Меня охватывает беспокойство, когда ты уходишь
Мне было семнадцать, когда я впервые попробовала алкоголь. Я, Ханбин и Джэрим праздновали восемнадцатилетие последней. Она первая из нас покидала стены приюта, обзаведясь небольшой льготой от государства для проживания на первое время. Когда я размышляла о том, куда потрачу эти деньги, то в моей голове вырисовывался план по поиску недорого жилья, но Джэ спустила всё до последней воны на алкоголь и красивое платье. Мне было завидно, ведь я бы побоялась сделать так, а она смелая, всегда такой являлась. И именно поэтому нравилась Ханбину. На тот момент они встречались почти год. Я часто слышала, как он говорил ей, насколько любит её густые волосы, красивые пальцы и тягу к приключениям. На её фоне я всегда была так себе. Волосы тонкие, внешность обычная, невысокая, тихая и трусливая. Неудивительно, что я заняла в его жизни позицию подруги. В тот день я не знала, что такое мера и для чего она нужна. Не понимала, что, перебрав, мне будет плохо, что я вообще перестану себя контролировать и наружу может выйти то, что я тщательно храню внутри и боюсь показать другим. Джэрим, вероятно, тоже не была в курсе последствий алкоголя, что нельзя сказать о Ханбине. Уже и не вспомню каждую деталь, но тогда они разругались настолько, что Джэ не пришла в октябре ни на его день рождения, ни на мой. Позже Ким рассказал мне, что она нашла себе какого-то богатенького мужика и теперь дружба с нами — позор. Хоть мне удалось пережить тот вечер без происшествий, я всё равно пришла к выводу, что спиртное — не моё. Слишком сильно болею на следующий день и бывает, что меня рвёт, поэтому как правило я избегаю выпивать в большом количестве. Но сегодня мои принципы летят в тартарары, ибо поедающие душу злость и ревность отключают все чувства самосохранения и толкают меня на глупые поступки. Обычно я не напиваюсь с незнакомцами. Обычно я не позволяю им класть руки на мои плечи, коленки или бёдра. А ещё обычно я не вижу, как умело Ханбин лобзается с девчонками. Мино оказывается интересным собеседником. Я думала, что он будет подбивать клинья, используя для соблазнения всякие мужские штучки, но позволять себе лишнего он стал после пятого стакана виски и то, потому что не напоролся на сопротивление. Может быть мне и стоило держаться от него подальше, отсесть, вот только здравый смысл покинул меня. Кому я пыталась что-то доказать? Ханбину? А ему оно интересно вообще? Откуда в моём подсознании вбита, подобно гвоздю, уверенность, что ему будет не всё равно, если я позволю Мино коснуться меня, нарушить моё личное пространство? Люди так устроены: преувеличивать свою ценность или занижать её же. Никто не может трезво судить то, насколько важен, насколько нужен другому человеку. А знаете, почему? Потому что залезть в чужую голову и нащупать истину — невозможно. Поэтому так важно говорить друг другу то, что на душе? Но смысл? Слова обычно искажают душу из-за нехватки знаний. Или каждый из нас понимает сказанное так, как расшифровывает послание из космоса — зачастую ошибочно, неправильно. Посему я глубоко заблуждаюсь, думая, что Ханбина заденет, когда Мино игриво кусает меня за плечо, резво обхватив за талию — я взвизгиваю и отклоняюсь корпусом назад — и притягивая меня обратно к себе. — Ты меня сожрать собрался? — сквозь хмельный смех спрашиваю у мужчины, приподнимая руку с бокалом повыше, чтобы не разлить мартини. Мои щеки горят, как и всё тело, ибо смешанный алкоголь с бесконечными прикосновениями блондина повышают градус в крови. Глаза и рассудок застилает пелена. Пробуждаются инстинкты и тайные желания. Я должна быть честной — Сон Мино чертовски привлекателен, отчего я на какое-то мгновение поддаюсь его очарованию, и сама тянуть за смазанным поцелуем, вконец опьянев. Пока я смотрю только на него, сердце не болит. Оно получает укол анестезии. Ханбин внутри меня на какое-то время немеет. — Я бы хотел сделать с тобой кое-что другое, цыпуля, — бархатным голосом шепчет Мино, пальцами зачесывая светлые волосы назад. В его глазах пляшут бесята, а на губах расцветает томная улыбка. — Эй, чувак, у девчонок бутылка опустела, — оповещает Ханбин, вмешиваясь в наш флирт. Сон недовольно цыкает, поднимаясь, и снимает трубку, по которой обычно вызывают обслуживающий персонал, а я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на Кима. От одного только его голоса вмиг ощущаю голод по его присутствию. Наши взгляды встречаются, и моё сердце оживлённо отстукивает, а на дне живота взрываются фейерверки. Мне безумно хочется придвинуться к нему максимально тесно и бесконечно целовать, пока губы не сдеру в кровь. — Ты красная, как вареный рак, — говорит он, внимательно оглядев моё лицо, и прикладывает прохладную ладонь тыльной стороной к моим щекам, словно проверяя температуру. Ту-дум. Дыхание сбивается. Я вижу в его глазах нежность, и мне просто необходимо утонуть в ней. Даже если потом придется поперхнуться своей наивностью, как костью, всё равно хочу почувствовать на кончике языка его вкус, ощутить на голой коже его прикосновения. Завтра на трезвую голову буду об этом жалеть, потому что не смогу заметить в нём то, что замечаю сейчас, хотя скорее — это я придумываю. Фантазирую, что Ханбин взглядом рвётся приручить меня, отнять себе. На самом деле этого нет. Плевать. Низ живота тянет от искушения, от желания, и я подчиняюсь. Наклоняюсь чуть вперед и собираюсь проскользить пятой точкой по кожаному дивану к нему, но замираю. Сердце сдавливают рёбра и размазывают по костям, наполняя моё нутро густой кровью. Замечаю, как Канхи, та самая брюнетка, целует Кима в шею — мокро, пошло, развязно, а он от удовольствия закусывает нижнюю губу и убирает от моего лица руку. Меня тошнит. Хочется блевануть прям на них. Как мазохистка слежу за каждым его движением, выворачиваясь наизнанку и разрываясь на мелкие кусочки. Лёгкие, словно металлическими прутьями стискивает, врезаясь в органы глубокими шипами. Он возбуждённо улыбается ей и ведёт пальцами от её коленки вверх, костяшками упираясь в промежность, и вдавливая подушечки во внутреннюю сторону бедра. Ханбин хочет её. Блять, больно. Душа, гниющая в солнечном сплетении, каменеет и ухает на дно живота, по пути разбивая нутро. Я её убью. Просто к херам переломаю все кости этой долбанной Канхи. — Может, мне снова покусать тебя, чтобы ты смотрела только на меня? — шепчет Мино, обдавая моё ухо горячим дыханием. Он прижимается крепкой грудью к моей спине, отчего по позвоночнику пробегают мурашки, протыкая кожу своими малюсенькими остренькими ножками. Ежусь, но жмусь к нему навстречу, стараясь его теплом заглушить яростную боль. Больше никто сейчас меня не может спасти. Сола уехала вместе с Бобби, услышав мой чёткий отказ возвращаться домой, и оставила неразумную меня с палачом и искусителем. Мино влажно целует меня в щеку и отстраняется. Я поворачиваюсь, устремив затравленный взгляд на него. Красивый. Настолько, что его можно взять за модель для создания скульптуры идеального мужчины. Ровный нос без изъянов, не широкие пухлые губы с очаровательными уголками, глаза, имеющие свою глубину, правильный овал лица и безупречной формы брови. Сам же он весь из себя утончённый, игривый и чуткий. — Ты тоже очень симпатичная, цыпуля, — улыбается Сон, видимо, почувствовав, как пристально и восторженно я его разглядываю. Улыбаюсь в ответ, чуть расслабившись. — На тебя, наверное, все девчонки вешаются, — подмечаю, старательно игнорируя мерзкое хихиканье и звуки поцелуев за спиной. Пытаюсь увлечься разговором, чтобы даже не ощущать не щадящую боль в сердце. Такое чувство, что меня полощут кислотой. — Ну ты что-то не шибко активно вешаешься, — отвечает и, обхватив губами стакан с выпивкой, подмигивает. — Я просто ещё недостаточно пьяна. — Так, тебе налить? Смеюсь. Он ставит на столик ёмкость с виски и распахивает руки для объятий. — Давай уже, цыпуля, тискаться, мы ведь здесь за этим. И я, не задумываясь, подчиняюсь. Если закрыть глаза, то можно представить, что я в его руках, что его губы касаются моих, что его тепло окутывает меня. Я так и делаю. Скольжу ладонью по груди, обвожу пальцами ключицу, настойчиво вжимаюсь и со всей отдачей целую. Но, даже сомкнув веки, вокруг одна темнота. Ханбина нет. Нос щекочет запах лаванды, словно где-то рядом зажгли ароматическую свечу, только через мгновение, когда поцелуй становится глубже, я понимаю, что это не свеча, а Мино. Его распаляет, и он проникает вглубь, в самое основание, заставляя меня дрожать от желания. Тело полностью откликается, но душа всё равно слезливо стонет, желая рядом другого. — Хэй, — хрипит Сон, разорвав поцелуй. Моё лицо горит из-за его дыхания, а низ живота призывно тянет, отчего сжимаю коленки теснее. Чертов алкоголь. — Может, уединимся наверху? Округляю глаза, прекрасно понимая даже через опьянение, к чему он клонит. Секс. Сейчас я для него точно такая же девица, как Канхи для Ханбина. К виски всегда подают закуску. Желательно обнажённую и привлекательную. И ведь Мино не в чем обвинить, несмотря на то, что мне обидно за это. Я сама согласилась выпить, не успев узнать, кто он такой. Сама позволяла гладить себя по коленке. И сама ответила на его поцелуй. Насколько я ничтожна сейчас? Пытаясь заглушить боль и заставить Ханбина злиться, занимаюсь чем-то развратным, почти интимным, с его другом. Самое омерзительно, что мне нравится. Возможно, дело в алкоголе или долгом сексуальном воздержании, но я горю от одного взгляда Мино. Как бы мне хотелось, чтобы вместо привлекательного блондина был мой лучший друг. — Но не здесь же, Ханбин, — бьёт по затылку её развесёлое хихиканье. Сглатываю горькую слюну, чувствуя болезненный ком в горле. Ещё мгновение, ещё что-то, что вонзит в моё сердце кол, и у меня начнётся истерика. Мне срочно нужно уйти. Плохая была идея остаться. Зачем я только согласилась идти сюда? Чёртова Сола со своей мнительностью! Желаю поскорее исчезнуть. Киваю, вычеркивая из головы, куда собирается увести меня Мино. Хоть в преисподнюю, лишь бы дальше от Ханбина и этой… Канхи. Мы встаём. Сон переплетает наши пальцы и тянет меня к выходу, ослепительно улыбаясь. Он доволен собой — словил добычу, почти не прикладывая никаких усилий. Но что-то идёт не по плану Мино, когда Ким, заметив нашу попытку удалиться, отталкивается от своей спутницы и преграждает нам выход. — Куда это вы? — обеспокоенно уточняет, зачем-то обхватив меня чуть выше изгиба локтя. — Обещаю быть нежным, папочка, — отшучивается Сон, но из-за его слов Ханбин мрачнеет. Буквально силком отпихивает от меня мужчину и встаёт между нами. — Будь добр, развлеки пока мою спутницу. Мино недоуменно моргает, кидает на Канхи короткий взгляд, почесав пальцем над виском, а после скептично смотрит на Кима. — Шутишь? — Нет, дружище, не шучу. Юл пьяна, поэтому податливая и мягкая, как вата, — поясняет, вдавив пальцы мне в кожу, отчего морщусь из-за несильной боли, но продолжаю молчать. Внутри какая-то опустошённость, но всё равно на самом дне душа трепещет, потому что Ханбин не позволил мне отдаться другому. Неважно, какая причина: его нежелание отдавать меня кому-то или просто переживание за друга, главное, что он это сделал. — Да ты блять… — собирается взорваться Мино, но, столкнувшись со мной взглядом, почему-то замолкает. Несколько секунд он смотрит, а потом обречённо выдыхает: — Ладно, твоя взяла. Интересно, что такого он увидел на моём лице, что так быстро сдался? Отчаяние? Бесконечную любовь к человеку, который стоит между нами? Боль? Немую просьбу не мешать? Ким уводит меня из комнаты, а я послушно перебираю ногами, подобно тряпичной кукле. Пускай алкоголь обезболил какую-то часть моих нездоровых чувств к нему, мне всё равно больно так, будто спину прожигают раскалённым металлом, оставляя уродливый шрам, который ещё долго будет свербеть. Выходим мы на стоянку. Прохладный воздух ударяет по голове, заставив поежиться и обнять себя, чтобы сохранить часть тепла, иначе замёрзну. Мимо нас проходят два пьяных парня, хохоча, и заваливаются в красную иномарку, за рулём которой сидит раздражённая девушка. Где-то, слышно приглушённо, кто-то ругается и обзывается, а Ханбин смотрит на меня тяжёлым взглядом, скрестив руки на груди, и ждёт, вероятно, моих оправданий. Но их не следует. Я показушно разглядываю автомобили, припаркованные на стоянке, столбы, обозначения на асфальте, да всё вокруг, кроме Кима. Его я как будто бы не замечаю. — Что ты собиралась выкинуть, Юл? — спрашивает, не выдержав молчания, и хватает меня за руку, принуждая посмотреть на него. — Я просто хочу немного расслабиться, — поясняю, отцепляя пальцы Кима от плеча. — Для этого обязательно вести себя так распутно? — фыркает он, смерив меня недовольным взглядом. Я отхожу от него на один шаг, чтобы дышать было проще, ведь запах георгин тяжестью оседает на дно легких, но он не позволяет отдалиться — вновь сокращает дистанцию. — Послушай, — говорю, уперев ладонь в его твёрдый живот, — мне уже тридцатник, я имею право развлечься с мужчиной. Мне бы и хотелось быть убедительной, но не выходит, потому что кожа горит от подушечек пальцев до локтя от одного прикосновения, и посему мой голос дрожит. Сердце под рёбрами наращивает темп и тянется к Ханбину, разрывая ткани и внутренности. А он, словно не видит моей слабости или наоборот видит, но хочет добить окончательно, — подхватывает прядь волос у лица и заправляет мне за ухо, дотронувшись костяшками пальцев до скулы, отчего у меня перехватывает дыхание. — Ты пьяна, — подытоживает он, глядя на меня с теплотой и заботой. А я не понимаю, почему, но меня охватывает раздражение. Такое жгучее и опьяняющее, что я наполняю себя неизвестно откуда взявшейся дерзостью и саркастично выдаю: — Тогда, если ты против своего друга, может, хочешь сам переспать со мной? Кажется, Ким чуть не поперхнулся воздухом, ошеломлённый моим выпадом. Он открывает рот, широко распахнув глаза, а потом закрывает, словно потеряв весь словарный запас. Причмокнув, какое-то время глядит на меня, вероятно, осмысляя, насколько серьёзна я, а потом качает головой. — Что за чушь? — бесцветно смеётся. Не пойму кто над кем издевается, ибо отчётливо слышу неверие, а в глазах вижу разочарование, но при этом из-за его вопроса ощущаю то же самое. Так надеется, что я шучу? Неужели, ему настолько сильно не хочется связываться со мной в романтическом плане? — он выглядит из-за моего предложения переспать таким подавленным и поникшим, что мне становится тошно. Это его желание сберечь и сохранить нашу дружбу в своём первозданном виде — непорочном и прозрачном — только портит всё, царапает мне душу и бьёт наотмашь. Мне наоборот — хочется опорочить её, чтобы она больше не взращивала холодящую пропасть между нами. Только это невозможно. Потому что Ким Ханбин не променяет деньги Миры на меня. Решаю, что логичнее всего сейчас идти не на попятную — так я только заставлю его ещё сильнее сомневаться насчёт моих намерений, — а разыграть само желание. — Друг мой, — со вздохом начинаю, непринуждённо хлопнув его по плечу, — ты ведь должен понимать, что и у женщин, и у мужчин есть сексуальные потребности? Ну так вот, я давно ни с кем не была, поэтому либо пропусти меня, либо поехали ко мне. Мне становится чертовски смешно, потому что за актёрскую игру мне вот прямо сейчас можно выдать Оскар и потому что изумлённо вытянутое лицо Ханбина вижу я крайне редко. Но я глушу хохот в груди, чтобы эта ситуация не приобрела иной окрас. Несмотря на то, что Ким благоразумнее меня в тысячу раз, он обидчив. Его гордость очень легко задеть насмешками. Возможно, алкоголь в крови всё ещё играет со мной злую шутку, ибо все чувства — горечь, злость, любовь, возбуждение — смешиваются внутри меня, превращая поток мыслей в сплошной сумбур. Безумствовать — это единственное, что я сейчас хочу и могу. Даже недавняя ревность, что почти осязаемо прожигала плоть, растворяется и выветривается, словно давно забытое прошлое. Мартини подначивает меня. Подначивает насильно вторгнуться в личное пространство Ханбина, которое он тщательно оберегает от меня. Его глаза-пуговки и пышные губы кажутся мне при тусклом свете фонаря еще привлекательнее — он смотрит будто в душу и манит для поцелуя. Скольжу взглядом по широким плечам, облачённым в чёрную рубашку, и еле сдерживаю обречённый стон, ибо знаю, насколько красивы его руки, но он прячет их за тканью. Если я не имею права трогать, то можно мне дать возможность хотя бы посмотреть? — Ты ведь чертова пай-девочка! — повышает голос Ким, заставляя меня поднять голову. Он недобро прищуривается, тщательно рассматривая моё лицо, словно надеясь отыскать остатки моего здравого смысла, но, похоже, видит только глуповатое выражение. Раздражённо выдыхает. — Отрезвеешь к утру и пожалеешь о своём решении трахнуться с первым встречным. — Я редко бываю пьяна, так что... — Так что, что? — Злится. Его глаза темнеют, а я пристыженно поджимаю губы. — Не притворяйся смелой. Я отлично тебя знаю — ты трусиха. Меня задевает. Никто в этом мире так не действует на меня, как он. Если он невзначай делает что-то нежное, заботливое в мой адрес, я готова расщепиться на атомы от счастья. Если он по какой-то причине уходит в себя и не обращает на меня внимание, я хочу рыдать взахлёб и лезть на стены от дикой боли. Если он увлекается другой женщиной, мой мир рушится. И если он вот так, как сейчас, хочет задеть меня, чтобы образумить, меня одолевает чувство непреодолимой злости, потому что обида настолько едкая, что организм отравляется ненавистью. Этот человек способен убить меня одним толчком. Ему даже усилий для этого прикладывать не стоит! От этой мысли искренне страшно, потому что я не хочу, чтобы всё моё естество зависело от него. Не хочу, потому что ему это не нужно. Поэтому собираюсь уйти. Я всё ещё помню, что Джэрим ему безумно нравилась своей отважностью и рискованностью, а посему горько под языком, ведь он знает, что я трусиха. Чёрт возьми. Демонстративно задрав подбородок, обхожу мужчину, но он, цокнув, успевает словить меня, возвращая на место. Сопротивляюсь и пытаюсь вырваться из захвата, но Ханбин сильнее, ему удаётся меня стиснуть в руках, вплотную прижав к себе. В нос ударяет любимейший запах георгин, а сердце взволнованно тарабанит под рёбрами, но я стоически переживаю вспыхнувшие эмоции и не подаю виду, что у меня болят от его близости даже ресницы. — Дай пройти, — требую без колебаний. Ким зажмуривается, нахмурив брови, и еле слышно матерится себе под нос. Выглядит так, будто сам не рад своему решению и мыслям. — Ладно, — открывает глаза и упирается в меня твёрдым взглядом, — давай, поехали к тебе. — Что? — недоуменно выдыхаю, пропуская удар сердца. — Трахаться хочешь, так ведь? — с упреком переспрашивает и недобро хмыкает: — Поехали. Я теряю дар речи, не веря своим ушам. Мне очень хочется переспросить, не послышалось ли мне, но он смыкает пальцы вокруг моего запястья и грубо тащит вглубь парковки, где, судя по всему, стоит его автомобиль. У меня не хватает сил остановить его, ибо я всё ещё ошеломлена и сердце в груди, кажется, от шока перестаёт биться совсем. Мы серьёзно займемся этим? Не верю. Ханбин открывает заднюю дверь машины и одним рывком впихивает меня внутрь. Я позволяю делать ему всё, что ему вздумается, потому что боюсь даже пикнуть. Кажется, я его сильно-сильно разозлила. Да и сказать мне больше нечего, язык противно липнет к нёбу, а спина покрывается испариной. Алкоголь в одну секунду выветривается, и я начинаю нервничать. Живот крутит, импульсами отправляя по всему телу слабость и ломку. Ким тем временем садится за руль, бросает через стекло заднего вида на меня строгий взгляд, отчего я сглатываю, и заводит мотор. Едем мы в напряжённом молчании. Меня охватывает дикий страх — я уже не уверена в том, что хочу таким образом затащить Ханбина в постель. Возможно, тот самый день в моей жизни должен вот-вот настать, но меня выворачивает наизнанку. Мне не хочется. Его поцелуи не будут искренними, а касания честными. Не хочу так. Хочу по-настоящему. Я не придумываю ничего лучше, чем притвориться спящей. Моё сердце барабанит о рёбра, словно желает выскочить наружу, а в животе каменеют все органы, но я изо всех сил стараюсь выглядеть безмятежной. Вырубилась после мартини — очень правдоподобно. Сглатываю, когда Ханбин притормаживает около подъезда и глушит мотор. Расслабляю тело и размеренно дышу. Боюсь сделать что-то не так, потому что внутри ураган эмоций, который, кажется, повышает градус в крови. Хоть бы он ничего не заметил! Задняя дверь машины распахивается. Чувствую, как Ким глядит на меня, а потом полушепотом произносит моё имя. Не откликаюсь. Он осторожно подхватывает меня под коленками и кладёт ладонь на лопатки, а потом аккуратно достаёт из салона. Чуть поворачиваю голову, чтобы волосами хоть немного спрятать лицо, ведь улыбка так и норовит появиться на губах. Ханбин очень тёплый и пахнет приятно. Мне безумно хочется прильнуть к нему теснее и обнять за шею, чтобы уткнуться в ключицу носом, но я же типа сплю. Нечестно быть таким нежным со мной, когда в его сердце, в том отделение, где хранят глубокую любовь, мне места нет. Когда он заносит меня в спальню, позвоночник пронзает тоска. Ведь сейчас этот «сон», это мгновение сказки развеется и вместо Кима останется в моих руках пустота. Звенящая, свербящая и чёрная. Под коркой мозга тревожно с нарастанием звучит «музыка гибели», острыми нотами вгрызаясь в сердце до рваных дыр. Ханбин кладёт меня в постель, снимает с ног кроссовки, медленно стягивает с плеч джинсовку и присаживается возле кровати. Осталась секунда и всё исчезнет. Он исчезнет. Волшебство, которое мне почудилось или скорее которое я нафантазировала, тоже исчезнет. — Дурында, — слышу полушепот и буквально чувствую его улыбку. Мне очень хочется посмотреть сейчас на него, но не могу. Боюсь. Сама не знаю, чего и почему. Просто боюсь. Возможно, меня страшит честность между нами, ибо она, если и будет, то самая болезненная, словно острый клинок, безжалостно проникающий в плоть. Затаиваю дыхание, когда чувствую, как пальцами Ханбин убирает волосы со лба, а потом целует. Нет, не так, как любовник целует возлюбленную, а буднично и заботливо, как брат целует сестру. И тем не менее лоб горит, словно его не губы касались секунду назад, а раскалённый металл. Ким выходит из спальни, плотно прикрыв за собой дверь, а я распахиваю глаза и сжимаю в пальцах простынь. Отчего-то так погано на душе, что не сдерживаю и начинаю тихо плакать, судорожно стирая с щёк слёзы. Хоть бы это когда-нибудь прекратилось.***
Я просыпаю на работу. Не удивительно, если вчера, начхав полностью на всю имеющуюся ответственность, я напилась и вернулась домой во втором часу ночи. Теперь голова жутко болит, подташнивает немного и слегка знобит. День будет однозначно тяжёлый и поганый. Пока ношусь по квартире, впопыхах собираясь, прошу притихшего Ханбина отвезти меня на работу, ведь такси придётся ещё неизвестно сколько ждать, а на автобусе я точно не успею. Не пререкаясь, мужчина быстро соглашается и продолжает попивать в сторонке ромашковый чай, пока я матерюсь и ищу целые колготки в тумбочке. Весь мой завтрак — это яблоко и стакан молока, из-за чего уже через минут двадцать мой желудок начнёт поедать сам себя, но деваться некуда, иначе я не успею на работу. Макияжем тоже приходится пренебречь — замазываю только синяки под глазами и пару раз провожу тушью по ресницам. Уже миллионный раз проклинаю себя за это утро, ибо контролировать ревность пора бы и научиться. Из-за всего этого дерьма я могла бы проспать и тогда начальство бы меня… отымело вместо Кима, которого вчера я почти упрашивала это сделать со мной. Идиотка. На удивление Ханбин нем, как рыба. Он не упрекает, ничего не спрашивает и не припоминает моё яростное желание трахнуться. Даже, когда мы проезжаем половину пути до моей работы, всё, что нарушает молчание — это утренний эфир по радио. Он разве что косо поглядывает на меня. Возможно, ждёт, чтобы я первая начала разговор о вчерашнем дне. Но мне не очень хочется беседовать об этом, потому что у меня нет достойных оправданий. Поэтому я упрямо молчу и посапываю во время поездки, скрестив руки на уровне груди. — Злишься на меня? — спрашивает Ким, вероятно, ощутив некоторый дискомфорт из-за моего поведения. — Разве должна? — Тогда, смею предположить, что тебе стыдно? Поджимаю губы и угрюмо зыркаю на друга, вызвав у него тем самым весёлую улыбку. Ханбина всегда забавляет, когда я делаюсь недовольной из-за его поддразниваний. — Было бы ещё хуже, если бы мы всё-таки переспали, — фыркаю, ощутив, что собственная фраза меня задевает. Хорошо, что я её сказала, а не он, иначе этот удар под дых мне было бы не пережить. Ким по странному улыбается. Так, словно эта улыбка пустая. Как будто она появляется на его лице только для того, чтобы завершить едва начавшийся разговор. Или она — эта маскировка чего-то неясного мне. Глаза должны отражать душу человека — так говорят. Но глаза Ханбина просто чёрные. В них нет ничего, что может быть душой или её отражением. В них такая же пустота, как и на губах. И мне становится так неуютно, что я хочу поскорее приехать и выйти из машины.***
Рабочий день проходит, как я и предполагала, так себе. Субин говорит, что от меня несет спиртом, как от заправского алкоголика, а Намджун подливает масло в огонь, сообщив, что видок у меня, мягко говоря, не очень. Друзья всегда максимально милы. Купленное Кимом капучино ненадолго придаёт сил, но почти через час меня рубит и жрать хочется настолько сильно, что я готова начать охоту на свежее мясо прямо в отделении. Кое-как доживаю до обеденного перерыва. Когда за мной заходит Пак, чтобы мы вместе спустились на первый этаж, где по обычаю нас уже должен поджидать знойный гинеколог, я почти прыгаю от радости. Неужели дожила! Спустившись в фойе, мы останавливаемся и взглядом пытаемся отыскать нужного мужчину. — Объект найдет — лопочет о чём-то, могу предположить, что о всяких делах гениталий, с довольно привлекательной парочкой, — с важным видом оповещает Субин, не стесняясь тыкать пальцем в сторону Намджуна и двух незнакомых ей людей. По инерции поворачиваюсь в нужном направлении и напрягаюсь всем телом. Кан Мира со своим мужем. От одного только взгляда на неё у меня начинает сосать под ложечкой, а во рту скапливается горькая слюна. Сердце громоздкими ударами отстукивает яростный ритм, напоминая мне о том, что это та самая женщина, которая отнимает у меня самого дорого человека. И самое омерзительное, что я могу только вот так стоять в сторонке и просто наблюдать. Она, словно почувствовав мой злобный взгляд, поворачивает голову и устанавливает со мной зрительный контакт. Некоторое время она с любопытством смотрит в мою сторону, а потом криво хмыкает, отворачиваясь обратно к врачу, отчего у меня от возмущения перехватывает дыхание. Что это было? Почему-то хочется сквозь землю провалиться. Мне становится некомфортно и даже неприятно. Я не понимаю, почему Мира мгновение назад беззастенчиво мне показала свою неприязнь. Разве я что-то сделала плохое? Или, может, Ханбин ей что-то обо мне рассказал? Стоп. Неужели, она знает, как я выгляжу? То есть, я всегда знала о ней, видела её фотографии и читала о ней и её муже статьи в газетах, но никогда прежде лично не встречалась с ней. Так почему она смотрела на меня так, словно… знает меня. Проходит чуть меньше минуты, когда Мира прощается с Намджуном и уходит из больницы, оставляя после этой странной «встречи» неприятный осадок на моей душе. — Я свободен и полностью в вашем распоряжении, дамы, — с весёлостью говорит Ким, подойдя к нам. — Кан Мира приходила к тебе, как к врачу? — срывается вопрос прежде, чем я успеваю его обдумать. Мужчина удивлённо вскидывает брови. — Ты с ней знакома? — Да. — Не думал, что у тебя есть подобные друзья, — признается Намджун. — Скажи, она болеет? — спрашиваю, чувствуя, как тарабанит в груди сердце. Понятия не имею, что я буду делать с этой информацией дальше, но нутром чую, что хочу знать. То есть… это может быть нездоровое любопытство, которое женщина испытывает к своей сопернице. О враге необходимо знать больше, чем о друге, иначе никогда не одержишь верх. Ким прищуривается, облизав губы. — Я не могу сказать, ведь… — Скажи мне, пожалуйста, — требовательно перебиваю, тут же тушуясь, потому что мужчина изумлённо округляет глаза из-за моего напора. Я слезливо добавляю: — Очень надо. Он с недоверием косится на Субин, вероятно, надеясь, чтобы та помогла, но я краем глаза замечаю, как женщина кивает, подначивая гинеколога растрепать врачебную тайну. Вообще, Пак знает о Мире. Я ей рассказывала. И, судя по всему, она поняла или узнала её. Конечно, это женская солидарность, а никак не благоразумие. Мы обычно стараемся избегать разговоров о болезнях наших пациентов, правда иногда, шутки ради, разбалтываем некоторые детали, только упуская имён. Поэтому большой проблемы не должно быть, если Намджун расскажет мне хоть немножко. — Они были только на консультации, поэтому я не в курсе: болеет она или нет. Я дал направления на анализы. — А почему они обратились? — Не выходит зачать ребёнка. Ту-дум. В горле пересыхает, а сердце наращивает темп. Не понимаю, что за эмоции испытываю в данную секунду, но… Мира собирается забеременеть от своего мужа? Тогда, каким местом ей нужен Ханбин?***
— Я сегодня уеду, и меня не будет какое-то время, — оповещает Ким, когда мы ужинаем. Смотрю на то, как он вытирает салфеткой уголок губ и, разгладив бумажные края, кладёт её рядом с тарелкой. Я сжимаю в пальцах палочки, лениво пережёвывая рис, который встаёт почти поперёк горла после озвученного. Несложно расшифровать его «завуалированную» новость о том, что этой ночью он вернётся в объятия Миры. Но разве эта женщина сегодня не со своим мужем? Насколько я знаю, они встречаются только тогда, когда её супруг уезжает из города, что происходит довольно часто из-за работы. Он отпивает воды из стакана и наклоняется, чтобы почесать за ухом Конора, сопящего у его ног. А я думаю над тем, что сказать и не выдать той боли, что сковывает лёгкие. Сегодня я снова отпущу его в руки другой. Господи, третий день подряд. — А ты знал, что твоя золотая жила собирается потомством обзавестись? — спрашиваю, опустив взгляд в тарелку, и роюсь палочками в рисе. Аппетит совсем пропал. — Мира? — удивляется. — С чего бы, она пьёт противозачаточные таблетки. — Она со своим мужем записалась на лечение у Намджуна. — Кто такой Намджун? — Мой коллега. Он работает в отделении гинекологии. Поднимаю голову, надеясь увидеть изумление, шок, ну или что-нибудь подобное, что поселит в душу Ханбина сомнение насчёт Миры, но он выглядит абсолютно равнодушным к такой новости. Пристально разглядывает меня и загадочно улыбается, поглаживая тыльную сторону ладони левой руки пальцами правой руки. У меня крутит живот и покалывает вдоль позвоночника. — Тебя что-то беспокоит? — уточняет он. Да, меня беспокоит то, что ты вот-вот уйдешь и снова оставишь меня одну. — Ну, если она забеременеет от своего мужа, то есть вероятность, что вы... — специально с задумчивостью выпячиваю нижнюю губу, словно рассуждаю, — расстанетесь. Ханбин хмыкает. — Вряд ли у них что-то получится, если она продолжит пить таблетки, верно? — с сарказмом переспрашивает, выгнув бровь, и смотрит на меня, как на дурочку. — Ты её любишь? — в лоб спрашиваю, треща по швам. Лучше бы он вот так не предупреждал, а просто взял и исчез. Тогда внутри меня скапливалась бы злость и ненависть за такой поступок, что помогло бы мне в будущем разлюбить его. Хотя кого я обманываю… — Юл... — вздыхает Ким, всем своим видом умоляя меня не начинать этот разговор. — Мне просто любопытно, — пожимаю плечами, как ни в чём не бывало. — Ты всё и так знаешь. — Что я знаю? — с нажимом конкретизирую. Ханбин хмурится и стискивает зубы. Злится. Больше всего он ненавидит вести беседы о моральности его поступков по отношению к Мире. Да мне, собственно, плевать на моральную составляющую в данной ситуации. Я найду любой способ надавить, лишь бы он не уходил. Меня беспокоит, когда он с ней. Мне становится нехорошо, когда он подолгу отсутствует. — Знаешь, почему я с ней, — в тон мне отвечает Ким. — Ты так любишь деньги? — Ладно, мне уже пора. Стул противно скрипит по паркету, потому что Ханбин резко поднимается с насиженного места и, игнорируя гавкающего пса, быстро скидывает свои тарелки в раковину. Он чертовски зол, я понимаю, но мне всё равно. Ведь внутри меня происходит такой хаос, что я готова броситься под поезд, лишь бы не отпускать его. — К ней? — В моём голосе отражается острый страх. — По делам, — отрезает он, смерив меня раздражённым взглядом. — Ты всегда так говоришь, когда проводишь время с ней, — настойчиво действую ему на нервы, чувствуя нарастающую в геометрической прогрессии панику. — Хватит уже, начинаешь бесить, — повышает голос Ханбин. Повисает тишина. Я, ошеломлённая тем, что он-таки не выдерживает и кричит, рвано выдыхаю и опускаю голову, стиснув челюсть. Сердце бахает по рёбрам, в горле пересыхает, в животе органы скручиваются в узел, превращаются в камень и ухают на самое дно, утягивая за собой изувеченную душу. Полный набор. Глаза и нос щиплет, но я стоически держу себя в руках, ибо разрыдаться перед Ханбином — это проиграть. В этой войне я должна хотя бы выжить, не говорю уже о победе. — Прости, — виновато говорит Ким, явно посчитав, что переборщил. Я ничего не отвечаю. — Как буду свободен, обязательно наберу. Он обходит стол, останавливается возле меня, укладывает влажную ладонь на затылок и снова целует в лоб, как накануне ночью, а потом уходит. В этот раз лоб не печёт, а покрывается коркой льда. В этот раз холодно и нутро съёживается от мороза, которым одарил меня через этот поцелуй Ханбин. Только что я чуть не сломала нашу дружбу, как и вчера. Кажется, у меня кончаются силы.