Грани

      – Доброе утро, Леонид Саввич, – тихо произнёс Леша практически в ухо склонившемуся над какими-то бумагами командиру. Тот вздрогнул от неожиданности и резко поднял голову.       – Зачем так подкрадываться-то?       – Извините, – он серьёзно посмотрел командиру в глаза.       Зинченко хмыкнул, отвёл взгляд и продолжил изучать документы.       – А что это? – выдержав короткую паузу, поинтересовался Гущин.       – Личное дело, – рассеянно ответил командир.       – Новый стажёр?       – Угу.       – Как зовут?       Зинченко сверился с записью на обложке папки.       – Томская Галина Петровна.       – Ого, – присвистнул Гущин. – Девушка.       – Ты ещё при невесте своей так посвисти. Характеристики у этой девушки отличные, кстати, да и экзамен хорошо сдала, говорят.       – А вы сами не принимали?       – Нет. Хотел прийти посмотреть, но не получалось по времени. Завтра в любом случае познакомлюсь.       – Леонид Саввич, я чего пришёл-то, – замялся Лёша. Мы заявление подали.       – Поздравляю.       – Шестнадцатого апреля. Мы потом конкретнее всё скажем, но просто чтобы вы дату знали.       – Понял, спасибо. Буду обязательно.       – Ну, и Валерка и... жена ваша.       – Разумеется. Что-то ещё?       – Я расписание смотрел, у вас вылет ещё не скоро.       – Специально пораньше пришёл, – Зинченко кивнул на папку с личным делом.       – А у меня тоже время свободное, Саша подвезла, а у неё вылет раньше. Уже улетела.       – И? – командир приподнял брови.       – Не знаю, – пожал плечами Гущин.       – Ну подумай пока, а я тут закончу.       Лёша отошёл в сторону, встал у стены и достал из кармана телефон. Это снижало вероятность того, что кто-то из пилотов попытается с ним заговорить, – на человека с телефоном в руках никто никогда не обращает внимания. Зинченко, видимо, надоело стоять над столом, так что он пододвинул себе стул и сел. Достал записную книжку, карандаш и начал делать какие-то выписки из личного дела. Гущин мысленно позавидовал Томской Галине Петровне – она ведь, наверное, и не подозревает ещё, как ей повезло с инструктором. За последние два года ему довелось полетать со многими капитанами. Все были профессионалами, а большинство – ещё и приятными в общении людьми, с которыми можно было пошутить, поболтать о ерунде или о смысле жизни. С парой молодых напарников удалось наладить приятельские отношения: с Вадиком Артемьевым они пару раз выбирались на рыбалку, а Денис Попович регулярно вытаскивал его поиграть в футбол. Со старшими командирами тоже было интересно – многим довелось поработать в разных компаниях, а то и в разных странах, что делало запас баек, которыми они с удовольствием делились с Гущиным, практически неиссякаемым. Леонид Саввич баек не травил и на рыбалку не звал, но только по нему Лёша скучал, если рабочий график не сводил их в один экипаж слишком долго. Самому себе Гущин объяснял этот феномен тем, что только Зинченко никогда не бросал на него взгляды, полные скрытого восхищения, и не пытался полунамёками расспросить о том, что произошло тогда на острове Канву и в небе над Тихим океаном. Они с Зинченко вообще, если вдуматься, не так много и говорили – зачем говорить, если молчать вдвоём было достаточно комфортно? А неделю назад выяснилось, что вдвоём с ним можно не только молчать, и это открытие само по себе Гущин принял как данность, но ответа на вопрос, как командиру могла прийти в голову эта идея, по-прежнему не находилось. По крайней мере, мастером завиральных идей из них двоих был уж точно не Зинченко.       – Кофе? – глуховатый голос совсем рядом.       – А? – Гущин вынырнул из потока мыслей, по-собачьи тряхнул головой и с трудом сфокусировал взгляд на источнике звука. – Ага, давайте.

***

      – Спасибо за плотника, кстати, – вспомнил Гущин, пытаясь прожевать невкусное тесто неаппетитного на вид пирожка и добраться до начинки.       – Собрал как надо?       – Угу, намного лучше, чем было. Даже отец доволен, а уж ему угодить невозможно почти.       – Ну я рад, – Зинченко сделал слишком большой глоток и закашлялся. – Извините.       Гущин чуть было не вскочил и не начал стучать командира по спине, но сдержался и вместо этого неловко улыбнулся.       – В апреле, значит. Холодно ведь еще будет? – командир неожиданно вернулся к теме свадьбы.       – Ну Саша так захотела. До июня ждать долго слишком, а в мае – типа примета плохая.       – А мы как раз в мае поженились с Ириной. Не думали как-то о приметах.       – Сколько лет вы уже женаты?       – Двадцать один в мае будет.       – Скоро, значит, эта… серебряная?       Зинченко странно усмехнулся.       – Четыре года – это много слишком, чтобы загадывать. Что угодно может произойти.       – Да… – Лёшка понял, что сморозил что-то не то, притих, а потом решился. – Леонид Саввич, я могу вас кое о чём попросить?       – Можешь, конечно, – удивился командир. – И спрашивать не надо. Что?       – Да я… Вы не согласитесь моим свидетелем быть?       Зинченко долго смотрел на него, не мигая, непроницаемо чёрными глазами. Потом сделал глоток кофе, отодвинул чашку и спокойно ответил:       – Нет.       Никаких смягчающих извинений, никаких пояснений. Как реагировать на этот отказ, Гущину было неясно. Задавая вопрос, он не сомневался в том, что командир согласится. Ему казалось, что это будет самым удобным для обоих способом задвинуть случившееся в Барселоне поглубже в подсознание, вытеснить, забыть. Другого выхода у них в любом случае не было – так, по крайней мере, казалось Лёше. Да и главное – подтекст отказа в такой форме был предельно ясен. Зинченко ни о чём не забыл и забывать, по всей видимости, не собирается, хотя и ведёт себя совершенно непринуждённо. Не позволил же он себе ни одного двусмысленного слова, ни одного неоднозначного жеста. Медленно накатило понимание того, что в таком отказе было гораздо больше достоинства, чем в Лёшкиной просьбе. Не успев осознать, стоило ли это делать, Гущин выдернул из кармана бумажник, слегка дрожащими пальцами открыл отделение для мелочи, вытащил пуговицу и сунул её на открытой ладони под нос командиру.       – Это что? – с неподдельным любопытством спросил тот.       – Пуговица. Ваша.       – В смысле? – переспросил Зинченко и тут же прочитал ответ во взгляде Гущина.       – Я нашёл тогда, а вам не отдал.       – Ну так теперь отдай, – дёрнул плечом командир.       – И что вы с ней сделаете?       – Выброшу, – Зинченко хмыкнул. – Ещё не хватало оторванные пуговицы хранить.       Он осторожно поднял пуговицу кончиками пальцев и не глядя сунул её в карман кителя. Потом выразительно посмотрел на всё ещё лежавшую перед ним руку Гущина, и второй пилот поспешно её отдёрнул.       Не сговариваясь, они встали из-за стола, поставили подносы с грязной посудой в специальный шкаф и направились в штурманскую. Не успели они войти внутрь, как Зинченко уже пожимал руку второму пилоту, с которым должен был лететь в Петербург, а Вадик Артемьев скороговоркой рассказывал Гущину, что на Сочи, куда они должны были вылететь через два часа, надвигается пока непонятной силы шторм, так что вылет придётся задержать, а значит, и вернуться есть риск только к утру.