поцеловала в лоб, поспешила выйти, захлопнув за собой дверь. — Пусти меня! — ожившая Эмма истошно вопила, стуча ледяными оковами. — Здесь слишком холодно. Слишком больно. И страшно. Прошу тебя… Я прошу тебя! Не оставляй меня! — Я не могу, — сжав зубы, отвечала Регина, прижимаясь спиной к запертой двери. — Иначе ты … — Отпусти меня! Чтобы не слышать криков Эммы, Регина выбежала из замка и столкнулась лицом к лицу с Темной. Та стояла перед ней, вытянув руки. И на раскрытых ладонях лежал кинжал, а на лезвии его было высечено имя Эммы Свон. — Нет, — Регина попятилась от нее. — Нет. Пожалуйста, нет… Не надо. Темная подошла к ней и властно развернула, подтолкнула обратно и распахнула перед ней дверь. Тьмой было объято все. И вдруг тьма раскрыла бесчисленное количество красных глаз, и из черного полотна вырвались бестелесные черные демоны и стали сечь Эмму огненными кнутами. И Эмма не могла укрыться от них, не могла спрятаться, даже увернуться, прикованная к кровати. Она кричала и плакала, металась, извивались под хлесткими ударами. Бесконечное пространство, раскинувшееся во все стороны, стало сужаться, обрастать стенами, и вот Регина оказалась внутри комнаты, в которой не было ни дверей, ни окон. Не было света. Но, приглядевшись, Регина заметила светлый силуэт вдалеке. Это была Эмма, она была прикована к стене в позе распятого Христа. Она кричала, извивалась в цепях, точно кто-то разрезал ее ножом на тонкие лоскуты. У Регины в руках оказалась иголка с красной нитью, и она пыталась сшить Эмму заново, но та распадалась на куски, как глиняная фигурка. И Регина собирала ее, обнимала, не сразу замечая, что в руках — песок и глина. И тогда стало понятно — эта мука никогда не кончится. Безысходность просачивалась сквозь щели в полу и стенах темницы, подползала к Регине и окутывала ее черным узким платьем. — Я не… могу… Больше, — изможденно прошептала Эмма. Ее подернутые слепой пленкой глаза были переполнены кровавыми слезами. — Они никуда не уходят и не дают мне спать. Я так хочу… Спать. — Ничего, мы их прогоним, — Регина взяла ее на руки и прижала к себе. — Ведь я с тобой. — Ты со мной? — Эмма ощупывала воздух, отыскивая что-то в пустоте. — Я здесь… — Регина прижала ее руку к своему лицу. — С тобой. Подробно изучив пальцами черты Регины, Эмма на мгновение стихла, успокоилась, но невидимые демоны снова набросились на нее и потащили к стене, терзая, мучая. Регина бросилась к ней, прикрыла ее собой, хлысты проходили сквозь ее тело, как сквозь дым, не задевая и не причиняя боли. Регина не могла спасти Эмму, не могла ее защитить. А только делала хуже: Эмма таяла от жара ее дыхания, и как Регина ни старалась не дотрагиваться до нее, было это неотвратимо. — Я так устала, — шептала Эмма, дергаясь под ударами. — Я больше не могу бороться с ними. — Это ничего, милая, — сдавленно проговорила Регина, улыбаясь через силу. — Я тебе помогу. — Да, — кивнула Эмма. — Помоги мне, пожалуйста. Руки Эммы растаяли настолько, что она смогла высвободить их из оков и взяла Регину за запястье. Тут только Регина заметила, что сжимает тот кинжал, что был у Темной. Эмма взяла лезвие и направила его к своей груди. — Помоги мне, прошу тебя, — повторила Эмма. По ее лицу воском стекала талая вода. — Нет! — испуганно отдернулась Регина. Она попыталась отбросить кинжал, но он снова оказывался в ее руке. — Тебе придется это сделать, — рядом возникла Темная и надавила на руку Регины. — Иначе ее муки никогда не прекратятся. Демоны продолжали истязать Эмму, и она мучительно смотрела на Регину, умоляя и плача, и Регине ничего не оставалось, кроме как выполнить эту ужасную просьбу, и она вонзила кинжал в самое сердце Эммы. — Спасибо, — воскликнула Эмма и тесно прижалась к Регине, чтобы кинжал глубже вошел в грудь. — Больше не будет больно и страшно, — сквозь слезы шептала Регина, обнимая Эмму и чувствуя, как она исчезает. — Ничего плохого больше не случится с тобой. — Прости меня, — прошептала Эмма, умирая. — Прощаю, — Регина поцеловала ее в лоб. И оказалась снова на поле, сжимая в руках белый цветок одуванчика. Дунула него, и пух разлетелся во все стороны. — Ничего плохого теперь не случится… с тобой, — сипло бормотала Регина. — Девочка моя хорошая, как же я… без тебя, — чувствуя, что сейчас снова разрыдается, Регина вцепилась зубами в плечо Мэри Маргарет, прокусив ее рубашку и кожу чуть ли не до крови, и замерла, не двигаясь, не дыша, подрагивая в беззвучных рыданиях. Потом выскользнула из тесных объятий и уронила голову на прохладную подушку. Мэри Маргарет сидела рядом и тихо плакала, незаметно стирая слезы, струящиеся по лицу. Все слова утешений, которых у нее всегда было достаточно, казались совершенно беспомощными и комом застревали в горле, поэтому она просто поцеловала Регину в затылок и сидела так рядом с ней, поглаживая по плечу. Вымучено простонав, Регина медленно выдохнула и вскоре заснула, точно кто-то из сострадания ударил ее молотом по темени.* * *
Утро влетело в окно радостным солнечным светом и разогнало со стен мрачные тени, раскрашивая миры древних легенд яркими цветами. Все было так чудесно, так безмятежно и замечательно, что весь вчерашний дикий день казался каким-то неправдоподобным, сюрреалистическим кошмаром, но жуткая мигрень, чуть влажная от слез искусанная наволочка и ощущение сухости во рту были слишком красноречивы и не давали поверить в эту приятную иллюзию. Разбивал все надежды и сам факт, что Регина, чуть не взвыв от тошнотворной головной боли и отчаянья, проснулась одна в пустой детской. Она с трудом открыла глаза и, пошарив ошалелым, полуслепым взглядом по комнате, обнаружила, что заботливый домовой оставил на пеленальном столике стакан воды и пару таблеток анальгетика. Очень кстати. Регина залпом выпила эти пилюли от телесной немощи, которые, увы, не избавляли от душевных мук. Зато уже минут через десять она смогла полноценно подняться с кровати и оценить масштабы свалившейся на нее катастрофы. Тягостными были раздумья, но Регина старалась держаться молодцом и, вздохнув, пошла в спальню. Погрома как не бывало. Вещи были аккуратно уложены в шкаф. Домовой хорошо потрудился. Пол блестел свежевымытой чистотой, и на нем не осталось осколков и пятен крови. Даже окно, зияющее своей кровавой потрескавшейся раной, было вымыто, на подоконнике и раме не было больше багровых пятен. Регина достала чистую одежду и пошла в ванную. Отражение в зеркале было похоже на привидение, такое же страшное и осунувшееся. Регина хотела сказать что-то своему недоброму двойнику, но ее голос сорвался, и слова болезненно раздирали саднящее горло. Положив на язык ментоловый леденец из аптечки, Регина залезла в душ, смывая, наконец, с себя муторность и запах человеческой смерти.* * *
Домовой в это время копошился на кухне, готовя завтрак. Заметив Регину в дверях, Мэри Маргарет смущенно обернулась от плиты, вытирая руки о полотенце. — Как вы себя чувствуете? — вежливо спросила она и осеклась, получив вместо ответа хмурую усмешку. — Вы уж извините, что я тут похозяйничала немного, я подумала, что вам не до того… — она поставила на стол тарелку с яичницей. — Не надо извиняться, мисс Бланшард, — Регина встряхнула головой и через силу все же улыбнулась. — Вы мне очень помогаете. Спасибо за это. Она собиралась разрезать яичницу, зависнув над ней с ножом и вилкой, но вдруг передумала, меланхолично вздохнув, отодвинула тарелку. Есть не хотелось. Мэри Маргарет подбадривающе коснулась запястья Регины и поставила перед ней чашку, над которой поднимался полупрозрачный белый пар. — Вы хоть чаю попейте. — Я не хочу, — Регина отодвинула чашку от себя. — Мне нужно… сообщить. Нужно подготовить все…* * *
В дверь позвонили. Мэри Маргарет пошла открывать, а Регина сидела на кухне, уронив лицо в расставленные руки. — Мистер Голд? — удивленно воскликнула Мэри Маргарет. На пороге и вправду стоял, опираясь на трость, Голд. Выглядел он несколько помято, щуря невыспавшиеся, покрасневшие глаза. Но на тонких, обветренных и, кажется, немного обкусанных губах змеилась усталая улыбка. В руках он держал свой саквояж с инструментами. — О! Здравствуйте, мисс Бланшард, не ожидал вас увидеть, но это очень хорошо, что вы здесь, — любезно проговорил он и вошел в дом, слегка пихнув ошарашенную Мэри Маргарет в плечо. — Вы же говорили, что на несколько дней уедете из города. — Я вас обманул, — буднично отмахнулся Голд. — Неужели это до сих пор вас так изумляет? — Действительно, ничуть не удивляет, — буркнула Мэри Маргарет. — Ну ладно, — замял неловкий разговор Голд. — Мне нужно поговорить с Региной. Где она? — В гостиной, но… — Мэри Маргарет понизила голос почти до шепота. — Ей сейчас очень плохо… Вчера… — Тихо! — Голд приложил палец к губам. — Не говорите ничего, я знаю. Он жестом позвал Мэри Маргарет за собой в ванную и включил воду. Регина тем временем прошла в гостиную. — Гибель Эммы для меня не меньший удар, чем для Регины, — намыливая руки признался Голд непривычно серьезным тоном, глядя на Мэри Маргарет через отражение в зеркале. — Вчера я весь вечер просидел с ней… Но… Я должен был… попрощаться с дочерью. Запнувшись, он плеснул воду себе в лицо, тщательно умываясь. — Эмма — ваша дочь? — ошеломленно прошептала Мэри Маргарет. Ее вопрос потонул в шуме воды из-под крана. Голд порывисто кивнул, пряча глаза за ладонями. Стерев полотенцем с лица трагическую маску, он нацепил на себя свое повседневное глумливое выражение и шутовски улыбнулся, будто ничто на всем белом свете не может его по-настоящему огорчить. Он выключил воду и развернулся на каблуках, вперив в Мэри Маргарет нечитаемый цепкий взгляд, хотя теперь она заметила в глубине его золотисто-карих глаз глубокую, невыразимую печаль, которую Голд так тщательно скрывал за напускной смешливостью. — Пойдем, дорогуша, судя по душераздирающему скрипу, Регине срочно нужен настройщик, — он подхватил свой саквояж, оставленный у двери в ванную, и пошел в гостиную. Регина сидела за роялем, жалобно и фальшиво всхлипывающим под ее пальцами, и с какой-то одержимостью, даже злостью, искрящейся в глазах слезами, продолжала играть, выражая через это нагромождение нестройных звуков диссонанс собственной души, в которой не было гармонии, а была только одна бесконечная, ни с чем не созвучная тоска, боль, которую невозможно было заглушить, хоть бы весь симфонический оркестр заиграл в голове на все лады. Голд подошел к ней и отнял ее руки от клавиш. — Тише, Регина… — мягко сказал он. — Я понимаю ваше состояние, но не надо вымещать его на рояле. — Да… — Регина растерянно отошла в сторону. Отрешенно сказала: — Надо… все организовать. — Не волнуйтесь, я уже все устроил. Прощание будет в понедельник в крематории. Я заказал у Джефферсона лучшее платье для нее, Август Бут обещал смастерить гроб. — Зачем это все? Ведь все равно сожгут… — непонимающе спросила Регина. — Не все ли равно? — Регина, это нужно мне. Я хочу, чтобы мою дочь проводили достойно, как она того заслуживает. Разве вы не хотите этого? Регина качнула головой. — Нет, не хочу… Не хочу думать, что она… — Регина шумно сглотнула, переведя дыхание. — Регина… нам всем очень больно, но мы… Он не успел закончить фразу, как Регина влепила ему пощечину. — Регина, вы что?! — испуганно воскликнула Мэри Маргарет, подбегая к ней. — Я думала, он опять скажет… «мы-то живы», — тихо объяснила Регина. — Нет, ничего я такого не скажу, — смиренно ответил Голд, взял и поцеловал руку Регины. — Мы должны все сделать хорошо. — Ладно… — вздохнула та. — Мне нужно написать… некролог. Она вышла из гостиной, и следом за ней вышла и Мэри Маргарет; Голд остался наедине с роялем.* * *
— Нужно. Написать. Некролог, — самой себе повторила Регина, сев за письменный стол в кабинете. Произнесенная вслух, эта мысль обрела более понятную, осязаемую форму и стала как будто легче, более обыденной, что ли, но все равно трудной, и Регина зависла пальцами над клавишами ноутбука, набирала слова и стирала их, печатая заново. — Вам помочь? — Мэри Маргарет придвинула стул к ней. — Нет, я должна сама, — ответила Регина, щелкнув суставами, и вновь застучала по буквам. «Эмма Свон погибла в автомобильной аварии». — Это все не то! — Регина стукнула кулаком по дну стола, так что ноутбук немного подскочил. — Как будто новости погоды передала. Это все… не про нее. Я не могу… — Регина, не насилуйте себя, — Мэри Маргарет сочувственно провела ладонью по спине. — Сейчас главное — сообщить. А потом уже, может, напишете что-то более подробное, обдуманное, когда все… уложится в голове. — Ну конечно, — горько усмехнулась Регина. — Уложится. Как же. Знаете, я ведь думала, что у меня жизни не хватит, чтобы привыкнуть к ней… А теперь… Без нее… Отвыкать придется гораздо дольше… и тяжелее, так что нет. Никогда… не уложится, — Регина плаксиво нахмурилась, сморгнула с ресниц сорвавшиеся слезы и застучала по буквам. — Ладно, к делу! Еще раз прочитав сообщение, Регина хотела малодушно отключить комментарии, водя стрелкой курсора по этой опции. — Не отключайте, не надо, люди захотят высказаться… — Мэри Маргарет отвела ее руку. — Да ну… — скривилась Регина. — Я не хочу, чтобы люди, которые вообще никакого отношения к ней не имеют, даже не знали ее особо, заваливали меня свечками и словами стандартных соболезнований, мне это не нужно. И уж тем более — ей. И без того… тяжко… — Регина вздохнула и взглянула на лежащий столе радиотелефон. — А еще же сейчас трезвонить, наверное, начнут. Так и хочется вообще все вырубить к чертям и замуроваться где-нибудь подальше, — она сгоряча прикрыла ноутбук. Мэри Маргарет приобняла Регину и развернула ее кресло чуть к себе. — Я понимаю, Регина, вам сейчас хочется тишины, но потерпите немного, ведь для других людей, для нас всех, Эмма тоже значила очень много, и то, что… — Мэри Маргарет шумно перевела дыхание. — Это большая трагедия… — Она посмотрела на Регину с безмерным состраданием. — Даже если вам кажется, что вам не нужно, чтобы вас жалели, чтобы вам сочувствовали и выражали соболезнования, не отказывайте нам в возможности сопережить эту утрату вместе с вами, разделить горе. Это очень важно, понимаете? Чувствовать единение с людьми, которые так же, как вы, тоскуют, скорбят и… поддерживают в трудный час хотя бы словом… это делает нас всех лучше, человечнее. И такая поддержка обязательно поможет вам, вот увидите, — Мэри Маргарет погладила Регину по плечу. — Не знаю… — печально улыбнулась Регина и коснулась щекой руки Мэри Маргарет. — Тогда, может, вы тоже разделите со мной это все и поможете отвечать на звонки и комментарии? — Да, конечно. Регина задержала дыхание и скрепя сердце опубликовала открытую запись. Зажмурилась. Повисло напряженное, выжидательное молчание, которое оборвал звонок в дверь. Мэри Маргарет пошла открывать, а Регина открыла глаза и с какой-то отрешенностью взглянула на счетчик. Три, четыре, пять новых комментариев. Телефон зашелся визгливой трелью. — Слушаю. Да. Да. Очень. Машина упала в реку. Да. Нет, не надо. Ничего не надо. Я справлюсь. Спасибо, — обрывисто и сухо отвечала Регина, торопясь свернуть мучительный разговор. — Приходите в понедельник. Она выдохнула и отложила трубку, так и не поняв, кто звонил. Посмотрела на экран ноутбука. Комментариев было уже двенадцать. В кабинет вошел доктор Хоппер. За ним — Мэри Маргарет. Ее глаза краснели от слез, что она торопливо смахнула на пороге. Регина поспешно передала ей вновь зазвонивший телефон и взглядом указала на дверь. На звонок Мэри Маргарет ответила уже в коридоре, так что в комнате не было слышно слов, а только ее приглушенный голос, который удалялся и уходил вниз, пока не растворился вовсе. — Мисс Бланшард очень переживает за вас, — сказал Хоппер ей вслед. — Она рассказала мне… Регина отмахнулась, не дав ему договорить, спросила строго: — Зачем вы пришли, доктор Хоппер? Разве вы не работаете сегодня? — Я взял на сегодня отгул, — простодушно ответил Хоппер. — Я пришел вас проведать. Если не хотите говорить со мной — я уйду. Регина внимательно посмотрела на него и, отведя взгляд, усмехнулась с виноватым сожалением. — Нет. Не уходите, — она провела рукой на стулу, приглашая Хоппера сесть.— Я вчера… столько наговорила вам. Злого. Ненужного. А вы… Все равно пришли проведать меня. Потратили свое время. Это так… трогательно. — Это мой долг, — улыбнулся Хоппер, усаживаясь. — Я понимаю, как вам сейчас тяжело, поэтому решил убедиться, что вы справляетесь. — Справляюсь, конечно, куда я денусь? — вздохнула Регина. — Но как же обидно. Она так много сил вложила, так старалась, почему же… неужели она не заслужила быть счастливой? — Мне казалось, что она была очень счастлива, разве нет? — доктор Хоппер аккуратно приблизил руку к Регине и, не встретив сопротивления, коснулся ее. — Эмма была очень тяжело больна, вы знаете это. И ей становилось только хуже. Но вы… помогли ей справиться. Вы стали для нее настоящим чудом. — Да причем здесь я, — вздохнула Регина. — Она была чудом. А я… так боялась упустить ее, не удержать, что в итоге — именно это и произошло.