Чувствуй, что во мне только эта любовь Ничего больше не может быть У меня больше нет ничего Ничего больше этой любви
Однажды Ханбин привёл меня в квартиру, в которой я живу по сей день, и сказал, что это наш дом. Он не разделил в тот день нас, объединив в это завораживающее слух «наш». Не просто Юл и не просто Ханбина, а мы. Для меня эти слова многое значили и, наверное, в этом и есть моя ошибка — придавать важность тем событиям, которые, по сути, не считаются важными. Каждый в том или ином отношении вкладывает свою долю искренности и ценности, и никто не виноват, если другой надумает себе больше, чем есть на самом деле. Любое проявление внимательности со стороны Кима ко мне до определённого момента расценивалось мной в троекратном преувеличение, поэтому, когда реальность обрушилась мне на голову гигантским молотом, разочарование стало почти невыносимым. В моей голове был ветер, а перед глазами толстым слоем висели занавески, ослепляя меня и одурманивая. Я не задалась сразу таким важным вопросом: где он взял деньги на это жильё? Упустила из виду очевидную и важную деталь, предпочитая оставаться в глупом неведение. Прошло не больше шести месяцев, когда я, не желая того, узнала правду. Долгих пять лет, как слепая, глухая, не замечающая очевидных вещей. Я разбилась о собственные надежды вдребезги и собрать себя не могу по сей день. Это сложно — переплюнуть саму себя и прыгнуть выше головы. Сола же, посчитав, что сделает лучше для меня, вылила ушат ледяной воды, вот только никому лучше бы не стало, хлебни он целый стакан раздробленных гвоздей. Да, кто-то принимает действительность и двигается дальше. Кто-то рывком отрывает от себя кусок души и выкидывает в проезжающий мусоровоз, успокаивая себя тем, что заживёт. Кто-то верит в себя и свои силы. Но я не кто-то. Нет, мне не нравится топтать себя и ковырять раны тупым остриём, позволяя другим глумиться над собственными слабостями, но и разорвать узы я не готова. Ещё слишком много иного, важного есть между нами, что порой бывает мне дороже тех неоправданных чувств, кои я вложила в… пустоту, по сути. Поэтому я не могу вот так взять и выкинуть Ханбина, как ненужного кота. Не могу. И всё многое изменилось внутри меня и между нами после того, как я узнала о Мире. Эта женщина стала раскалённым жгутом, стискивающим мой слабый мышечный орган. Мне хватает одного лишь знания о ней, чтобы давиться кровью, брызгающей изнутри. Хотя я научилась бороться с собственными мыслями, убеждая себя в том, что раз не вижу, не слышу — то этого нет. Самообман, превращающий мои болезненные чувства в ещё более убогие и разодранные, но так чуточку проще. После того, как я узнала от Солы о присутствии Миры в жизни Ханбина, надежда на взаимность была убита одним выстрелом. И в итоге душа была добита самим Кимом. Я сказала лишь её имя, на что услышала спокойное и равнодушное: «Я должен оправдываться?». Естественно, мне хотелось, чтобы он хотя бы попытался заверить меня, что не знает этой женщины — тогда бы я смогла надеется на то, что ему важно, чтобы я о ней не знала, — но и тут я с надеждой погорела. После того дня и тех событий наши отношения с Ханбином стали немножко другими. Совсем немножко, что сложно даже заметить. Напряжение, обида, горечь — это всё исходит от меня, пусть и тщательно скрыто. Ким же остался прежним. Вот только отношения не могут оставаться такими, как и были, если одна из двух составляющих меняет цвет, верно? Я всегда что-то делала и делаю по сей день, чтобы спровоцировать Ханбина. Хоть на один грамм эмоций. И Мино — один из инструментов, как бы паршиво это не звучало. Вообще я не из тех, кто пользуется людьми в корыстных целях, потому что моя совесть меня потом искромсает острыми зубищами, но Сон из тех типов, кто в своих собственных интересах может позволить быть этим инструментом, а иначе ничего не выйдет. Другими словами, если бы он не захотел, у меня бы не вышло воспользоваться им. С Ханбином всё куда сложнее. У меня никогда не выходит выманить ту самую реакцию, которая бы полностью меня удовлетворила. Внешне он всегда спокоен, мои провокации умело игнорирует, а ревность глушит даже во взгляде, отчего я мучаюсь в нервозе от мыслей, что ему всё равно. Хотя где-то глубоко внутри я знаю, что у него сохнет в горле, и он чертовски зол. Но мне недостаточно этого. Я хочу видеть и впитывать это, даже зная, что, по сути, я необходима ему не как возлюбленная. Вот и сейчас я погорела, учитывая, что в этот раз присутствие Мино не запланировано мною. Ханбин даже ничего не говорит на то, что Сон пьёт кофе из его кружки, взяв себе для чая гостевую. Я знаю, что гордость Кима задета, но увидеть хоть одну эмоцию на его лице — невозможно. Лучший в притворстве и лжи — Ким Ханбин, которому люди, изучающие актерскую игру, не ровня. Мне приходится стоять в стороне и приглаживать воющую от боли душу, пока Ханбин, дружелюбно улыбаясь Мино, абсолютно обыденно обсуждает всякие будничные темы. Мне приходится стоять и наблюдать, замечать каждую деталь и ровным счётом ничего не понимать. Он подпирает подбородок ладонью и, я уверена, чувствует мой настырный взгляд, прозаично глядя на друга, пока тот с воодушевлением говорит о делах в клубе. Сердце между рёбер сжимается, а живот содрогается от спазмов. Ханбин выглядит посвежевшим и воодушевлённым. Видимо, ночь с Канхи ему понравилась. Интересно, чем же эта девушка так привлекла его? Неужели, схожестью с Джэ, первой любовью Кима? Настолько глубоко засел образ бывшей, которую до сих пор не может отпустить? Но мне всегда казалось, что его чувства увяли и Джэ теперь обычный отголосок прошлого, не приносящий даже ностальгические чувства. Я часто пыталась заводить беседы о подруге, но Ханбин лишь лениво пожимал плечами и говорил, что толком нечего вспомнить о тех временах. Он говорил так натурально, что я и впрямь верила — у него ничего к ней не осталось. Но сейчас, зная, какой Ханбин умелый лжец, и видя, какой девушкой он увлекся — есть повод сомневаться. Мино уезжает раньше, чем я предполагаю. У меня остаётся в запасе еще минут двадцать перед тем, как выехать на работу, а его такси уже приехало. Значит, я вот-вот останусь с другом детства наедине, чего я, честно сказать, не очень хочу именно сейчас. Приготовиться и возжелать, чтобы открытую рану залили новой порцией кислоты, может только законченный мазохист, а я таковым не являюсь. Мне чувствовать боль не хочется. Изо всех сил пытаясь скрыть дрожащие от волнения руки, я начинаю перемывать три чашки специально медленно, чтобы на прямое общение с Кимом осталось меньше времени. Его присутствие я ощущаю каждой клеточкой тела, а затылок вовсе печёт от пристального взгляда. Я всё ещё не выслушала от него порцию нравоучения по поводу его гуляки друга. Печётся об этом, словно мне пятнадцать, а не тридцать, хотя я-то прекрасно знаю, что не забота это, а собственнические чувства. — Понравилось? — раздаётся за спиной вопрос. Сложно понять, что он испытывает в данное мгновение, ибо тон мужчины ровный и сухой. — Что именно? — уточняю, выключив кран. Смахнув влагу с рук, вытираю ладони о полотенце и разворачиваюсь. Ханбин, умастив задницу на край стола и скрестив руки под грудью, флегматично взирает на меня. Отражаю его позицию, оперев пятую точку о столешницу. Мне сложнее сохранять хладнокровность, но за это сумасшедшее количество лет рядом с ним чему-то да научилась. — Ну, насколько хорош Мино меня мало интересует, — морщит нос, театрально изобразив отвращение. Мне неприятно из-за его намёков. Хотя что уж там, он почти прямым текстом говорит о моём потенциальном сексе с его приятелем. А ведь Ханбин даже не спрашивает, он утверждает, что между мной и Мино был интим. Дыхание кажется тяжелым, а воздух спёртым. Чтобы хоть немного унять внутренние тяжбы, впиваюсь ногтями в предплечья, продолжая удерживать дискомфортный зрительный контакт. — Тогда, что ты хочешь узнать? — намерено строю из себя дурочку, вскинув брови. Ким всё прекрасно понимает. Знает меня, как облупленную и читает мои скрытые эмоции, как открытую книгу. И посему с забавой хмыкает, коротко глянув куда-то в сторону. Он облизывает увлажнённые бальзамом губы и, опустив руки, отталкивается от стола. Я же затаиваю дыхание, понимая, что меня вот-вот заключат в ловушку, поэтому делаю вид, что замечаю что-то на поверхности стола и иду якобы посмотреть, ловко лавируя застывшего на полпути мужчину. Он косым взглядом наблюдает за тем, как я смахиваю невидимые крошки, и резко хватает меня за локоть, грубым толчком разворачивая к себе лицом. — Днём была на свидании с одним, ночью — с другим. Понравилось быть распутной девкой? — говорит Ханбин, вбивая каждую букву в мои виски, словно гвоздь. Больно. Будто кто-то, минуя кожу, мышцы, хватает в тиски позвоночник и крошит каждый хрящ, каждую косточку одним нажатием. Хочу сглотнуть образовавшуюся горькую слюну под языком, но в горле встаёт такой огромный и твёрдый ком, что мне страшно — воздух в лёгкие не поступает. И солнечное сплетение тлеет, как прожженная бумажка. Если он пытается дать сдачи за те слова, которые я ляпнула в порыве перед тем, как уйти на встречу с Намджуном, то у него получается. — Тебе же нравится быть таким, — почти неслышно произношу, из последних сил контролируя себя. — Хочешь быть как я? — прищуривается, пристально сканируя. Его грубость подначивает меня сопротивляться и отстаивать своё сердце, несмотря на то, что в моей груди оно стучит формально, а так — валяется за ненадобностью в его кармане. — А почему нет? — с вызовом и глаза в глаза, пока душу выворачивает наизнанку. — А почему да? — в тон мне отвечает он, выдерживая зрительный контакт спокойно. Пару секунд неподвижно стою, глядя на Ханбина. Это так глупо. Пытаться задеть другого из-за пустяка, который, по сути, ничего не значит. Осуждать меня за отношения с мужчинами, когда я являюсь абсолютно свободной женщиной — глупо. Злиться и расстраиваться, что Ханбин спит с другими женщинами, когда он является абсолютно свободным мужчиной — глупо. Все наши взаимоотношения с ним сплошная глупость, потому что мы просто друзья, но ведём себя так, будто должны давать друг другу больше, чем положено для людей в статусе наших отношений. Он требует от меня верности, преданности, хочет, чтобы я посвятила всю себя ему. А я жажду, хоть и боюсь озвучить свои желания вслух, от него чувств, эмоций и жертвенность своих достижений, пусть и меркантильных. Мы оба ведём себя глупо. Выдохнув, я отвожу взгляд и старательно пытаюсь отцепить его пальцы, но тщетно. Как клещ вцепился. Раздраженно фыркаю и прерываю попытки освободиться. — Ты можешь перестать, пожалуйста, притворяться заботливым старшим братом, ведь ты таковым не являешься! — выпаливаю, поддавшись яростному стуку сердца. Заметно повышаю голос и, уверена, краснею от злости. Боюсь посмотреть в глаза мужчине, потому что понимаю, насколько очевидны мои эмоции и посему стыдно. Вот только обида, преобразовавшаяся в раздражение, затмевает ясность ума. — Я взрослый человек и в праве сама решать с кем мне спать, а с кем мне ходить на свидания, ясно? — почти выкрикиваю, дёрнув сцепленную его пальцами руку. Наконец-то, он отпускает меня. — Ясно, — вдруг холодеет Ким, одарив меня грузным взглядом, отчего вмиг ощущаю тяжесть в плечах. — Я тоже взрослый человек и тоже решаю всё сам, но ты лишний раз не упускаешь возможности меня попрекнуть за меркантильность, разве нет? Каждое моё слово он ловко отбивает, как мячик ракеткой. И сложно сказать, что он не прав, а оттого и горечь пронзает душу. У его позиции тоже есть подоплёка и нельзя утверждать, что он ошибается, потому что он знает, чего хочет и как это взять. Но и у меня есть принципы, которых я всяко стараюсь придерживаться. Мне пришлось многим пожертвовать и многое выдрать из себя, чтобы у меня ещё остались причины любить его, вот только я не резиновая. И я ненавижу чувствовать боль. Все эти годы я была рядом, потому что счастье тоже было, но негатив всегда потрясает сильнее, и сейчас наступает то время, когда положительное весит меньше и вовсе не ощущается. Поднимаю голову и устало смотрю на Ханбина. — Чего ты хочешь от меня? — в лоб спрашиваю. — Чтобы я не ходила на свидания с мужчинами? А что мне тогда делать? Как мне устраивать свою личную жизнь? Может быть, я хочу любви и романтики, а ты, чёрт возьми, постоянно вмешиваешься! Почему? Ким не меняется в лице. Сложно понять, о чём он думает. Сложно понять, что он чувствует. Всё, что внутри Ким Ханбина — сложно понять. И он настолько сухо проявляет эмоции, что у меня складывается впечатление — он и не хочет, чтобы его понимали. — Я вмешиваюсь, потому что мы семья, но это не значит, что я не хочу… — Мы не семья, а друзья, — довольно резко перебиваю его, ощутив болезненный спазм в животе от собственных слов. Минуту-другую мужчина, несильно поджав губы, выжидающе глядит, будто хочет услышать от меня в довесок, но вся смелость из меня испаряется, как и желание обрушить на его плечи те же скалы, с которыми я проживаю бок о бок уже длительное время. — Вот как, — в конечном счёте подытоживает Ханбин, обкалывая мою душу очередным визуальным равнодушием. Он угрюмо трёт фалангами переносицу и, убрав руку от лица, вновь удушающим взглядом смотрит в самую глубь меня. — Послушай, Юл, я правда не хочу тыкать тебе глаза и примитивно заверять, что все мои поступки ради твоего благополучия, но я полностью сломал себя и перестроил, чтобы осуществить твои мечты и помочь тебе стать финансово независимым человеком, для чего, спрашивается? Для того, чтобы в итоге услышать: мы не семья, не лезь ко мне? — на последнем вопросе он становится эмоциональнее. В его глазах загорается раздражение, а слова пронзают плоть и кости, сказанные попрекающим тоном. И мне бы действительно задуматься, разложить по полочкам происходящее и обратить внимание на каждую деталь, ведь я не могу отрицать — именно Ханбин стал решающим фактором в исполнении моей мечты стать доктором, но всё моё естество отторгает его методы и инструменты. Он говорит, что ему пришлось сломать себя, вот только я ничего об этом не знаю. Оказывается, мы так далеки друг от друга. Ким никогда и не впускал меня в свою зону комфорта, хотя мне долгое время казалось всё иначе. Даже дружба наша обесценивается, ведь теперь я даже и не знаю с кем всё это время дружила. Что Ханбин за человек? Спустя столько лет я впервые осознаю, что он для меня словно чужак. Может быть, его нелюбовь к кофе — ложь? Или его аллергия на парфюм выдумка? А вдруг его и никогда не было в моей жизни? Вдруг он себя налгал мне? Выдержав его испытующий взгляд, я прочищаю горло и, позабыв скрыть внутреннее опустошение, хрипло выдыхаю: — Я должна быть благодарна за подачки твоей любовницы? — Ты в итоге от этих подачек не отказалась, верно? — парирует он, внезапно уложив тяжелую ладонь мне на плечо, отчего коленки едва подкосились. Даже через ткань кожа полыхает от касания, будто в неё вжимают раскалённые угли. Ожоги, пусть и невидимые, но остаются на моём теле всегда, какое-то время сдирая верхний слой и пронизывая меня насквозь дробящей болью. Для него абсолютно ничего не имеет такого значения, как для меня и оттого в сердце вселяется тоска. — Мне пора на работу, — обрываю беседы, загнанную с самого начала в тупик, и дергаюсь назад, чтобы уйти, но Ханбин надавливает на моё плечо, почти усаживая на стол. Чтобы не завалиться на его поверхность, я ладонями упираюсь в ребро стола и возмущенно пыхчу. — Ты пытаешься заставить меня ревновать? — твёрдо проговаривает каждое слово, глядя на меня с осуждением. Округлив от изумления глаза, я сглатываю. — Что? — переспрашиваю, всеми силами стараясь изобразить недоумение. Между рёбер горит и болит, а под лопатками душа выкручивается в тугую спираль. Вжимаю пальцы сильнее в ребро стола, боясь услышать из уст Ханбина что-то такое, что подтвердит мои самые страшные догадки. Мужчина хмыкает, а его глаза кажутся чёрной засасывающей бездной, в которой холодно, мрачно и пусто. — Я говорю о твоих чувствах ко мне. Растерянно моргаю, потеряв дар речи. Сердце приглушенно барабанит о рёбра, а его слова вгрызаются в виски похлеще любого оголодавшего дикого волка, терзающего добычу острыми клыками. Мне становится дурно и невыносимо дышать, ибо то, что долгие годы казалось было скрыто от глаз оказывается лежит у всех на виду. Складывается удушающее чувство, что меня застукали за каким-то страшным непотребством. Мне вдруг хочется оправдаться и разубедить Ханбина в его правоте, но весь воздух выкачивается из лёгких, а голос теряет свою силу. Я только и стою, одурело выпучив глаза. — Ты… — после протяжного молчания пытаюсь выдавить из себя хоть что-то, но так и замолкаю, понимая, что всё бессмысленно. Ханбин ловко манипулировал мной и погружал в пучину лжи и обмана, выстроив вокруг меня город, который в итоге оказывается идеально выполненный муляж. Я угодила в его ловушку, и что теперь? Но додумать у меня не выходит, потому что Ким, едко хмыкнув, придвигается ближе, наклонившись. Обескуражено застываю, затаив дыхание. Его кончик носа почти касается моего, а ментоловое дыхание обжигает губы. Под рёбрами ту-дум, ту-дум и мысли разбегаются врозь. Направленный точь в меня обнажающий душу взгляд мужчины кажется одурманивает и в то же время заставляет паниковать изнутри. Я сильнее впиваюсь ногтями во внутреннюю сторону крышки, почти обламывая их, только чтобы сдержаться и не потянуться пальцами к его лицу. Истощаюсь из-за невыносимой потребности очертить скулы, подбородок и профиль. Ханбин в излюбленной манере ведет ладошкой вверх, останавливаясь на моей шее, и держит так бережно, нежно, отчего в голову снова прокрадывается рождённая его фальшью надежда. Я тянусь к нему навстречу и вздрагиваю, когда губами он касается моего уха. В груди пылает, но в одну секунду меня отрезвляет его шепот, пронзающий горячим дыханием и ледяными словами: — Так может, мне просто трахнуть тебя, чтобы это дерьмо перестало из тебя лезть? Сконфуженно хмурюсь, пропуская через сито каждую букву, и судорожно соображаю, где-то на задворках сознания понимая, что он сказал нечто колючее. Медленно возвращаюсь в реальность и вместе с тем протяжная, ноющая боль. — Что, Юл, я прав? — хмыкает он, когда не находит сопротивления. Чуть отклоняется, чтобы заглянуть в мои глаза и убирает руки. — Собираешься теперь скакать из одной постели в другую, чтобы привлечь моё внимание? Столько холода и желчности в его зрачках вижу впервые. И меня захлестывает обида. Да такая сильная, что рука сама по себе взметается вверх и с силой хлопает Ханбина по щеке. От внезапности мужчина отшатывается, накрыв по инерции ладошкой место удара и хмуро косится на меня. Видимо, он не ждал такой реакции, но кажется и не злится из-за моего всплеска эмоций. Просто смотрит и трёт щеку. А я тяжело дышу, содрогаясь изнутри, и еле стою на ногах. Для меня произошедшее является потрясением. Сложно сообразить, что я думаю, что чувствую — обрушившаяся правда и удачная попытка Ханбина хлестануть по мне оскорбляющими словами превращается в перекрученную жижу, выбивая меня из колеи. Сначала мне нужно прийти в себя и переосмыслить всё. Но нутро успевает упасть на колени, сбитое Кимом, словно кегля шаром, раньше, чем я успеваю это понять — горячие и крупные слёзы стекают по щекам, а из груди вырывается дрожащий писк. Когда в поле зрения появляется тянущаяся к моему лицу рука Ханбина, я перестаю рыдать и очень резко отклоняюсь назад, угрожающе зыркнув на него. Вот только меня вновь пронизывает тоска, потому что в глазах Кима, направленных на меня, исчезает естественный блеск и опустошенность, вдруг его окутавшая, засасывает и меня. Хотел ли он стереть с моего лица слёзы? Он так внезапно переменился, потому что я заплакала? Помнится, однажды он мне как-то сказал, что лучше пусть мир рухнет, чем он увидит мои слёзы. Но была ли в его словах правда? Теперь стоит сомневаться во всем, что он говорит. Осторожно его оттолкнув, я отхожу на несколько шагов к выходу из кухни. — Я с Мино не спала, — из последних сил сообщаю и уже хочу уйти, но замечаю переминающегося с лапы на лапу пса позади мужчины. — И выгуляй, пожалуйста, Конора.***
Мысли — это зыбучие пески. Они поглощают, лишают движения, вселяют в душу панический страх и засасывают вглубь. От них почти невозможно скрыться, ведь так же мысли — это часть нас самих. Всё, о чём мы думаем, так или иначе порождение совокупности наших характеров и принципов. Саму себя в клетку не посадишь, в надежде избежать «встречи» с собой. Другими словами, я не могу выдрать из своей головы думы, которые приносят мне горечь и тоску. Поэтому каждое обидное слово Ханбина снова и снова врезается в ушные перепонки, словно было повторно озвучено вслух. Сказанное им утром искрами рикошетит перед глазами, будто пули, попадающие точь в цель — сердце. Можно ли быть в порядке после таких эмоциональных потрясений? Лично мне тяжело прийти в норму. Моё опущенное настроение подмечает и Субин, которая особой прозорливостью не отличается. Если уж ей по глазам мой кислый вид, то пиши — пропало. Сидя на обеденном перерыве в общей столовой, я ковыряюсь палочками в токпокки и едва ли могу себя заставить съесть хоть что-то. Кусок в горло не лезет. Первая половина дня прошла в таком нервозном состоянии вкупе с похмельем, что всё тело противно ломит, а живот неприятно тянет. Я научилась не зацикливаться на каждом поступке Ханбина, чтобы не стать живым мертвецом, но сегодня что-то как-то тяжко отпустить и переключиться. К тому же я совершенно точно не знаю, как теперь смотреть ему в глаза и делать вид, что мы просто друзья. А друзья ли? — Такое чувство, что сегодня ты сама по себе, — подытоживает Пак, после того, как она дёргает меня за рукав халата, а я поднимаю на неё вопросительный взгляд. Растерянно моргаю и пытаюсь отыскать Намджуна, который точно приходил на обед вместе с нами, как и всегда. Но мужчины нет, как и третьего подноса с едой. — К нему кто-то там записан, поэтому ушёл пораньше, — оповещает коллега, заметив мою озадаченность. Вот тебе на. Настолько погрязла в размышлениях, что упустила из виду Кима. Очень некрасиво и невежливо с моей стороны, учитывая, что вчера мы были на свидании. Выдохнув со стоном, я с размаху хлопаю ладошкой себя по лбу, надеясь хоть таким тираническим способом вернуть себя в реальность. Я взрослая женщина и убиваться из-за какого-то членоносца вредит здоровью! Хватит, Юл, хватит! — Мне кажется, что я такая идиотка, — честно признаюсь, ещё раз прокрутив в голове настырные мысли. — Все мы немного «того», — молвит Субин, прищурившись и нажав подушечкой указательного пальца на кончик моего носа. — Только вот любить себя порой нужнее. Я понимаю, что вас многое связывает и не легко просто взять, и вычеркнуть человека из своей жизни, но разве чувства равноценны страданиям? Мы смотрим в глаза друг другу. Впервые Пак хочет дать мне завуалированный совет. Обычно Сола считает себя обязанной попрекнуть меня в нездоровой любви к токсичному человеку. Мне очень хочется расценить трезво происходящее между мной и другом детства, но действительно стоящий толчок для изменений произошел только сегодня утром. Я ведь всё время пыталась найти оправдания и убедить себя, что моё молчание и тайная любовь к нему — это желание сохранить нашу крепкую дружбу, вот только сейчас я понимаю, что на самом деле попросту пыталась избежать ушата ледяной воды, который заставит меня что-то поменять в наших жизнях. — Знаешь ведь как говорят: "Птицы летят, чтобы разбиться", — горько хмыкаю, положив палочки на поднос, отчего метал звонко звякает. Противный звук эхом ударяется в перепонки. — Но ты не птица и летать не умеешь, — вяло улыбается Субин, проговорив очевидные вещи с таким видом, будто это какое-то философское умозаключение, к которому стоит прислушаться. Решаю на этом и закончить разговор, пока он не приобрёл более удручающий оттенок. — У меня аппетита нет, — говорю, поднимаясь из-за стола. В тарелке коллеги ещё лежит салат, поэтому надеюсь, что смогу покинуть столовую одна. Сегодня не хочется ничего обсуждать и ничем делиться. — Пойду, возьму себе кофе и подышу свежим воздухом. Пак понимает с полуслова: одобрительно кивает и придвигает к себе поближе поднос. Я же торопливо убираю за собой и спешу ретироваться из обеденного помещения. Интересно, по окончанию рабочего дня, когда я вернусь домой, Ханбин будет там? Если да, то о чём нам теперь разговаривать? Мне страшно даже взглянуть ему в глаза, не говоря уже о беседе. Думаю, что было бы лучше какое-то время нам не видеться для того, чтобы привести мысли в порядок. Не знаю, что насчёт него, но моё хрупкое равновесие потеряно. Выйдя в холл, подхожу к кофейному автомату, засовываю купюру и выбираю капучино. Машина громко жужжит, а я задумчиво наблюдаю за тем, как пластмассовый стаканчик наполняется тёмной жидкостью. Ощущаю тяжесть в каждой клеточке тела, будто вчера всю ночь разгружала фуры. Хорошо, что сегодня работы не так много. Не отказалась бы уехать домой и поспать часок-другой, но… как только подумаю, что могу столкнуться там с ним, так готова ночевать сегодня на вокзале или с бездомными в переходе метро. — Лим Юл? — раздаётся сбоку женский голос, привлекающий всё моё внимание. Поворачиваю голову и растягиваю губы в дежурной улыбке, рассчитывая увидеть одну из пациенток, но мгновенно мрачнею. Кан Джэрим. Первая любовь Ханбина и по совместительству моя лучшая подруга того времени, когда я жила в приюте. Не уверена, искренне ли рада видеть её, но что-то внутри всё же ёкает. Женщина же, судя по выражению лица, просто счастлива. И выглядит она презентабельно в зауженном коралловом платье с дорогой на вид брошью над левой грудью. Не то что я в первых попавшихся с утра вещах и немного сальными волосами, ибо сегодня не успела толком привести себя в относительный порядок. — Точно ведь ты! — восторженно восклицает Джэ, а я не могу и слова вымолвить, ведь едва ли узнаю в этой роскошной даме ту чудилу с густо подведёнными глазами. — Ты ничуть не изменилась! — заявляет она, поправив на предплечье чёрную лакированную сумочку. Вроде бы и не слышу с её стороны усмешки, но складывается невольно чувство, будто только что был брошен камень в мой огород. — А вот от тебя прежней ничего не осталось, — наконец подаю голос, учтиво улыбнувшись. Отвлекаюсь на то, чтобы достать из автомата кофе и, вновь поворачиваясь к неожиданной собеседнице, замечаю вошедшего в здание Ханбина. Внутри всё опускается, а звук вокруг становится вакуумным. Руки мелко дрожат, воздух не поступает в лёгкие. Мне становится дурно и хочется сбежать отсюда, ибо не готова после утренних выкрутасов разговаривать с ним. Мне всё ещё больно и обидно. Его слова... были ядовитыми! Он пришёл мириться. Пусть Ким и гордая сволочь, но за свои собственные ошибки, если он их признает, не поскупится на извинения. А то, что он здесь ради этого я понимаю по бумажному пакету из моего любимого магазина кофе. Ханбин, как и любой представитель мужчин, через вот такие подарочки пытается смягчить женский гнев, показав свою внимательность к её вкусам. Внезапно Ким поворачивается в мою сторону, пересекаясь взглядом, и моё сердце дико барабанит о рёбра, а в горле пересыхает. Кажется, я пытаюсь дышать глубже. — Юл?.. — напоминает о себе Джэрим, наклонившись, благодаря чему скрывает от моего взора двинувшегося к нам мужчину. — М? — Как дела, спрашиваю, — повторяет бывшая подруга, — как Ханбин? Вы до сих пор общаетесь? — Спроси у него сама, — срывается с моих губ, но добавить ничего не выходит, потому что возле Джэ вырастает упомянутый и виновато смотрит на меня. — Мы можем… — начинает он, попутно глянув на мою собеседницу, вероятно по обычной инерции, вот только, лицезрев перед собой первую любовь, ошеломлённо замирает. — Вот это встреча, да? — светясь от счастья, произносит Джэрим, а я отчего-то слышу и вижу одно сплошное лицемерие.