Взгляд твой, что обращён ко мне, не наполнен, как мой, чувством
Будит меня трель будильника. Каждый день в одно и то же время. Кажется, если отключить его навсегда, он будет звенеть у меня в голове ровно в шесть тридцать утра. Привычки иногда поглощают нас похлеще наших любимых занятий и проявляются с такой завидной регулярностью, что в голове проносится мысль, будто они не хотят быть стёртыми из этого мира. Открываю глаза, попутно отключив звук на телефоне, и поворачиваюсь набок, опустошенно взглянув в пол. Вчера со студенческой вечеринки я вернулась ближе к полуночи, чтобы нормально утром встать на работу. Выпила я очень мало, но голова всё равно болит. И сердце ноет, как непрекращающаяся зубная боль. Всё ещё перед глазами стоит Ханбин, опустивший руки на тонкие бёдра смазливой брюнетки; шепчущий ей на ухо что-то, что веселит девушку; игриво целующий её в шею; и прижимающийся теснее и теснее к её худенькой спине. Ни о чём другом не получается даже думать. Подавив болезненный стон, поднимаюсь с постели и опускаю ступни на прохладный пол. Я люблю, чтобы в квартире было тепло, но из-за духоты и сухости у меня начинаются проблемы с дыханием, поэтому, уходя, всегда проветриваю с помощью форточки, а вчера по приезду закрыть забыла. Теперь дома дубак. И горло немного дерёт — я быстро заболеваю. Оглядываюсь и, отыскав взглядом тёплый халат, заматываюсь в него, а ноги всовываю в бардовые тапочки. Мне очень хочется окунуться в чан ледяной воды, чтобы прийти в себя, чтобы сердце в груди замерло не от пронзительной боли, а от холода. Увидеть Ханбина развлекающегося с другой — паршиво. И из памяти это никак не стирается. Я старалась думать о всяком. Важном и не важном, но эта картинка, словно приклеена к внутренней стороне века. У меня от такого руки опускаются, но надо как-то восстанавливаться. Потому что моя жизнь не должна крутиться вокруг него. Потому что мы друзья. После утренних процедур в ванне, направляюсь в кухню через зал, чтобы позавтракать, а потом уже накраситься, но замираю посреди. В горле пересыхает и тело начинает полыхать так, будто его обжигает едкий кипяток. На диване, лёжа на животе, мирно сопит Ханбин, засунув до локтей руки под подушку. Его густые волосы забавно торчат, а тонкий персиковый плед наполовину свисает, укрыв лишь попу и левую ногу до щиколотки. Ступни забавно выглядывают. Когда он пришёл? Клянусь, я полночи ворочалась и не могла уснуть, так откуда он здесь, ведь я не слышала домофон. Что-то внутри меня нервно дёргается, напоминая о том, какая сильная во мне живёт любовь к этому человеку. Он паршивец и гадёныш, я знаю. Но такой он по отношению к другим женщинам. Я же для него самый дорогой человек на свете — подруга, которая была с ним тогда, когда не было родителей. А друг он превосходный. Поэтому, если Ханбин и делает мне больно — он не специально. Наверное, это и есть основная причина, почему мои чувства не увядают — надежду никто не отстреливает, притаившись в кустах. Меня тянет к Киму магнитом. И у меня нет сил сопротивляться — я на ватных ногах подхожу к краю дивана и присаживаюсь. В полумраке он кажется ещё прекраснее. Слышу размеренное дыхание, и отчего-то моё сердце под рёбрами в предвкушении чего-то незнакомого подрагивает. Колит кончики пальцев и тянет внизу живота — жутко хочу коснуться его. Очень осторожно, словно боясь испугать что-то или быть укушенной наэлектризовавшимся воздухом, я дотрагиваюсь до щеки Ханбина и, содрогаясь изнутри, медленно увожу прикосновение к виску. Сердце колотится так сильно, что я боюсь — вдруг услышит. Моя кожа горит, но я готова сжечь дотла лишь бы не отнимать руку. Лишь бы и дальше продолжать его чувствовать. Невольно на моём лице появляется широкая улыбка. Не свожу с Кима взгляда, разглядывая приоткрытые уста, подрагивающие ресницы, густые брови и бархатный лоб. Вот такой, спящий и милый, он кажется мне самым родным, что хочется пустить слезы. Но вместо этого я резко отдёргиваю руку, пропустив удар сердца, и стираю с губ улыбку. Он открывает глаза. Его взгляд затуманен, ибо сон ещё не попустил до конца. Мужчина сипло стонет спросонок и пытается сфокусировать на мне взгляд, а я прячу за спиной руку, дрожа изнутри, будто, глядя на неё, Ким узнает, что я мгновение назад трогала его. Пару раз моргнув, он улыбается. — Доброе утро, — хрипло шепчет Ханбин, но так, чтобы я услышала. А у меня от его голоса мурашки по всему телу, потому что невольно больная фантазия подкидывает картинки, в которых он мне так шепчет, просыпаясь по утру в одной постели со мной. Я улыбаюсь в ответ, но фальшиво — в груди щемит, ибо я всё ещё помню, что прошедшей ночью он выцеловывал ту студентку. — Ты как тут оказался? — спрашиваю, отодвигаясь от дивана чуть дальше, чтобы моя близость не показалась странной. Он может и проснулся от моего прикосновения, но вроде сам этого не понял. Хотя, есть вероятность, что он подумал, словно я пытаюсь его разбудить. Мне нельзя выглядеть подозрительной, поэтому, заглушая внутренний рёв сердца, пытаюсь смотреть на него максимально обыденно. — Приехал, — отвечает, доставая из-под подушки руки, и усаживается, а я слежу за тем, как окончательно скатывается плед и падает на пол. — Во сколько? — М-м-м, часов в пять. — Я думала ты останешься там, — подозрительно сощуриваюсь, поднимая голову, но тут же вздрагиваю, потому что Ханбин пристально глядит на моё лицо, будто бы что-то выискивая на нём. Что-то очень важное. В горле пересыхает — он, наверное, настораживается из-за моего поведения и моих вопросов, сквозящих болезненным страхом. Страхом услышать, как хорошо ему было с той девушкой. — Здесь мне привычней, — чётко произносит Ким, как бы вдалбливая эту информацию в мой слух, чтобы я больше ничего не спрашивала. Ему не нравится, что я излишне любопытна, но он не смеет сказать мне что-то обидное или резкое, поэтому намекает своим тоном. Больше я не сую свой нос во вчерашний день. Просто надеюсь, что та брюнетка тоже осталась там. Во вчерашнем дне. Вяло улыбаюсь другу и, встав, ухожу на кухню. Времени не так много, надо успеть позавтракать и накраситься. Слышу, как Ханбин поднимается с дивана и следует за мной, громко шлёпая босыми ногами. Очень сильно хочу отругать его и заставить надеть носки или взять в прихожей его домашние тапочки, ведь в квартире, действительно холодно, а он постоянно шмыгает носом, но не позволяю себе проявить эту заботу. Он знает, что я обычно не замечаю такие мелкие детали. В кухне я достаю одну глубокую тарелку и делаю себе завтрак из натуральных мюслей с молоком — Киму ничего не предлагаю, он и сам возьмёт, что хочет. Вообще, я совершенно не хозяйственная девушка: готовить не люблю, убираться не хочу, а мыть посуду, так вообще ненавижу. Я из тех представительниц слабого пола, кто всю свою жизнь строят карьеру, не отвлекаясь ни на что. Из тех, кто не может остановиться работать. Поэтому я готова остаться на сверхурочные, но лишь бы ничего не делать по дому. Жаль, что всё равно готовить и гладить приходится. Изредка ко мне заявляется Сола и приводит квартиру в более-менее надлежащий вид, отчитывает, правда, но я ей всё равно за это благодарна. Обычно бардак, если и бывает, то это дело лап Конора, потому что от одиночества у него периодически едет крыша и он устраивает здесь непонятную движуху. Хочу ли семью? Сложный вопрос, учитывая, что человек, к которому приклеено намертво моё сердце, не способен дать мне эту семью. Оправдывая своё нежелание расставаться с этими чувствами, я сама себя убеждаю, что я хочу только строить карьеру. Во мне сидит что-то ноющее и зудящее — оно требует тепла, нежности и долгих, почти бесконечных поцелуев. Я могу назвать это далеко запрятанной тягой к созданию семейного очага, к созданию брака. Но ещё всё чаще во мне пробуждается мысль, что этот нытик сидит в душе не мой, а навязанный обществом, окружающими смысл жизни. Если бы я действительно жаждала семьи, то давно сбежала бы от этой обречённой на провал любви к Ханбину. Но я всё ещё её храню и оберегаю, что означает — его я хочу сильнее, чем кольцо на безымянном пальце. Вот только почему-то мне чертовски хочется вдолбить Киму то, что сама от себя я отрицаю. Что это? Завтракаем мы в полном молчании. Ханбин кормит Конора, а потом находит в холодильнике вчерашний рис с овощами. Пока он щебечет с псом и чему-то своему хихикает, я вдыхаю приятный аромат натурального кофе и ковыряюсь в социальных сетях. Отвлекаю себя как могу. Ким так и не удосужился надеть футболку или майку, щеголяя передо мной в одних спортивных штанах. Не хочу смотреть на него, иначе во мне появится желание, которое ему явно не понравится. Желание, которое к тому же я вряд ли смогу контролировать. — Тебя подвезти на работу? — нарушает молчание Ханбин, когда я складываю грязную посуду в раковину. — Нет, отсыпайся. Он ничего не отвечает. Мне снова хочется кофе, желательно покрепче, поэтому перед сборами я решаю выпить ещё чашечку. С напитком сажусь за стол, а Ким проявляет инициативу и начинает вымывать всю посуду. И всё-таки я не могу сдержать себя, поднимаю голову и разглядываю его. Он кажется таким тёплым и домашним, стоя перед раковиной в стареньких штанах, с всклокоченными волосами и опухшим ото сна лицом. В такие секунды я позволяю себе мечтать и представлять, что он здесь не как друг. Что он здесь просто потому что хочет быть со мной. Взволнованно глажу большим пальцем кружку, жадно впитывая в себя эту картину. Его мускулистые руки выглядят очень мужественно и привлекательно под золотистым светом лампы, а ещё мышцы соблазнительно перекатываются из-за движений. Хочется подойти и прильнуть к его большой спине. Хочется вдохнуть родной запах георгин, провести ладонями по гладкой коже и… И мне тут же становится тошно, потому что фантазия рисует вместо меня вчерашнюю брюнетку. Ревность кусает за пятки, выворачивая душу наизнанку, а сердце болючим образом прокручивается в груди. Мой взгляд моментально темнеет и теперь всё, чего я хочу — это бросить кружку ему в голову и попросить выйти из квартиры через окно. Она была вчера к нему так близка, как никогда не была близка к нему я. Она могла ощущать на языке вкус его языка, трепетать от нежных прикосновений и сгорать от того, какой он чувственный в постели. — Я всё вижу. Я вздрагиваю и моргаю, отворачиваясь. Сердце колотится — будто лошадиные копыта стучат по каменной плитке. — Что ты видишь? — прочистив горло, уточняю. Он выключает кран и вытирает руки полотенцем. — Что ты пытаешься недобрым взглядом в моём затылке прожечь дыру. — Тебе кажется, — фыркаю, пристыженно поджав губы. Ханбин устало выдыхает, словно желая показать мне, что не верит, и направляет на меня бдительный взгляд — не упустит ни одной мелочи, которую я попытаюсь скрыть. — Говори, Юл, в чём дело? — его голос звучит очень серьёзно, поэтому я начинаю ощущать сильное волнение, сдавившее горло. — Просто, — начинаю, замешкавшись, — меня в последнее время посещает мысль о том, что ты что-то упускаешь. Несколько секунд он смотрит на меня пристально, наверное, о чём-то размышляет, а потом моментально смягчается и игриво улыбается. — Какую-то женщину? — шутливо уточняет, снова отвернувшись, и, вытирая посуду, расставляет её на места. — Да причём здесь вообще женщины, похотливый засранец! — ворчу, почувствовав какую-то обреченность. — Я говорю о твоей жизни в целом. Есть ли в ней что-то серьёзное? Может, карьера или семья? Ты прожигаешь свои дни, словно подросток. Но что будет завтра — тебя не волнует. Так нельзя, Ханбин. Какое-то время он молчит, продолжая прибираться. Была ли я грубой? Может быть, я сказала что-то лишнее? Всё, что так неосторожно вырвалось из меня — это не то, что я думаю. Это скорее пропитанная обидой горечь, которую давно охота скормить обидчику. Когда посуда в кухне греметь перестаёт, Ким чешет шею и трёт ступню правой ноги о голень левой. Мне думается, что он раскладывает по полочкам в своей голове мою пламенную речь и пытается сделать некоторые выводы. Разжёвывает всё, чтобы дать мне беспристрастный ответ. Он всегда старается быть сдержанным и обдуманным в своих поступках, словах. Этим он отличается от меня. — Я должен беспокоиться? — уточняет Ханбин, повернувшись ко мне. — Почему сразу беспокоиться? — возмущенно говорю, старательно отводя взгляд от Кима, чтобы не смутиться — и от одной мысли, что у него оголён торс, мне становится дурно. — Я просто говорю о твоём разгульном образе жизни, понимаешь? Тебе уже тридцать, а ты до сих пор не знаешь, чего хочешь. То, что ты делаешь — неправильно. Мне очень хочется задеть его словами, возможно, тогда в его голову придёт осознание того, насколько паршивым он может быть. Я понимаю, что прав-то у меня попрекать его и нет. Как ни крути Ханбин взрослый человек — должен и без меня иметь представление, в какую бездну его затягивает, но моё сердце ведь тянется за ним. Он топит не только себя, но неосознанно и меня. А захлёбываться ещё и его горечью у меня не хватит сил. Все мои усилия уходят на то, чтобы не разорваться на тысячу маленьких кусочков от его безразличия к подкрадывающемуся чувству, давно поглотившему меня. Шумно выдохнув, Ханбин укладывает ладонь на столешницу, перекидывая на неё вес, и буравит меня взглядом, отчего в горле моментально пересыхает. — Неправильно, значит, — сдержанно подытоживает мою речь он. — Кто вообще решает, что правильно, а что — нет? Если я предпочитаю не обязывать себя чем-то сложным типа брака и кучи сопливых детей, прекрасно осознавая, что не справлюсь с этим, то, значит, я ошибаюсь? Да, Юл, мне тридцать, но я знаю, чего хочу. Я хочу быть тем, кто я есть. И нельзя назвать мой выбор неправильным, только потому что он просто не является твоим выбором. Мне обидно. Не знаю почему, ведь всё сказанное Ханбином очень правдиво, но обидно. Настолько, что все чувства встают поперёк горла и щиплет нос. Может быть, мне так больно, потому что каждое его предложение звучит, как просьба не совать свой нос в его личные дела. А может быть, причина в том, что он знает, чего хочет, а хочет — не меня. Мне срочно нужно спрятать от его глаз подальше нещадно колотящееся сердце, норовящее раздробить себя о рёбра. Фыркаю и подрываюсь, хватая за ушко кружку. Кофе я теперь допивать не хочу. Сбежать — вот что мне надо. — Заявишься ко мне в пятьдесят с нытьём, что никому не нужен — яйца оторву, понял? — угрожаю, одарив друга одним из своих свирепых взглядов, которые его только забавляют. Делаю это специально, чтобы разбавить тяжелую атмосферу вокруг нас. Не собираюсь добивать себя этим разговором, так что хватит. Да и на работу уже, действительно, пора. Прохожу мимо смеющегося Ханбина и выливаю в раковину остатки напитка, тут же включив воду, чтобы сполоснуть чашку, но та выскальзывает из дрожащих пальцев и падает, благо не разбивается. А всё из-за того, что Ким внезапно льнёт ко мне со спины и стискивает своими ручищами поперёк талии, укладывая подбородок на плечо. Он горячий. И сердце у него всё-таки есть — ровно постукивает и тянет к себе через лопатки моё, сошедшее с ума и забившееся под рёбрами, как раненная лань. А ещё он невероятно ласковый. Стискивает в объятиях осторожно, но дышать не даёт, не оставляя между нами свободного пространства. Не могу ничего произнести — язык прилипает к нему, несмотря на то, что во рту скапливается слюна. — С твоей работой ты даже рада будешь моему визиту в пятьдесят, — на тон ниже говорит Ханбин. Его обжигающее дыхание касается моей кожи, прогоняя от того места до макушки и пяток мурашки. Кажется, волосы по всему телу встают дыбом. Недолго молчу, соскребая со стен воли остатки самообладания, и беру себя в руки, притворяясь равнодушной к такой близости. Хотя на самом деле мне хочется разрыдаться и попросить его никогда не выпускать меня из своих рук. — Чтобы ты знал — твоя тушка довольно тяжёлая, — бурчу, медленно потянувшись к кружке. Ханбин жмётся теснее, невольно пихнув меня бёдрами, отчего я тазовой косточкой ударяюсь о край раковины, поперхнувшись воздухом. Выпучив глаза, облизываю сухие губы и таки хватаю за ушко чашку, подставляя её под струю воды. Я сейчас просто сгорю в этих объятиях. — Потерпи немного, ты же знаешь, что я просто тащусь от обнимашек, — очень тихо говорит, из-за чего спиной я чувствую, как вибрирует его грудь. Слышит ли он, как колотится моё сердце? Эти удары, наверное, стоят у него в ушах. — Ну, ты и задница, Ким Ханбин, — ворчливо говорю, но его не отталкиваю, продолжая споласкивать кружку. Откуда во мне взяться силам, чтобы оторвать его от себя? Верно, этого во мне точно нет. — Зато конфетки тебе таскаю.***
Я работаю детским врачом в частной больнице. Ещё с тринадцати лет я мечтала лечить малышей после случая, когда пятилетняя девочка в нашем приюте умерла от пневмонии. Мечтала, но никогда не надеялась, что смогу им стать по одной вполне себе ясной причине: деньги. Откуда у сиротки финансы для обучения? Для бюджетного места я была малость туповата, поэтому планировала поступить на самую примитивную профессию, на которую берут всех подряд. Я почти отучилась на программиста — в одном из дешевых вузов смогла поступить на одно из одиннадцати бюджетных мест, — но Ханбин внезапно принёс деньги и дал их мне. На обучение. Сказал, что мы семья, должны выручать друг друга, а я, ослеплённая любовью, на взаимность которой я на тот момент рассчитывала, приняла дар и поступила на врача. Тогда я думала, что после того, как мы ушли из приюта, Ким копил эти средства, поэтому и взяла их. Он много работал, брался буквально за всё, ведь учиться после колледжа он не пошёл, но, почти перед самым выпуском, я узнала, что в меня он вкладывал финансы Миры. О её существовании в его жизни я тоже узнала только спустя пять лет. Это было ужасно. На одно мгновение я даже хотела бросить всё и не заканчивать, но мечта не позволила мне окончательно опустить руки. К слову, квартиру, в которой я живу, как оказалось, Ханбин тоже купил за её счёт. Интересно, знает ли Мира о том, что пять лет содержала не только своего любовника? Об этой женщине я узнала благодаря Соле. То есть сам Ким не очень-то и хотел рассказывать мне о том, что у него очень серьёзные отношения с замужней женщиной, которая к тому же и старше. Соле проболтался Бобби во время какой-то ссоры, упомянув, что любовь бывает разной, намекая, что с такими нездоровыми отношениями Ханбин и Мира умудряются любить друг друга. Но это ложь. Всё, что связанно с Ханбином — это ложь. Правдой в его жизни явлюсь только я. Я, человек, который заменил ему семью. И как бы мне не было тошно от того, что Ким спит с этой самой Мирой, жалеть себя я не хочу. Да и не могу. Потому что она откупилась от моей любви к нему квартирой и образованием. Я должна учитывать то, что взяла у неё. И мне бы поставить гордость на первое место, оставить эту однушку и купить себе своё жильё, но я не стану. Потому что она всё ещё отнимает у меня Ханбина, поэтому я буду, хоть и только в своей голове, втаптывать её в грязь. Он трахает её, берёт у неё деньги и тратит их на меня. Пусть и не как на возлюбленную. Я иду вместе с Субин, моей коллегой, по первому этажу больницы. Мы обычно каждое утро в восемь двадцать пять встречаемся у регистратуры и направляемся на свои рабочие места. Я в терапевтическое отделение, она — в кардиологическое. — Можно ко всему относиться скептически, но тогда все события будут свершаться с горьким привкусом слабости, милая, — говорит коллега, взметнув пальцем перед моим лицом, после моего недолгого рассказала о вчерашнем дне и сегодняшнем утре. Наверное, она услышала в моём голосе какие-то сомнения насчёт Ханбина, поэтому и решила попрекнуть. Пак Субин — это красивейшая женщина тридцати трёх лет с параноидным желанием выскочить замуж и хроническим нарциссизмом. Обычно с людьми вроде неё я не могу найти общего языка, потому что люблю саркастично пошутить и ненавижу вычурности, но с кардиологом вышло всё иначе. Хоть Пак и раздражает меня иногда своей болтовнёй, но она очень хорошая. — Я не отношусь ко всему скептически, просто у меня есть определённые принципы, которым я следую, — опровергаю слова Субин. Она мне постоянно говорит, что я должна плюнуть на всю эту дружбу и затащить Ханбина в постель, а уже оттуда плясать, что же между нами будет дальше, но я так не могу. И не хочу. Он должен либо принадлежать только одной мне, либо всем, кроме меня. — Ты хотела сказать, которые загоняют тебя в угол. Стук её шпилек вбивается в мои виски. Иногда правда бывает такой омерзительной, что её хочется тщательно пережевать зубами и выплюнуть в лицо тому, кто её преподнёс. — Послушай… — начинаю, чтобы осадить Пак и попросить не переходить границы, но перед нами вырастает Ким Намджун. — Доброе утро, — на его лице сияет дружелюбная улыбка. — Это вам, — и протягивает два кофе из старбакса. Один, капучино — мне, второй, мокко с кокосовым сиропом — Субин. Встреча с Намджуном, одним из лучших гинекологов нашей больницы, у лестничного пролёта и кофе тоже наш ритуал. Трио холостяков, как любят шутить местные. И я, слава богу, из нас самая младшая. Самый старший — Намджун. Ему через четыре месяца будет сорок, но выглядит он для своего возраста слишком хорошо. Как будто он с Ханбином одногодки. — До чего же ты милый. Напомни, почему ты до сих пор холост? — лопочет Субин, положив на плечо Киму руку. Она знает почему. Потому что Намджун выбрал карьеру своей спутницей жизни и угробил добрую половину своей молодости на то, чтобы стать тем, кто он есть. Сейчас, конечно, Ким очень хочет жениться — это Пак тоже знает. В последнее время он стал даже к нам проявлять знаки внимания, авось проканает. — У неё сегодня какие-то нездоровые мысли по этому поводу. Всё, наверное, из-за её парня, — вместо Кима отвечаю я, потому что вижу, что Намджун не понял, с чего такой вопрос — он, выгнув брови, недоверчиво косится на Субин. Девушка, оскорбившись, морщит нос, ведь я напомнила больную тему. Дело в том, что пару месяцев назад Пак подцепила в какой-то галерее некого художника, в которого, по её словам, влюбилась с первого взгляда, но последние дни он всё чаще и чаще не берёт трубку. — Нездоровые мысли — это у тебя. А я думаю, как нормальная и полноценная женщина. — Я, по-твоему, ущербная? — изумлённо смотрю на неё, притворяясь уязвлённой. Субин тут же растерянно моргает, испугавшись, что задела меня своими словами, и хочет уже сказать что-то, но её опережает Намджун: — Неактивные девушки, в смысле сексуально, мыслят намного рациональнее, чем… — Да кто такое сказал? — перебивает Пак, схватив пальцами мужскую мочку уха, якобы, угрожая. Она всегда так делает, когда хочет кого-то заткнуть. Мы с Кимом уже привыкли, поэтому спокойно реагируем на эту странность, но что касается малознакомых… Субин ведь не стесняется дёргать за уши даже тех, с кем впервые видится. — Я. Только что, — спокойно отзывается Намджун, смерив кардиолога сосредоточенным взглядом, и прячет ладони в карманах белого халата. Пак дует губы и убирает руки от лица мужчины. Мне хочется расхохотаться, потому что Ким, действительно, поставил Субин в тупик своим высказыванием. А ещё потому что и он, и она, правда, отвлекают меня от всей боли, что творится на душе. Если Сола постоянно напоминает об этом, то эти двое — наоборот. Благодаря им я забываю, что Ханбин у меня вместо сердца. — А знаете, вы стоите друг друга, — восклицает Субин, отходя от нас на пару шагов, и смотрит так, будто приценивается. — Всё. Намджун, завязывай со своим флиртом уровня школьника девственника и веди нашу одиночку Юл на свидание. Я прорицаю вам светлое будущее с кучей маленьких соплявочек. — Куча — это много, — качает головой Ким, делаясь очень удручённым вопросом. — А я в предсказания не верю, — подыгрываю, пожав плечами. Пару секунд Пак смотрит на нас, как на придурков, а потом обречённо выдыхает. — Снобы, — оповещает она и уходит вперед. Я хихикаю, прикрыв рукой рот, чтобы Субин не услышала, иначе она повернётся и обиженно начнёт притесняться. А Намджун, склонив голову, смотрит на мня как-то слишком внимательно. — Но на свидание я могу тебя сводить. Ну, вот. Началось. — Я в этом не сомневаюсь.***
Я уже была дома, когда позвонила Сола и закатила истерику на тему «Бобби отказывается возвращаться домой, пора ему надрать уши и утащить силком». Как я поняла, Ханбин и Чживон договорились гульнуть в клубе какого-то их общего друга и оторваться на полную катушку, пока породистая кобылица первого не вернулась и в очередной раз не арестовала его в своей постели. Сола же с этим не согласна, но Бобби культурно попросил перестать снова выносить ему мозг. В общем, он дал понять своей девушке, чтобы она ложилась без него, он вернётся поздно. Но он должен знать, что из себя представляет Сола — она в жизни не позволит ему сделать то, что ей не нравится. И вот сейчас ей не нравится, что он трётся в каком-то клубе, да ещё и с Ханбином. Потому что, где Ханбин, там и девки. Сола попросила меня поехать вместе с ней в тот самый клуб, чтобы насильно увести Чживона домой. Я понятия не имею, зачем я ей там, но раз просит, то выбора нет. Мы входим в развлекательное заведение. Музыка тарабанит по ушам, в нос ударяет спёртый запах пота, а светомузыка поначалу слепит из-за чего приходится щуриться и присматриваться. Сола крепко держит меня за руку, сжимая мои пальцы, чтобы мы не потерялись, и судорожно взглядом рыщет вокруг. А мне может и хочется ей помочь в поисках, но сердце в груди просыпается и волнуется. Оно боится увидеть подобное вчерашнему. Всё-таки зря я согласилась прийти сюда с подругой. Мало ли, чем занимается Ханбин. Его ничего не сдерживает и он любит женское общество. В какое-то мгновение, когда мы подходим к коридорчику, ведущему в уединённые комнаты для компаний, я понимаю, что начинаю паниковать. — Может, стоит дать ему отдохнуть? — тяну Солу назад, остановившись. Девушка озадачено хмурится, взглянув на меня. — Отдых не имеет ничего общего с клубом и Ханбином, который девок цепляет, как нечего делать. Под ложечкой сосёт. — И все-таки Чживон заверил тебя, что ничего не случится, — почти настаиваю я. — Давай кое-что проясним, — гневно выдыхает Сола, положив свободную руку мне на плечо. Я понимаю, что эта злость направлена не на меня, а на Ханбина, которого она точно недолюбливает, но я всё равно сжимаюсь изнутри. — Мой парень невероятно хороший человек, но он всё ещё парень. Да, я ему доверяю, но ему, а не алкоголю и распутным девкам. Сечёшь? — Во что бы то ни стало, его срочно нужно утащить домой, да? — Ты не хочешь пересекаться с Ханбином? — вдруг озаряет её. — Здесь — не хочу, — признаюсь, скривившись так, будто лимон целиком съела. — Я понимаю, вот только считаю, что лучше тебе видеть, какой он у тебя блядун. — Не у меня, Сола, прекрати, — вспыльчиво восклицаю, скинув с плеча руку подруги. Настаёт моя очередь гневаться. Ладонь её не выпускаю. Не знаю, почему, так мне спокойнее. Но грудь всё равно из-за неё печёт с такой силой, что боюсь зайтись в сумасшедшем кашле. Сола облизывает губы, приблизившись. Слежу за каждым её движением, пытаясь потушить в себе то сильное раздражение, чтобы не поддаться обиде. Просто не хочу раскалывать наши отношениями всеми этими бессмысленными ссорами. — Может, ты думаешь, что я не считаюсь с твоими чувствами, но серьёзно, тебе лучше перестать быть такой влюблённой в него дурой. Живи и выбирай тех людей, которые вдохнут в твои серые будни краски, — более мягко говорит Ким, надеясь, что я пойму. Но проблема в том, что я понимаю. Понимаю, но переставать не собираюсь. — Мне кажется, тебя Бобби заждался. Разговор на этом заканчивается. Сола решает не продолжать вбивать в мою глупую голову своё мнение, ибо где-то здесь находится её парень, который сейчас важнее немного. Находим мы их в самой последней комнате. Я так и замираю на пороге, упустив тот момент, когда сердце вылетело из груди. В солнечном сплетении резким размашистым ударом проникает прожигающая, как строптивый огонь, боль, сжигая душу, отчего пепел оседает на рёбра и за одну секунду въедается. Вчерашняя брюнетка не пожелала остаться навсегда во вчера. Ей захотелось в сегодня. Черноволосая студентка единственная девушка, которая находится в комнате, и сидит под боком Ханбина. Его рука по-хозяйски лежит на плече, а пальцы поглаживают оголённый участок кожи. Меня сейчас вывернет. От пронзительной агонии, от которой, кажется, пекут даже кончики волос. — Сола? — удивляется Чживон, увидев нас. — Ты и Юл притащила сюда? — недовольно ворчит Ким, но продолжает обнимать незнакомку. А я стою, как вкопанная, и прожигаю затравленным взглядом те места, в которых он её касается. Он ведёт подушечками по лебединой шее, а кожа в том же месте горит у меня. Хочется расчесать, содрать, чтобы тлело там по иной причине. Меня, словно ударяет током, когда глаза брюнетки находят мои. Она смотрит на меня с любопытством. Сколько мы так пялимся друг на друга? Чёрт его знает. Но, кажется, проходит больше вечности. А ещё я не понимаю, моё сердце так громко вопит или мои глаза сдают меня с потрохами, но эта девушка всё понимает. Она видит, что меня обвивает ядовитый плющ чувств к человеку, который тискается с ней. И мою душу выворачивает наизнанку, когда студентка ехидно ухмыляется, демонстративно укладывая свою ладошку на коленку Ханбина. Она специально это делает, хочет посмеяться надо мной. Томно проводит пальцами по его ноге выше к внутренней части бедра. И меня разрезает пополам отчаяние, когда поверх её руки ложится рука Ханбина. — Воу-воу, внезапно в мой храм наслаждения запорхнули такие прекрасные бабочки. Кто вы и с чем вас едят? — сбоку от нас вырастает молодой мужчина, обладающий низким бархатистым тембром. — Вот видишь, здесь целых два подстрекателя, поэтому незачем Чживону тут отдыхать, — недовольно выдает Сола, легонько толкнув меня, благодаря чему я оживаю, потому что взгляд смещается. Я просто теряюсь в пространстве и не могу найти опору себе, своему сердцу и чувствам. Органы внутри как будто бы смещаются со своих мест, неприятно сворачиваются, разгоняя эту накрывающую боль по всему телу. — Я не подстрекатель, цыпуля, я — Сон Мино, хозяин этого невероятного места. — Безумно рада за тебя, а сейчас, будь добр, верни мне моего мужчину. — Это какой из двух? Меня, словно здесь нет. Голоса этого самого Мино и Солы жужжат в ушах, но я их вообще не вижу. Осознание происходящего приходит только тогда, когда подруга случайно наступает на мою ногу, отчего я вздрагиваю и смотрю на то, как она, нахмурившись, показывает в сторону Бобби. Тот в свою очередь матерится себе под нос, ерзая на диванчике. — Вон тот. — Ким Чживон, пора домой, мамка пришла, — почти кричит Мино, а после резко поворачивается ко мне. — А ты? Его лицо перед моими глазами. Красивый. Волосы выкрашены в светлый, нижняя губа проколота, кожа гладкая, а взгляд глубокий, несмотря на то, что искрится из-за опьянения. — А я за компанию здесь, — кое-как произношу. Его небольшие губы трогает ослепительная улыбка. — Тогда, может, за компанию выпьешь со мной, цыпуля? — предлагает Мино, протянув руку. Почему-то я смотрю на Ханбина, и моё сердце снова долбится, как остервенелое, о рёбра. Он глядит на меня задумчиво, напрочь игнорируя то, что ему говорит брюнетка, и, когда мы сталкиваемся взглядами, отрицательно качает головой. Хочет, чтобы я отказалась. Но эта девчонка рядом с ним расковыривает мою душу, как глубокая заноза в заднице. Поэтому я вкладываю свою ладонь в руку Мино и пытаюсь ему улыбнуться. — Выпью. Только зови меня Юл.