Сын моего врага

Взмахом волшебной палочки Кингсли призвал с полки внушительных размеров папку и, открыв ее в самом начале, зачитал: «Гарри Джеймс Поттер-Блэк, 1980 года рождения, девятнадцати лет от роду. Пациент больницы имени Святого Мунго с тридцатого июня 1999 года, тридцать первого июля 1999 года переведен в отдельную палату на полный магический карантин». Мое ухо невольно зацепилось за дату – тридцать первое июля 1999 года – день его рождения. – Послушай, Кинг, это какая-то ерунда, – заметил я с сомнением в голосе. – В «Пророке» писали, что Гарри почти сразу после войны разорвал помолвку с этой – как ее? – младшей Уизли и уехал за границу лечить расшатавшиеся нервы. (Я хорошо помнил, как сам читал эту статью через несколько дней после выхода из магической комы, длившейся около полугода.) – Интересно, когда это ты начал верить тому бреду, что пишет порой «Ежедневный Пророк»? – (Я не ослышался сейчас, это сказал сам Министр магии?!) – Правды в этих статьях было ровно столько, сколько мы могли себе позволить подкинуть общественности, и, говоря откровенно, единственная правдивая новость, напечатанная там, касалась разрыва помолвки Поттера и Джинни Уизли. Скажи, – Кингсли снова замялся и явно не представлял, как подступить к неприятному разговору, – как ты относишься к Гарри? – Как я – что?! – мой вопрос прозвучал довольно-таки жалко, потому что я и сам не знал на него ответ. И в самом деле, не скрою, первые пара-тройка лет после его появления в Хогвартсе были для меня настоящей пыткой, но со временем я приучил себя не вздрагивать всякий раз, когда при мне произносили фамилию Поттер (сегодняшнее происшествие являлось досадным исключением из правил, я был здорово расстроен утренними событиями в лаборатории, и поэтому Кингсли застал меня врасплох). Главная проблема заключалась в том, что этот мальчишка – в сущности, неплохой и уж точно абсолютно невиновный в том ужасе, который учинил со мной его отец с дружками много лет назад – был внешне точной копией человека, до сих пор являвшегося мне в моих самых худших ночных кошмарах и насиловавшего меня в них снова и снова. Куда там было Волдеморту против Джеймса, мать его, Поттера!!! И, повинуясь безотчетной, почти звериной ненависти, я малодушно вымещал на Гарри все то, что накопилось у меня в душе по отношению к его отцу. Я снимал с него баллов больше, чем с прочих студентов вместе взятых, третировал и унижал его по поводу и – чего греха таить – без всякого повода. Я сам стал для Гарри Поттера настоящим кошмаром... На пятом курсе Дамблдор заставил меня учить Поттера окклюменции, прекрасно зная, ЧТО может увидеть мальчишка, преодолей он мою защиту, и этот паршивец сунул-таки нос в думосбор... Нет, он все же был ненормально везучим, единственное, что он сумел разглядеть, это «всего лишь» мое воспоминание с пятого курса, когда его отец с дружками стащили с меня штаны на глазах у половины школы. Я не мог и не хотел даже представить себе, как отреагирует Поттер на то, другое... К моему огромному удовлетворению я заметил, насколько ему было неловко от подсмотренного: не каждый день видишь своего родителя, которого почитаешь словно святого, творящим такие неблаговидные дела... Весь шестой курс Поттер занимался по моему старому учебнику зельеварения. Я сразу об этом догадался, как только Слагхорн описал мне некоторые его действия на уроках... Я не стал вмешиваться. Мне, признаться, было любопытно. Видимо, я заразился от Дамблдора страстью к опасным и безответственным экспериментам. Я ничего не предпринимал, пока Гарри едва не убил Драко Малфоя заклятием моего собственного изобретения. А потом я выполнил мою часть договора с Дамблдором, этим великим Гроссмейстером, в руках которого мы – и я, и Поттер – были лишь пешками... Я убил Дамблдора, и Поттер, который был там и все видел, и, конечно, понял не так, как оно было на самом деле, возненавидел меня еще больше. Если было куда еще... А потом... потом я уже на автомате делал то, что велел мне Дамблдор. Нашел способ передать Поттеру меч Гриффиндора, приготовил отретушированные воспоминания, успел отдать их ему и, как мне показалось, благополучно перешел в мир иной. Теперь уже наверняка, потому что в довесок к смертельному укусу змеи на меня рухнули обломки Визжащей хижины, в которую попало одно из срикошетивших заклятий. Я уже практически был «по ту сторону», когда услышал чей-то громкий голос, звавший меня по имени, и кто-то, кашляя и задыхаясь от дыма, начал освобождать меня из-под тлеющей кучи обломков. «Как же вы все мне надоели! Оставьте уже меня! Дайте умереть спокойно!» – негодовал я, истекая кровью, но голос все звал, и умирать стало как-то неловко. Наконец я почувствовал, что мне на грудь больше ничего не давит, последние доски были отброшены в сторону, и Поттер – я уже разобрался, кому принадлежал звавший меня голос – наложил кровеостанавливающее заклятие («Надо же, этот болван все-таки чему-то научился», – подумал я с гордостью, перед тем как потерять сознание). Не скрою, очнувшись в больнице почти полтора года тому назад и прочитав ту статью, я почувствовал, что должен – нет, просто обязан! – найти его и хоть как-то извиниться за мое, скажем так, не вполне достойное поведение. Да и Долга жизни еще никто не отменял... Я сбежал из Мунго, больше полугода разыскивал его по всей Европе и, разумеется, не нашел. У меня была дикая мысль двинуться дальше, но соорудить портал за океан у меня тогда еще не хватило бы сил, а летать на маггловских самолетах я, как ни стыдно мне это признавать, боялся. И я вернулся в Англию. Успокоил свою совесть, принял предложение заведовать самой престижной лабораторией при Министерстве и забыл про него. И вот теперь Кингсли с этими его вопросами, как я отношусь к Поттеру... – Кинг, я даже не знаю, что тебе сказать. Я... не совсем корректно вел себя с ним в Хогвартсе. И я, пожалуй, благодарен ему за то, что, несмотря на мое... отношение, он вытащил меня из-под обломков Визжащей хижины. Но, прости, какое это имеет значение? – Ладно, хватит ходить вокруг да около! – Кингсли неожиданно с размаху ударил кулаком по столу, да так, что один из стаканов с огневиски перевернулся, разлив свое содержимое по столу. Я машинально убрал лужу, уже подбиравшуюся к истории болезни Поттера. – Нет больше Гарри Поттера, мальчишка сошел с ума! – Постой, Кинг, я все еще не понимаю... Кингсли вскочил из-за стола, что при его грузном теле было не так уж и легко, и принялся нервно мерить шагами кабинет. – Что тебе непонятно? Да! Спятил, слетел с катушек, поехал головой, как там еще магглы говорят?! Вскоре после победы над Волдемортом он заперся в доме на Гриммо, заблокировал камин, никого к себе не пускал, лишь этого своего эльфа гонял за выпивкой. Потом, ближе к весне 1999 года к нам начали поступать сигналы от маггловских полицейских, что в районе площади была зафиксирована серия не то взрывов, не то землетрясений. Нескольких магглов пришлось госпитализировать в Мунго в шоковом состоянии. А в июне в больницу заявился и сам Гарри, он жаловался на головные боли, кошмары, потерю ориентации в пространстве и времени и вышедшую из-под контроля магию. Попросил оставить его на пару дней, но за месяц его состояние ухудшилось настолько, что потребовалось его изолировать. Он стал опасен для себя и окружающих. Перестал подпускать к себе колдомедиков. Мы собрали международный консилиум, даже брата Дамблдора Аберфорта пригласили – Гарри, пока был более-менее вменяемый, все о его сестре Ариане говорил. В общем, диагноз у него, – он заглянул в бумаги, что-то уточняя, – «Синдром Арианы Дамблдор», только состояние в разы хуже. Свою магию он не контролирует, чужую – боится... – Это все весьма прискорбно, конечно, – наконец вставил я, – но какое отношение это имеет ко мне? – и тут же почувствовал, что влип по самое не хочу. – Самое прямое, – Кингсли в конце концов перестал метаться по кабинету и остановился напротив меня. – Есть один шанс из тысячи вытащить Гарри из этого безумия, – он набрал полную грудь воздуха и выпалил: – С помощью магического брака с очень сильным волшебником... С тобой, Северус.