Из девочки в леди Долохову

      Не успевает ткань впиться в моё горло, как меня кто-то хватает, а занавеска срезается с моей шеи одним заклинанием. Меня хорошенько встряхивают. - С ума сошла!? А о других детях ты подумала!?       ​Это опять Антонин. Тут как тут. А где он был, когда наш сын провалился под лед!? Где я была… Я виновата… Все мы виноваты… - Никто не виноват, Пэнси, - устало говорит мой муж, опуская на мои плечи свою мантию.       ​Не знаю, что именно я сказала вслух. Но я только теперь заметила, что на левом глазу Антонина повязка. Он тоже пострадал. А что я? Я ничего не сделала, хотя успела к нему, ещё живому. Он погиб, а я посмела выжить.       ​Я чувствую такое бессилие, что даже не отбиваюсь от Антонина и не пытаюсь что-то с собой сделать, хотя только это теперь и может притупить мою боль. - Почему ты спасал сначала меня? – шепчу я, утыкаясь лицом в грудь Антонина. – Почему? Ты должен быть бросить меня и спасать его… Может быть, мы бы успели… - Тише, Пэнси, - Антонин обнимает меня и утыкается лицом в мои взлохмаченные волосы. ​      Слезы текут водопадом. Сколько же их ещё во мне? Но на истерику уже нет сил. Я только прижимаюсь к мужу и беззвучно плачу. Эти слезы неиссушимы, они теперь никогда не кончатся. Я буду оплакивать Эндрю до тех пор, пока я дышу. - Почему? – твержу я. – Я должна была там умереть, я… Я ведь тебе изменила, я была беременна чужим ребенком, я заслужила это. А он был твоим сыном, невинным пятилетним мальчиком… - Я не мог позволить тебе погибнуть. Я думал… Пэнси, я думал, я успею…       ​Плечи Антонина тоже затряслись. Он плакал. Мы оба не могли сдержать слез, они попросту никак не кончались. - Но я не успел… Я не смог… Какой я отец после этого, если не успел спасти своего сына? Своего мальчика… ​      Голос Антонина сорвался. Больше не нужно было слов. И обид не осталось. Мы просто жались друг к другу и плакали. С того момента мы стали самыми близки людьми. Горе объединило нас. Только Антонину было так же невыносимо больно в тот день, как и мне. Только он чувствовал такую же убивающую вину, как и я. Только его жизнь так же оборвалась вместе с жизнью нашего сына. И только он ощущал всю безысходность нашего положения.       ​Вина… Она уже начала просачиваться в мой рассудок. И с того дня она уже никогда не покидала меня. Просто пришло осознание, что виновата я. Возможно, отчасти Антонин или обстоятельства, но преимущественно я. Если бы я не изменила, я бы не была беременна в тот момент. Если бы я не была с огромным животом, я бы двигалась быстрее и успела бы. Если бы я не изменила бы, Антонин не перенес бы болезнь накануне и, возможно, тоже двигался бы быстрее. Если бы я прислушалась к одному из предзнаменований. Если бы я вспомнила о предсказании старухи в Сибири и не забывала бы про сон. Если бы, если бы… ​Продолжать можно было бесконечно. Виновата была я. И я всегда буду об этом помнить. Спустя годы я все так же буду прокручивать в голове тот день, думать, что могло бы измениться, поступи я так или иначе. Если бы я захотела кофе, а не чай, то завтрак бы длился дольше – на приготовление кофе требовалось больше времени. Но ведь я была беременной, я не стала бы просить кофе. Если бы я играла вместе с детьми, Эндрю бы не понадобилось куда-то бежать. Но я избегала активных игр из-за своего положения. Все дело было в беременности и в измене. Вся вина была на мне. - Будь я проклята, - проскрежетала я не своим голосом. – Будь я проклята! – закричала я. ​      Антонин отстранил меня от себя. - Замолчи. Ты не можешь так говорить, - твердо заявил он. – Я виноват, я. Я не успел… Я до последнего думал, что успею. Что я так же проворен, как и раньше… - Ты бы не успел, будь ты младше и на сорок лет, - прошептала я, с болью вглядываясь в голубые глаза мужа. – Он уже был мертв, когда ты очутился в озере. Я чувствовала, как его рука обмякла в моей руке. А вот я могла бы успеть, если бы этот живот так не мешался…       ​От рыданий начало сводить легкие, я стала задыхаться. С трудом пересиливая себя, я продолжила говорить. - Я виновата… Я… Убей меня… Дай мне умереть… Прошу…​ - Тише, Пэнси, дыши ровно! – потребовал Антонин. – Я никогда не позволю тебе умереть, слышишь? Ни за что. Я не переживу этого. Пэнси, умоляю тебя, вспомни о Рогнеде и Эване. Мы сейчас нужным им, как никогда. Ты не можешь думать только о себе. И ребёнок…        Ничего не понимая, я подняла глаза на мужа. От удивления даже дышать стало легче. - Ребенок? – повторила я, ничего не понимая. - Ты ещё не знаешь… - вздохнул Антонин. – Девочка жива. У тебя ещё одна дочь, Пэнси.       ​Я пошатнулась и вцепилась в Антонина. Он придержал меня за локти. - Жива? – выдохнула я. – Не может быть. Рана, живот… Эти бинты. Не шути так со мной. Думаешь, я не поняла, что вся искромсана насквозь? Ребёнок не мог выжить. - И всё же это так, - заявил Антонин, проникновенно глядя мне в глаза. – Из-за раны целители решились на почти маггловский метод. Ребёнка успели достать ещё живым. Девочка в тяжелом состоянии, но жива. - Значит, она скоро умрет, - выдала я, не владея собой. – Потому что она не может жить, если Эндрю… Если Эндрю… Никто не может жить, если его нет! Никто! Никто!       ​Со мной опять случилась истерика, и я будто обезумела. Всё пыталась разорвать рану на собственном животе. Антонину пришлось вырубить меня заклинанием, чтобы доставить домой. Я не приходила в себя в тот день. Антонин, этот железный человек, велел держать меня в бессознательном состоянии как можно дольше.       ​К следующему утру меня ещё подлечили, и когда я проснулась около десяти утра, моё тело уже почти восстановилось. Оставались только боли во чреве. Но прежде, чем я успела до конца проснуться, Настя дала мне чая, в котором было обезболивающее пополам с успокоительным. Стало легче. Вернее сказать, всё притупилось. Боль, отчаяние, понимание реальности. Но я всё же осознавала суть произошедшего, хотя и несколько заторможено. До меня даже дошло, что в этот день должны состояться похороны. Кажется, Антонин сначала хотел оставить меня дома, но потом махнул рукой. - Она должна попрощаться с сыном, - сказал он Насте. – Сделай всё необходимое, прошу тебя.       ​Настя, которая сама была в очень подавленном состоянии, всё же позаботилась обо мне. Если бы не она, я бы отправилась на похороны как была – в помятой ночной сорочке и с растрепанными волосами. Но Настя причесала меня, забрав волосы в пучок на затылке. И потом они с Полли одели меня в траурное платье. Я стояла неподвижно, как кукла, не шевелилась и не разговаривала.       ​Завтракать я не стала, как меня ни уговаривали. Хотя я второй день ничего не ела, укрепляющее зелье меня поддерживало. Большего и не надо было. К тому же, раны еще давали о себе знать, и тяжелую пищу я бы вряд ли усвоила. ​Как через плотное стекло до меня доносился голос Насти, которая рассказывала о том, что похороны пройдут в Тихом замке. Беллатрикс взяла всю организацию в свои руки.       ​Я позволила Насте взять меня под локоть и проводить вниз. В холле уже были какие-то люди, но я не различала лиц. И не удивлялась ничему. Я была как оглушенная. Даже на длинные скамьи в большом зале не обратила внимания, словно они там всегда стояли. - Мама! - Мамочка!       ​От голосов своих детей я вздрогнула и зажмурилась. Я не могла их слышать. Сердце разрывалось на части. ​Всё бы отдала, чтобы ещё раз услышать, как он меня зовет… - Уберите детей от меня, - прошептала я, чувствуя, как Эван с Недой вцепились в мою юбку. – Я не могу их видеть сейчас… ​      Наверно, дети были ошарашены, так как даже не возражали. Я не видела, кто их увел от меня, так как упрямо не открывала глаз, стоя в холле. - Леди Ди, вам нехорошо? – волновалась Настя.       ​У меня словно язык отнялся. Я стояла, закрыв глаза, и молчала. Вся звуки утихали и отдалялись. Сердце стучало в висках. Я выпадала из реальности. А когда снова открыла глаза, передо мной уже стояла Беллатрикс. Она открыла рот, стала что-то говорить. Я не слышала, я не понимала. Я смотрела сквозь нее.       ​Леди Лестрейндж покачала головой, сжав губы в узкую линию. И, больше ничего не говоря, взяла меня за руку и повела в зал. Как только я вошла, я перестала видеть всё вкруг. Только небольшой гроб из лакированного дерева я и могла видеть прямо перед собой, у противоположной стены. И, отстранив от себя Беллатрикс, я двинулась к нему на ватных ногах. ​      Шаги давались с трудом, тело будто окаменело и не слушалось меня. Только сердце стучало в висках, очень медленно. Кто-то обращался ко мне, но я по-прежнему не могла слышать. Мне мерещилось другое. - Мама… - прошелестело откуда-то со стороны гроба. - Я здесь, я с тобой, мой родной, - одними губами пробормотала я.       ​Я подошла к гробу вплотную и, не соображая, что делаю, уже собиралась взять Эндрю на руки. Антонин подоспел вовремя и, сжав мои плечи, отвёл меня в сторону. Он посадил меня на скамью в переднем ряду и крепко сжал мою руку в своей руке. Я смогла на секунду очнуться, чтобы сжать его пальцы в ответ.       ​Барьер, отделяювший меня от реальности, стал немного тоньше. И я уже могла видеть, как к гробу вышел министерский чиновник, чтобы засвидетельствовать факт смерти и сказать пару слов. Я не слушала его. Я не мигая смотрела на лицо своего сына в гробу, чувствуя, как душа выкорчёвывается из моего тела. Никому не пожелаю такого. Боль была настолько невозможной, что я даже не могла кричать. Скулы свело.       ​Пришел черед прощаться. Антонин подвел меня к гробу, и я трясущимися губами поцеловала ледяной лоб сына. Мне стало так невыносимо больно, что я вдруг вскрикнула и порывисто обернулась к Антонину, чтобы вцепиться в него мертвой хваткой и истерически разрыдаться. Он обнял меня в ответ и так прижал к себе, что дышать стало сложно. У меня подкашивались ноги.       ​Начался переполох, меня усадили на скамью, поднесли стакан воды, но я отказалась. Я не владела собой совсем. Я только и могла, что жаться к Антонину и горько рыдать. Он же то и дело потирал грудь с левой стороны, но находил в себе силы, чтобы обнимать меня. В последней тщетной и безумной надежде я стала озираться в поисках Милорда. Может, он что-то может… Я кинусь ему в ноги, буду умолять, сделаю что угодно… Но Темного Лорда не было видно. Он не пришел.       Не представляю, как, но, несмотря на сгрудившихся вокруг меня людей, я смогла увидеть, как Астерион, про которого все забыли на пару минут, подошел к гробу своего друга и посмотрел на него в упор. Он встал на то место, с которого говорил министерский работник, лицом к залу. И я видела, как все черты его лица обострились, как крепко мальчик сжимает челюсти, как от напряжения вздувается венка у него на виске, а глаза наливаются кровью. - Это неправильно, - четко и громко проговорил Астерион. ​      Беллатрикс, до этого сидевшая рядом со мной и что-то мне говорившая, обернулась к сыну. Она встала и пошла к нему, чтобы увести в сторону, но словно наткнулась на невидимую стену. Леди Лестрейндж стала непонимающе озираться. Астерион же стоял, глядя только в гроб.       ​Я отстранилась от Антонина. Безумие овладело мною настолько, что в душу закралась робкая надежда.