Право первой ночи

Сириус потёр кулаком глаза и странное видение на ночном небе исчезло. Он недоверчиво покосился на книгу, с которой в обнимку сладенько похрапывал Люпин. Она называлась «Вечера на хуторе близ Диканьки». Вообще, пёс был против русской литературы, хотя бы потому, что она делала Люпина еще более мрачным, чем обычно. Да и не удивительно: в самом лютом расположении духа Ремус хватался за топор и кричал что-то про свои права, старух с процентами и каких-то дрожащих тварей. В такие моменты Поттер и Блэк праздновали труса как никогда до этого. Ну, а нынче вечером оборотень как раз цитировал какой-то отрывок про летающих чертей, чем не особо впечатлил их с Андромедой, которая уж больно шустро после этого засобиралась домой. Возможно, ее смутили люпиновские книги, появившиеся на свет за двести лет до книгопечатания… В любом случае, Блэк уже устал остро реагировать на какие-либо странности. «Нужно ко всему относиться философски», — справедливо рассудил он, — «Ибо незачем искушать судьбу лишний раз». Пёс безмятежно покрутился на скрипучей кровати: — Хотя чего порой не привидится! Летающие черти, мать их… Не прошло и двух минут, как он уснул, совершенно не подозревая, что их логово уже не является тайным. ***       С горем напополам управляя строптивой метлой, Драко лихо пикировал в самую гущу болотной жижи. Он понятия не имел, как остановиться, лишь подарил накануне два незабываемых поцелуя: один — оконной раме Рабастана Лейстренджа, а второй — чугунному балкону бабули Блэк. Вдобавок, парень продрог, оголодал и так сильно примерз к метле, что готов был поклясться: она всегда была у него между ног, ну просто с рождения. Он долго кружил над полями, выбирая, как бы помягче упасть, но в такое время ни одного стога сена крестьяне не оставляли: уж больно холодно. Покуковав да пошмыгав большим носом, он различил в темноте лунный отблеск болотной слякоти и направился туда, чтобы с матерками да охами хлопнуться в самую гущу зловонной трясины. Упал он, сказать честно, совсем неудачно, с жутким хрустом и четким пониманием: ногу он, как минимум, подвернул. Наудачу, среди жухлой травы мелькнул огонек крестьянской хибары, и, что было сил сжимая в кулаке палочку, парень пополз туда. В лучших традициях партизанской разведки, Малфой-младший тщательно заглянул в каждую щель, каждый уголок и окошко, и успел заметить две лежачие мужские фигуры, в унисон то подрыгивающие ногами во сне, то повизгивающие на собачий манер. Робкая свеча на столе лишь игралась с тенью, и трудно было сказать, кто есть кто. Неухоженный сад вокруг и дикое поле вкупе с откровенно раздолбанным двухэтажным домом навели Драко на мысль, что перед ним беглые каторжники или крестьяне, попавшие в немилость у господ. Возможно даже, магродье, за которым тайно охотился отец. Но тогда они убьют его, если он, конечно, не убьет их первыми… *** … Малфой-старший не пустил ее в камеру к Джеймсу, и уже пятый час Гермиона сидела в своей каморке, то заламывая руки от отчаяния, то бессильно рыдая. Истерика, рвавшаяся наружу с самого начала, обхватила ледяными ладонями сердце и не отпускала. Вся самоуверенность, появившаяся неожиданно накануне, разом пропала, оставив горький привкус полного поражения и беспросветного ужаса. Это было так нечестно, так подло: получить надежду, поверить в себя, а затем утратить все это и убедиться в полной собственной ничтожности и бессилии. Ощутить себя сломанной и сломленной, как тогда, под Круциатусом Беллатрисы в поместье Малфоев. Она вновь прижалась к деревянной двери и замолотила кулаками, повторяя все то, что хрипло кричала до этого, в надежде быть услышанной: — ЛЮЦИУС!!! ЛЮЦИУС!!! Пожалуйста, я сделаю всё, что ты хочешь!!! ЛЮЦИУС! НЕ ТРОГАЙ… Гермиона тихонечко завыла, против воли представляя, как хозяин замка развлекается, пробуя на ненавистном мародёре все свои хитрые игрушки. Навряд ли за такое время Джеймс смог сохранить хотя бы какую-то часть тела непокалеченной. А что могло произойти с его разумом? Может, он настолько измучен, что уже сходит с ума? Что если он станет таким же, как Френк и Алиса Долгопупсы? Она ненавидела Люциуса, но куда больше — себя саму. За то, что не предотвратила, не боролась; что не скинула Малфоя с лестницы, пока была возможность, что не… не сделала миллион подобных вещей. А теперь Гарри вновь потеряет их всех, самым ужасным способом. По ее вине. Пленница обернула плечи толстым одеялом, подошла к двери вновь и принялась биться в нее то правым плечом, то левым, подражая пьяным ирландцам, что пытались высадить дверь кабачка Розмерты целую вечность назад, когда та закрыла бар раньше одиннадцати в день Святого Патрика. Гермиона улыбнулась сквозь слезы воспоминанию и сжала зубы, с остервенением врезаясь в дерево. Не прошло и пяти минут, как по коридору торопливо засеменили брякающие шаги Хвоста, — он был в замке главным, и ключником, и тюремщиком. Заворчав, Питер принялся возиться ключом в замке и пробубнил пару открывающих заклинаний. Едва его прыщавая физиономия просунулась в дверь, волшебница накинула на него свернутую простынь и принялась душить. Другой конец импровизированной удавки был прикреплен к раме кровати, но орудие получилось очень толстым, а ей не хватало сил. Хвост хорошо владел невербальной магией и несколько раз ощутимо достал Гермиону, но она переломила его палочку ударом колена в мягкий живот. Какое-то время они боролись, падали и по очереди давили друг друга душной тканью, пока Петтигрю не изловчился и не ударил девушку кулаком по голове. Гермиона охнула и осела на пол, а противник, отдышавшись, отбросил прочь ненавистную простынь, подобрал с пола слабо соображающую ведьму и заломил ей правую руку за спину, обездвижив. — Не… не было необходимости так стараться, — кое-как просвистел он, вдыхая. — Мне приказано привести тебя в пыточную. Будто птица со сломанным крылом, она ковыляла впереди, все еще поддерживаемая за запястье своим живучим тюремщиком. Казалось, что они шли целую вечность, прежде чем внизу показались отблески факела, освещавшего темницу Малфоев. Криков не было слышно. А то, что Гермиона приняла за равномерное гудение пчел, оказалось мужским стоном, тяжко оседающим на стенах каменного лабиринта. Она рванула вперед, даже не подумав о том, что будет с ее плечом, которое держал не поспевающий за ней Петтигрю. В прочем, он оступился и едва не упал, выпустив добычу из рук. Волшебница ворвалась в камеру и в ужасе прижала ладони ко рту: на двух цепях, посреди комнаты, висел едва живой Джеймс Поттер, а солома под ним была вся густо пропитана кровью. Тело напоминало сырой стейк, а вместо глаз блестели две заплывшие щёлочки. Кривой распухший нос дал бы фору профессиональным боксёрам. В целом, пленник выглядел как человек, что скоро отдаст Дьяволу душу, и Гермиона была готова на что угодно, лишь бы этого самого дьявола отговорить. Он стоял тут же, деловито закатывая запачканные манжеты. Длинные белые волосы стянуты черной лентой, а на лице легкая улыбка сфинкса. Она понятия не имела, что сказать, дабы быть услышанной сразу, без лишних уговоров, а потому, просто взяла теплую мужскую ладонь и потянула за собой, прочь от окровавленной камеры. Гермиона зацепила Люциуса взглядом, и боясь прервать контакт, шла наощупь, не поворачиваясь, всерьез опасаясь, что если лорд оглянется, то решит остаться здесь и продолжит пытки. Он позволял ей вести, а его легкая улыбка затронула глаза, в которых так и замерло нечто нечитаемое с оттенком снисходительности и любопытства. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — трепетало сердце, а голова никак не могла придумать план или слова, что убедят его. И с каждым шагом паника все больше кружила голову. Так отступает дичь, загоняющая себя в ловушку по собственной воле. Они миновали темницы и вышли из подвальных лабиринтов наверх, оказавшись в мраморных коридорах и залах. Холодный пол жалил босые ноги, и Гермиона быстро поняла, что заблудилась. Тогда она нерешительно остановилась и как могла, пусть и неуклюже, приобняла мужчину за талию, притянув себя поближе. И как все это делается? Они так и смотрели друг другу в глаза, пока ведьма не опустила взгляд, вконец смутившись. Ее потряхивало от страха, а лопатки сводила такая боль, что казалось — она никогда не сможет больше держать спину прямо. Лишь левый кулак мял мужскую сорочку, чтобы Люциус не дай бог не вздумал повернуть назад, бросив ее здесь. Как же заставить его забыть про Джеймса? Гермиона позволила себе пересчитать пальцами венки на его руке. Эта большая ладонь и теплая кожа были ей понятны и знакомы. Грубоватые длинные пальцы с миндалевидными ногтями, какие бывают у мыслителей или художников, музыкантов; сами ногти - чуть лиловые, как у ребёнка, аккуратно подстриженные. Мясистую ладонь режут глубокие линии, обещая владельцу яркую и долгую жизнь вкупе с непростым характером. На безымянном пальце - красавец-перстень с изумрудом в серебряной оправе. Девушка слегка улыбнулась, разглядев в сердце камня маленькую вертлявую змейку. Таких Малфоев она знала и помнила; жаль, что это только далёкий отголосок той жизни. Мужчина терпеливо ждал, а ведьма карабкалась взглядом дальше, изучая. Ей нужно было это время, она должна была осознать и добровольно принять происходящее. Смириться. Он уже не мог быть чужим, это было ее негласное условие. И он это условие принял. Гермиона добралась до локтя и коснулась влажного от крови рукава, так неумело подвёрнутого. Малфой понял ее желание, и предпочел просто снять сорочку и отбросить прочь. Девушка тут же коснулась его кожи, совершенно обжигающей, и сбилась с дыхания, рассматривая мускулы и рельеф мышц. Показалось интересным представить их в движении. По непонятной причине, эта мысль завораживала. Ведьма коснулась пальцем длинной венки, танцующей вдоль руки, и нерешительно замерла, откровенно опасаясь посмотреть Малфою в глаза. Он не должен увидеть в ее взгляде ужас, боль и отчаяние, а того паче — неисчерпаемую ненависть. Тогда он просто задушит ее. Девушка перевела взор на мышцы живота и груди. Даже это показалось ей слишком личным, как если бы они уже зашли слишком далеко во всех смыслах. Гермиона на мгновение показалась себе обнажённой, с трудом вспомнив, что все-таки носит сегодня мантию. Левая рука, теперь сжимающая в кулаке лишь воздух, неловким движением опустилась на мужское бедро, собирая пальцами плотную ткань в кулак. Ничего романтического волшебница не замышляла, просто пыталась не упасть в обморок и не выпустить из хватки милорда. Но, похоже, тот понял это по-своему. Люциус глухо зарычал, схватил ладонями ее лицо и припечатал тело к первой попавшейся стене, страстно целуя. Из Гермионы едва не вышибло дух. Она от страха прикрыла глаза и постаралась хотя бы не сопротивляться, а в лучшем случае — просто отключить все чувства. Но тело решило проблему более кардинально: увлекаемое ужасом, сознание просто свалилось в бездонную пропасть.