Из девочки в леди Долохову

       Праздник действительно проходил с размахом и, как я поняла позже, во многом потому, что наша свадьба была одной из первых после окончания войны и фамилия Долохова была очень уж громкой. Мы стали своеобразным символом новой, мирной жизни. Раз уж женится самый старый и самый свирепый из Пожирателей Смерти, разве это не знаменует начало мирной эпохи? И Волдеморт использовал наше бракосочетание как прекрасный шаблон не только для нашего общества, но и для приглашенных иностранных политиков, которые, от души приложившись к деликатесам и к дорогому вину, вскоре удалились в кабинет вместе с Милордом и более не появлялись до самого вечера.        Мы с Антонином приняли столько поздравлений, что у меня язык устал благодарить. Некоторое оживление в поток гостей внёс Рабастан Лестрейндж, уже немного захмелевший и от этого выдававший особенную дикую чушь, прерывая её заразительным хохотом. С обеих сторон к нему жалось по девушке, которые глупо хихикали над каждым словом Лестрейнджа и всячески ему льстили. Одной из них была Эйлин Нотт, которая всё больше мне не нравилась, другую я не знала. - Не представляю, почему этот стервец всегда так нравился женщинам, - заметил Антонин, когда Лестрейндж ушел вместе со своим эскортом. – На самом деле он не такой больной ублюдок, каким любит казаться. У тебя будет возможность узнать Басти получше. - Разумеется, - кивнула я.        К нам приблизилась Беллатрикс в великолепном темно-зеленом платье и с Дельфини на руках. Девочка надменно взирала на наших гостей, а бордовое бархатное платье было ей к лицу. Впрочем, когда лицо столько очаровательно, к нему все будет подходить. - Поздравляю, Антонин, - улыбнулась Беллатрикс, по-дружески целуя Долохова в подставленную щеку. – Я очень рада за тебя. Не подержишь Дельфи, пока я пошепчусь с твоей очаровательной супругой? Как девчонка с девчонкой.       Что-то дьявольское сверкнуло в глазах Беллатрикс, и мне подумалось, что она действительно таит в себе что-то, чему лучше не показываться и что развернулось в полную силу во время войны, а теперь вновь дремало.        Долохов принял на руки Дельфи Лестрейндж, которая особенно не возражала, а Беллатрикс отвела меня в сторону. - Прежде всего - поздравляю, - проговорила Беллатрикс, и наклонилась к моему уху так, что я почувствовала тяжелый аромат её духов. – Постарайся быть ему хорошей женой. Не знаю, как скоро ты поймешь это, девочка, но Антонин этого достоин. Да, и не давай супругу слишком напиваться сегодня…        Как потом выяснилось, каждая встреча Антонина с его крестником заканчивалась попойками и феерическими приключениями, но об этом после. Пока что я поблагодарила Беллатрикс и не придала её словам особенного значения.        Немного позже к нам подошёл Люциус Малфой, которого я не сразу узнала – его великолепные платиновые локоны стали абсолютно белыми, а сам мужчина будто постарел на десять лет. И всё же он нашел в себе силы на вежливое поздравление и даже извинился за Драко, который «поймал сильную простуду».        Когда я перездоровалась уже со всеми и услышала поздравления каждого минимум два раза, мы с Антонином перешли из зала в парк, где по дорожкам прохаживались гости, а на полянках играли дети. Я смотрела на них очень пристально – все они, наследники и дочери чистокровных семейств были так беспечны и счастливы сейчас… Когда-то и я была такой же, но весь мир перевернулся после смерти отца. Что за несправедливость? Как же обидно и больно понимать, что всё в моей жизни вышло не так, как мне хотелось бы! А ведь ещё недавно мне казалось, что меня ждёт такая прекрасная судьба! И что же, теперь я замужем за стариком… Интересно, была бы Беллатрикс хорошей женой человеку, который был бы настолько её старше? Советы-то все горазды давать…        Весь вечер, стиснув зубы, я как-то зло и вызывающе бросалась в веселье, танцевала и смеялась, много пила. Я кидала в лицо всему обществу своё пренебрежение и открыла странную истину: выйдя замуж за Антонина, я вдруг стала по-настоящему свободной. Теперь надо мной было только несколько человек, объективно говоря – сам Антонин, всесильная чета Лестрейнджей и непосредственно Милорд. Остальные же были куда как ниже по рангу и прекрасно понимали это. И я сразу начала чувствовать, как меня провожают завистливыми взглядами, как меня ненавидят, думая, что я – зеленая девчонка, получившая всё в один миг. Поначалу меня это немного смущало, и я не без зависти замечала, насколько неинтересно мнение окружающих Антонину, насколько независима Беллатрикс, как глубоко безразлично всё на свете Рудольфусу и что Рабастан флиртует со всеми напропалую, не заботясь о своей репутации. Я хотела бы быть такой же, как они, но понимала, что для этого мне нужен как минимум богатый жизненный опыт. А пока что я была девчонкой, которой предстояло очень многому научиться по ускоренному курсу.        Торжество затянулось за полночь, и вскоре от гостей осталась только старая гвардия Пожирателей Смерти. Рудольфус с Беллатрикс уже удалились, так как у них был маленький ребёнок, а вот Рабастан продолжал веселиться уединённо – в тени лестницы, прижимая к себе хихикающую Эйлин Нотт. Остальные же гости сгрудились вокруг Антонина, который после выпитого стал намного веселее и говорливее. Я запоздало поняла, что Беллатрикс была права, когда Антонин предложил пригласить цыган для атмосферы и достать откуда-нибудь учёного медведя. Это так воодушевило захмелевших Пожирателей Смерти, что они уже серьезно собирались аппарировать в Россию, так как там были «самые наглые цыгане» и «настоящие медведи», но тут кто-то вспомнил, что Антонин вообще-то женился, и теперь полагается быть первой брачной ночи.        Долохов, надо отдать ему должное, был достаточно трезв, чтобы подхватить меня на руки и под смешки и шутливые советы с большим достоинством отнести вверх по лестнице. К слову сказать, он вообще был до странности сильным, и я иногда думала, что это из-за каких-то заклинаний. Антонин донёс меня прямиком до спальни, правда, по дороге чуть не зайдя в библиотеку, бесцеремонным пинком выбил дверь ногой, будто был не в собственном доме, а на рейде, и внес меня в спальню. Там он вполне бережно водрузил меня на кровать и тяжело вздохнул, отдуваясь, - видимо, всё-таки устал. - С твоего позволения, я зайду в душ, - заявил Антонин, после чего снял мантию, бросив её в кресло, за ней же отправились камзол и жилет, и Долохов ушел в ванную.        Я использовала это, чтобы без стеснения раздеться, натянуть на себя приготовленную домовиками рубашку из тончайшего шелка, снять украшения, по-быстрому убрать косметику парочкой хитрых закланий и забраться в постель. Подумав, я так же выключила все светильники кроме ночника на тумбочке. Я лежала и напряженно прислушивалась к звукам, доносящимся из ванной – текла вода, и можно было услышать, как плескается Антонин. Хотелось бы, чтоб Долохов замешкался, но он был мужчиной и воином, и принимал душ, как ему и полагалось, минут пять от силы.        Когда выключилась вода и послышалось, как Долохов вылез из душевой кабинки и прошлепал мокрыми ногами по полу до крючка с халатом, я вся напряглась, а сердце забилось где-то в висках. - Напомни завтра починить кран – он плохо переключает воду, - заявил Долохов, возвращаясь в спальню в одном махровом халате бордового цвета в крупную серую полоску. - Напомню, - пообещала я, стараясь не смотреть на мужчину.        Как ни странно, он догадался, что я смущена, и потушил последний светильник. В кромешной темноте я почувствовала себя несколько свободнее, хотя волнение никуда не ушло, и я с замиранием сердца вслушивалась в каждый шорох. Антонин, кажется, снял халат, после чего забрался в кровать под одно со мной одеяло. Я осторожно подвинулась на самый край, втайне надеясь, что мужчина устал после такого напряженно дня и возраст даст о себе знать… Но это же был проклятый русский, и, как я позже убеждалась неоднократно, его биологический возраст был далёк от прописанного по документам и колебался в промежутке от тридцати до сорока в зависимости от степени усталости и выпитого огневиски. Бывают такие люди, которые от природы имеют отличное здоровье и выглядят прекрасно до самых зрелых лет. А Антонин всегда был мужчиной хоть куда – абсолютно здоровым, сильным, бодрым, и даже Азкабан не смог вытравить этого. - У тебя были мужчины до меня? – в лоб спросил Долохов.        Наверное, только с одной его привычкой я не смогу смириться с течением лет – с умением выпаливать самые нетактичные вещи без всякого смущения. - Конечно, нет, - фыркнула я, густо краснея. - Это хорошо, но только усложняет всё, - тяжело вздохнул Антонин. – Ну да ладно, справимся… - Мерлина ради, вы можете без этих убийственных комментариев? – не выдержала я. - Хорошо, я постараюсь, - несколько обиженно ответили из темноты.        Ещё с минуту Антонин, видимо, собирался с духом и унимал собственное волнение. А потом приподнялся на локте и, сгребая меня в охапку, подвинул к себе. Я замерла, не смея пошевелиться, когда он навис надо мной.        Горячие губы коснулись моих собственных с неожиданной страстью, и поцелуй выдался таким жарким, будто бы мой муж неожиданно скинул лет тридцать. Обняв Долохова в ответ, я не смогла не отметить, что все его стройное тело состояло только из натренированных мышц, и, невзирая на возраст, у него не было ни грамма лишнего веса или дряблости. И я не могла не признать, что его сильное тело, прижатое к моему собственному, вызывало дрожь. Наверно, это есть у каждой женщины в подсознании – мы невольно с каким-то извращенным удовольствием подчиняемся этой силе и нам нравится, когда наш мужчина обладает некой первобытной искоркой дикого зверя, готового и завоевать, и охранять свою спутницу.        Но, несмотря на то, что я обнаружила в супруге страстность, и его тело словно пылало от желания, он был неожиданно нежен со мной, хотя я кожей ощущала, что он был бы не прочь наброситься на меня без всяких прелюдий. И всё-таки Антонин держал себя в руках и ласкал меня с таким упоением, что напряжение стало постепенно спадать, и я грешным делом подумала, что есть что-то приятное в поцелуях, опалявших шею, в руках, гладивших моё тело, и даже не заметила, как Долохов раздвинул мои ноги коленом и оказался между них. Я напряглась, почувствовав, как его руки скользнули под мою ночную рубашку и, нащупав трусики, потянули их вниз. Как только я была избавлена от этого предмета одежды, волнение накатило с новыми силами, и я вся напряглась.        Руки Долохова легли на мои бедра, и я невольно попыталась отодвинуться от него. - Пожалуйста, постарайся успокоиться и расслабиться, - хрипло попросил Антонин.        Это у меня получилось не лучшим образом, и когда я почувствовала, как что-то горячее коснулось промежности, я дёрнулась, как ошпаренная. - Тихо, тихо, - прошептал Антонин. – Нужно потерпеть совсем немного…        Надо отдать Долохову должное – его опыт и умение обращаться с женщинами были нелишними. Да и вообще он правильно рассудил, что лучше быстрее сделать дело, иначе я совсем разволнуюсь. А потому Антонин неожиданно довольно бесцеремонно и резко подался вперед, насаживая меня на себя, и мой вскрик огласил ночную тишину, а на глазах навернулись слёзы. Я попыталась вывернуться из объятий Долохова, но не тут-то было – он крепко держал меня, а его поджарое, но тяжелое тело вжимало меня в постель.        Не то чтоб это было так ужасно больно, как описывали некоторые мои знакомые, но всё же весьма и весьма неприятно, и я закусила губу, чувствуя, как Антонин вколачивается в меня раз за разом. Когда же наконец это действо закончилось, и я сжалась хнычущим комочком, Долохов сжалился надо мной и больше ко мне не прикасался в эту ночь. Он только обнял меня с большой нежностью, и я так и заснула – в его сильных объятиях.