Невозможно

Сквозь сплошную темноту небытия до меня донесся приглушенный разговор. Не спеша открывать глаз, я прислушалась к своим ощущениям. Голова не то, что бы болела, скорее ныла – странное ощущение, словно черепушка тесновата, спина затекла от давно не меняющегося положения. Я ощутила под пальцами гладкую ткань. А вот это уже странно. Я помню, что водитель разбудил меня, когда мы только сели на поезд, там же я и должна была очутиться сейчас. Я напрягла слух, но ничего кроме смазанных голосов не услышала – ни шума ветра, с завываниями врывающегося в вагон через открытые форточки, ни стука колес, ни мерного раскачивания. Что-то было не так. Голоса стали приближаться, сопровождаемые глухими ударами шагов. «Есть какие-то подвижки?» – спросил хрипловатый женский голос. «Нет, к сожалению, - мужской баритон показался мне смутно знакомым. - Я продолжаю снимать показатели и проводить стимуляцию, но практически безрезультатно.» «Практически? – женщина понизила голос, словно осуждала. – Вы прекрасно знаете, что любой результат – результат.» Парень вздохнул, и я вдруг почувствовала прикосновение тонких пальцев к плечу. «За последние полтора месяца активность выросла на тринадцать процентов. Да, это больше, чем за весь прошлый год, но все равно недостаточно. Возможно, это всего лишь реакция на экспериментальные препараты или только частичное восстановление, - с каждый словом парень ускорялся и все сильнее сжимал пальцы, - а это еще не значит, что ткани будут активны. Слишком рано для вздохов облегчения, и вы это не хуже меня знаете.» «Знаю. Но что-то лучше, чем ничего.» «Пока это вилами по воде писано. Нет никаких результатов, будь оно все неладно!» Парень с силой стиснул мое плечо, и оно тут же заныло. Я хотела дернуться, открыть глаза - что было бы нормальной реакцией на боль - но тело отказывалось подчиняться. Я напрягла все мышцы, пытаясь сбросить причиняющую боль руку, но результатом оказалось не движение, а звонкий писк над ухом. Я прислушалась, и писк снова повторился. «Не может быть, - прошептала женщина. – Это не ошибка?» «Нет!» Их голоса были полны надежды и благоговейного ужаса. Что их так впечатлило? Я попыталась еще раз, и на этот раз открыть глаза получилось. Надо мной был затертый потолок с флуоресцентными лампами. Я осмотрелась: знакомые белые стены, тумбочка у койки, красный зрачок камеры под потолком. Это совершенно точно не похоже на вагон поезда. Все, связанное с этой историей, не такое, как я привыкла. Может, здесь нормально менять сюжет, пока я не в книге? Может, я просто немного промахнулась с местом? Вот чего уж точно раньше не случалось, так это видеть сны в прыжке. Хотя сон, может, был не в прыжке, а до него, ведь сейчас там, в реальном мире, я лежу на диване и умиротворенно посапываю, прижимая к себе книгу. Я уперлась руками в матрас и попыталась встать, но кто-то придавил меня за плечи обратно к подушке. Я перевела взгляд на наглеца и с удивлением обнаружила улыбающееся лицо Рубера. - Не стоит тебе подниматься, Лес, ты еще слаба, - парень участливо погладил мою руку. - Что происходит? Почему ты здесь? И почему ты… - … нормальный? Вообще-то, я хотела спросить, почему он не дает мне встать, но его «нормальность» и правда была важнее. Занимательнее. Я скованно кивнула. Глаза его не бегали бесконтрольно от предмета к предмету, он не мычал и даже выглядел отдохнувшим. Что за чертовщина здесь твориться? - У меня хороший день, - улыбнулся Рубер. О нет, я видела его хорошие дни, и даже тогда взгляд этого парня не был таким осмысленным. Либо сегодня его лучший день, либо что-то большее. - А если не врать? – попросила я. - Я не вру, - Рубер отмахнулся. – Отец постарался. Теперь, когда я официально военнослужащий, имею право принять участие в экспериментальном лечении. - Ты на таблетках? - Да, и мне невероятно повезло. Я один из тех тринадцати процентов, которым лекарство помогло. - Тринадцать процентов? - Да, может, не так уж это и много, но лучше, чем ничего, - парень пожал плечами. - А теперь, когда ты… дееспособен, тебя не перебросят в «горячие точки»? - Я уже получил свое распределение, Лес, я буду служить здесь. Я разволновалась. Слишком много странностей для нескольких минут в книге. Может, я что-то сделала не так? Может, стресс последнего месяца исказил происходящее? Я заелозила по простыням и, не поддаваясь на неубедительные уговоры Рубера, попыталась встать с койки. Я должны выпрыгнуть. Сейчас же! Я просто обязана все проверить. Я не могу оставаться и рисковать. Я закрыла глаза и вспомнила ощущение вытягивания и задержала дыхание, строя в воображении воронку из воздуха, по которой вмиг домчусь до дома. Замок разблокировался, шумно выдохнув, и дверь открылась. Я отвлеклась, прервавшись, так толком и не начав прыжок. Из коридора в палату вошел координатор, присланный из столицы. - Лес, я вижу, вы снова в порядке! Шторм всплеснул руками и одарил меня широчайшей улыбкой. В прошлый раз меня выдернули еще до того, как я смогла его рассмотреть. Передо мной был молодой мужчина, худощавый и словно весь вытянутый: продолговатое лицо, длинный прямой нос, тонкие руки и ноги, цепкие пальцы. Его глаза горели нездоровым энтузиазмом, а тонкие губы постоянно изгибались в улыбке. Я смотрела на него и не могла понять, противен ли он или, наоборот, забавен. - Да, мне уже лучше, спасибо. - Ох, деточка, - координатор причмокнул. – Вам объяснили, что случилось? - Обезвоживание, - ответил вместо меня Рубер. - Вот и славно, значит, скоро двинемся. Хотели выехать на пару часиков пораньше, а получилось на сутки позже. Вот ведь удивительные повороты судьбы! Шторм кивнул и также стремительно, как вошел, удалился из палаты. Я снова закрыла глаза, полная намерения повторить неудавшийся обратный прыжок, как двери снова открылись. На этот раз в помещение вошел отец Рубера; я в очередной раз удивилась их потрясающему сходству. Понятно, видимо, меня выписывают. Военврач краешком рта улыбнулся сыну, а тот послушно отошел прочь от моей койки. - Как твое самочувствие? – спросил мужчина. - Хорошо. Даже не знаю, что стряслось. Зря вы так всполошились. - Нет, не зря, девочка. У тебя три минуты не билось сердце, еле откачали. Я уставилась на врача. Три минуты я была мертва. Как такое возможно? Вот же я, стою здесь перед ним на своих двоих, разговариваю, чувствую себя хорошо. Даже очень хорошо. Это же был просто обморок, да и то только с этой стороны действительности. Сердце тяжело заухало, ноги стали ватными, и я рухнула на кровать. - Вы врете! – прыснула я. - Зачем мне это? – флегматично отозвался врач и присел рядом со мной. – Я сам лично провел тесты и анализы. У тебя был калий повышен, как тогда, после первого так называемого испытания. - У меня и тогда была остановка сердца? – покрываясь холодным потом, вскрикнула я. - Нет, тогда мы успели, - мужчина ободрительно приобнял меня за спину. – Но то были три дня голодания и обезвоживания, и такая реакция организма была ожидаема. А сейчас… Ты ничего не принимала? - Что? И я снова выпучила на мужчину глаза. Что он хочет сказать? Что я специально с собой сделала что-то? Зачем? Чтобы уклониться от службы? Бред какой-то! - Я бы никогда себе не навредила, - по слогам ответила я. - Я знаю, знаю, - врач закивал головой, – но спросить был должен. Хорошо, раз все нормально, жалоб нет, я ухожу. Руберу поручено за тобой следить. - А разве это не работа медсестер? - Рубер закреплен за медпунктом. Это его работа, - мужчина сказал это тоном, не терпящим возражений, и тут же направился к выходу, попутно ставя отметки в каких-то документах. Я не знала, сколько сейчас времени, и даже не представляла, день на дворе или ночь. Я могу точно сказать лишь то, что меня продержали в палате еще не меньше десяти часов. Рубер постоянно был рядом, а когда он уходил, чтобы поесть или принять лекарства, его заменяла одна из медсестер. Узнав о произошедшем, я побоялась выпрыгивать сейчас – кто знает, чем это может обернуться. Я решила, что не могу рисковать, и остаться в книге вдруг показалось более безопасным вариантом. Мне было скучно, никого из призывников ко мне не пускали, хотя Рубер сказал по секрету, что Сол и Мир пытались пройти. Мне было приятно, что они пришли справиться обо мне, значит, я не совсем чужая для них, и все не так плохо, как думает Иней – я им не враг. Другая, но точно не враг. Удивительно было наблюдать за нормальным Рубером. Он читал книги, ходил по кругу, разминая ноги, иногда начинал разговор. Следить за ним стало моим развлечением. Я пыталась увидеть хоть какое-то отклонение, но ничего не происходило: ни лишних движений, ни тремора, ни бессвязной речи. - Это твое лекарство творит чудеса, - сказала я несколько часов спустя. – Давно ты его пьешь? Рубер задумался, прикидывая в уме. - Почти двое суток. - И уже такие результаты? – я не могла поверить собственным глазам. - Ты не можешь представить, как я счастлив, - выдохнул Рубер. – Последняя пара лет была кошмаром. Как будто я спал, а когда просыпался на короткие промежутки времени, оказывалось, что прошла неделя, месяц… Но теперь все иначе, как прежде. Почти. - Почти? - Тебе, наверное, уже рассказали, каким я был. - Не все. - По результатам выпускного теста меня отправили в столицу. Там я обучался у лучших профессоров, некоторые даже носили старые имена, представляешь? - Старые имена? - Одного профессора звали Иваном Сергеевичем, ему девяносто два года, он застал первые катастрофы. На его глазах человечество вымирало, образовывались союзы. Когда началась война, он уже был взрослым мужчиной, а наши родители только на свет появлялись. Он мне столько всего рассказал! - Но ты здесь, значит, что-то случилось, - осторожно сказала я, возвращая парня обратно из воспоминаний. - Я был частью команды. Мы пытались построить аппарат, способный воскрешать мозг. - Как это? - Одно из излюбленных оружий Азиатского союза – травящие газы, которые вызывают гибель нервных клеток. Наши солдаты мрут как мухи, если отряду не посчастливится попасть под атаку. Это создает бреши в обороне. Мы хотели сделать так, чтобы клетки и цепи между ними можно было восстановить. Ты только подумай, насколько бы это изобретение перевесило чашу весов в сторону нашего союза! - Но мне казалось, нервные клетки не восстанавливаются. - Все так думали, - согласился Рубер. – Но Иван Сергеевич рассказал, что его отец в начале прошлого века работал над доказательством возможности регенерации. Мы надеялись продолжить его работу. - И получилось? - Ничего не получалось, клетки не делились. Но однажды я задержался в лаборатории и заметил кое-что… Рубер замолчал и закрыл лицо руками. Он тяжело дышал. Я придвинулась и обняла его. Сердце норовило снова встать от приступа жалости, охватившей меня. Этот несчастный парень казался мне промокшим котенком – как я не смогла бы выбросить маленькое животное обратно под дождь, так не могла просить Рубера продолжать свой рассказ, насколько бы сильно мне ни хотелось узнать продолжение. - Не рассказывай, я вижу, тебе тяжело. - Я должен рассказать. Мне больно говорить об этом, но еще больнее нести эту тайну в душе. Ты согласна выслушать меня? – Рубер поднял на меня увлажнившиеся глаза. - Да, - сглотнув, ответила я. А что еще я могла сказать, кроме этого короткого слова? - Спасибо. Я молчала, ожидая продолжения, но парень не проронил больше ни слова. Я не настаивала и не торопила. Было ясно, слишком трудно ему говорить о произошедшем. Рубер корил себя, наверняка, мучился воспоминаниями. Мы просидели молча до тех пор, пока за мной не пришла медсестра. Он так и не нашел в себе сил заговорить. Женщина попросила парня выйти из палаты, чтобы я могла переодеться, и уходя он обернулся и одними губами прошептал: «Потом». Хорошо, я могу подождать. В коридоре меня ждал Рубер, одетый в военную форм, готовый проводить меня до вокзала. Мы не спеша вышли из здания. На улице смеркалось, солнце уже скрылось за горизонтом, захватив с собой дневное тепло. Как светлячки, загорались окна домов, но осторожные хозяева тут же прятали тусклые лучики за плотными створками окон. Парень вел меня по дворам, мы столько раз меняли направление движения, что при всем желании я бы не смогла выйти к центру этим же путем. - Ты специально тянешь время? – мой шепот слился с какофонией стрекочущего хора кузнечиков. - А ты как торопишься сесть на поезд? – тихо вторил мне Рубер. Я замолчала. А что ответить? Я не знала, рвалась ли я остаться или уехать скорее. Я точно знала лишь то, что не хочу возвращаться. В реальность. Здесь было по-другому, не так сложно, но и не совсем просто, конечно. Я точно знала, какой была бы моя жизнь, будь я частью этой книги, но что ждет меня там, я не могла представить, ведь дома вещи имеют обыкновение меняться без предупреждения, изменять направление всей жизни в мгновение ока. Я послушно плелась за Рубером, спотыкаясь в стремительно надвигающейся темноте. Где-то над головой громко каркнула ворона и черной стрелой слетела с ветки. Я подняла глаза и заметила, что мы почти пришли – впереди, всего в ста метрах, белели одинокие лампы закопченной маленькой станции. Я стиснула зубы, аж мышцы заныли. Изо рта вырвался судорожный вздох. - Не волнуйся, - Рубер сжал мои пальцы. Я повернулась к нему: в его глазах плясали блики, скудный свет едва заметно очерчивал высокие скулы и тонкий нос. Я понимала, что скорее всего больше никогда его не увижу, значит, не узнаю всей его истории. Я всем сердцем желала, чтобы прошлое перестало его терзать – ему повезло, ему выпал второй шанс. Я улыбнулась и остановилась. - Спасибо. - За что? - За доверие и помощь. Будь счастлив. Рубер тихо засмеялся. - Ты со мной прощаешься? - Я же уезжаю, - я непонимающе уставилась на него, - мы можем больше никогда не увидеться. А ты хороший, да и некультурно было бы просто так уйти, не говоря ни слова. - А кто сказал, что ты уезжаешь одна? – Рубер поджал губы. – Меня приставали к тебе, как сопроводителя. Отец не уверен, что ты полностью здорова, но доказать это он никому не может, да задержка в отправлении призывников никому не нужна. - Ты – моя нянька? – поразмыслив над словами парня, уточнила я, довольно резко, если честно. - Скорее, личный медик. - Но ты не медик. - Ты вообще слушала, что я тебе сегодня рассказывал? – сощурив глаза и приблизив свое лицо к моему, спросил Рубер и тут же продолжил. – Я – ученый, я был частью команды исследователей мозга. У меня достаточно знаний, чтобы быть врачом в любом из здешних поселков, и я уж точно могу быть твоей нянькой. - Но ты же сам лечишься! - воскликнула я. - Ты ешь, ты пьешь, ты спишь. Для меня таблетки как что-то такое же, и всего-то. Я – снова я, и тебе определенно нужен наблюдающий. Рубер выглядел серьезным, он не шутил. Он смотрел прямо, не отводя глаз. Сложно было под таким бессловесным напором усомниться в его честности. Я не здорова. Значит, это точно не просто обезвоживание. Да еще и остановка сердца… Рука дернулась к груди. Я чувствовала, как ускоряется пульс – я боялась. Боялась последствий прыжков – а вдруг я умру здесь, что будет? Да, такое уже было, но тогда же это было… что? Пуля в лоб, осколок взорвавшейся гранаты? Это было нечто извне. А если смерть придет изнутри, как это отразится на моей настоящей жизни? Я сжала ткань куртки и отвернулась от изучающего мое лицо Рубера. Надо успокоиться – если уж мне не повредила пуля, то инфаркт тоже много шума не наделает. Надеюсь. Надо возвращаться. Я все равно выпрыгну, так уж лучше рано, пока не стало поздно. Я мотнула головой, прогоняя навязчивые мысли и, заставив себя улыбнуться, повернулась к парню. - Что ж, если надо, то кто я такая, чтобы спорить. Пойдем, нас уже все заждались. - Уж это точно! Мы подошли к поезду. Массивная конструкция с обтекаемой формой нейтрального цвета. Этот огромный техногенный змей мог бесшумно петлять по тысячам километров путей. «А действительно же не шумит», - мелькнула мысль. Я опустила глаза, но как ни силилась, не разглядела тяжелых дисков колес, их просто не было. Поезд «висел» над землей. «Вот это да – магнитная подушка, не приходилось мне на таком чуде кататься еще!» Видимо, я хихикнула, потому что кто-то дернул меня за рукав. - Не время смеяться, - раздался голос Мир. Я улыбнулась ей, радостная встрече. - Как ты себя чувствуешь? – спросила девушка. - Хорошо. Только вот Рубера ко мне приставили, чтобы за здоровьем следил, - я кивнула в сторону парня, загружающего сумку с вещми в вагон. - Это отлично, он умный, - Мир вздохнула. – Удивительные изменения с ним произошли и так быстро. Я очень рада за него. - Когда я от шока оправилась, тоже обрадовалась. - Пойдем, - Мир потянула меня за локоть. - Твое купе как раз соседнее с моим. Вещи уже на месте. Я послушно проследовала за девушкой. Тамбур был довольно просторным и аккуратным. Я невольно вспомнила электрички, на которых приходилось часто мотаться – земля и небо. Проход в вагоне был узким, затертый ковролин на полу, холодные серые стены, тонкая флуоресцирующая лента под потолком. Мир указала на одну из выдвижных дверей. - Это твое. Там есть все, что надо. Я потом еще зайду, располагайся пока. Девушка устало улыбнулась и скрылась за соседней дверью. Хоть проход и был тесным, зато купе оказались просторными. Я краем глаза заметила широкую подвесную полку – кровать, небольшой столик, длинный шкаф или стеллаж, не поняла толком. Все было разных оттенков серого и черного. Кто-то явно не мучился с дизайном. Я потянула ручку своей двери, и она послушно двинулась. Сосредоточив все свое внимание на замке, я вошла в купе и захлопнула дверь. Я повернулась, чтобы осмотреться, но вместо деталей обстановки увидела сидящего на кровати Сола. Он встал и сделал шаг ко мне, этого было достаточно, чтобы мы оказались совсем близко. - Что ты здесь делаешь? – глупо растягивая слова, спросила я. - Тебя жду. - Зачем? - Узнать, как ты. - Все хорошо. - Ты это всем говоришь, чтобы не лезли, или все правда хорошо? - Здоровье меня не мучает. Сол кивнул. В купе было темно, только одинокий лучик света пробивался сквозь щель под дверью, создавая причудливые тени. Сол был здесь, вот тут, рядом. С той ночи в старом музее как будто вечность прошла. Я вдруг ощутила все нарастающий зуд – мне так хотелось взять сжать его ладонь, почувствовать грубую кожу, шелушащуюся на костяшках пальцев. Хотелось прикосновениями прочертить невидимые линии на его руках, все рисовать и рисовать, создавать узоры и образы, которые только я могла бы видеть. Хотелось не отводить глаз, не моргать, чтобы даже на миг не терять его взгляд. Теплый. Всю меня тянуло к нему, и больше в мысли не врезалось неугомонное «нельзя». Как же хорошо! Поддавшим желаниям, я протянула к нему руку, и наши пальцы переплелись. До чего странное чувство – невинный, привычный жест кажется таким интимным, сокровенным. Мурашки пробежали по спине, заставив поежиться и вздрогнуть. Сложно поверить, что бывает так приятно. Сол рассеянно перебирал пальцами. Он так же, как и я, не отводил взгляда. Он здесь, он рядом, я могу до него дотронуться… Но внезапное осознание острым лезвием вспороло безмолвную идиллию. Я же ухожу. Сегодня; как только все уснут, я выпрыгиваю и больше не вернусь. Никогда. Это становится все опаснее, я не могу рисковать собой. Но Сол… Почему сейчас, когда все должно было закончиться и навсегда остаться только на книжных страницах, мне стало так хорошо, без условий, без ожиданий и обещаний. Просто хорошо. Тепло. Что за несправедливость! Тягучее, склизкое отчаяние разлилось в груди, душащими слезами подступило к горлу. Я не закрыла глаз, не отвернулась – если уж это конец, то я хочу наслаждаться им сколько возможно. Я приблизилась к Солу, прижавшись телом к нему. Вот он, настоящий – из плоти и крови, в его голове роятся сотни мыслей, его мыслей, а не авторских выдумок. Соленый поток из моих глаз все никак не прекращался, губы дрожали, но я решилась сказать то, о чем думала. - Я не хочу уходить, не хочу терять тебя. - Ты и не теряешь, - спокойный, ровный голос, низкий, глубокий, заставляющий натянутые струнки души вибрировать, рождать тревожные, волнительные аккорды. – Я здесь, чувствуешь? - Сол нагнулся и нежно коснулся до моей влажной щеки. Когда поезд тронулся, Шторм рывком открыл дверь в купе, заставив нас с Солом морщиться от света, ударившего по глазам, и отпрянуть друг от друга. - Так, солдаты, я все понимаю, но правила есть правила. Разойтись! Координатор включил свет, вышел, закрыв за собой дверь, и отправился проверять дольше. Я посмотрела на Сола, забирающего свою куртку с кровати. Это последний раз, когда я его вижу. Выходя, парень улыбнулся, поджав тонкие губы. Вот и все, я осталась одна. Я бы хотела задержаться, но понимала, что не могу. Я выключила тусклый свет, легла на кровать. От подушки пахло Солом, а может быть, мне просто казалось. Я скомкала простыню в кулаке и, собравшись с силами, прыгнула. Я проснулась от яркого света, льющегося сквозь шторы. Желудок жалобно ныл, а глаза болели от вчерашних рыданий. В ушах стучало. Я не спешила вставать – зачем? У меня каникулы, Илья в другом городе, а голод можно и потерпеть. Я притянула коленки к груди и тихо захныкала. Вот она я, жива – здорова, но так глубоко несчастна. Друг стал парнем, а потом бросил; книжный персонаж стал кем-то большим, чем положено в природе, и я бросила его. Треклятый превратности судьбы! Я зло зарычала и вскочила с кровати. Кровь прилила к голове, и перед глазами заплясали черные точки. Я постояла пару минут, ожидая пока меня перестанет шатать. Когда сердцебиение унялось, и распахнула глаза. Но я была не дома. Я все так же была в вагоне, в своем купе. Я поспешно выглянула в окно – равнина, лес, река – непримечательный пейзаж с огромной скоростью проносился мимо. Как же так? Я же выпрыгнула, я вернулась, должна сейчас стоять посреди гостиной, а не здесь. Что не так пошло? Я попыталась выпрыгнуть еще раз. Снова воссоздала в памяти ощущения, но теперь это были воспоминания. У меня не получалось. Я не могла вернуться. Я застряла. Я слишком долго медлила – я пропала. Я… Я дышала часто и шумно, но воздуха все равно не хватало. Перед глазами все снова поплыло. Не вернуться домой, не могу вернуться, не получается! Надо пробовать еще. И еще, и еще! Пока не удастся. Я покачивалась в такт мощным ударам сердца, стараясь сосредоточиться. Конечно, мне здесь нравилось, конечно, здесь был Сол, который был мне не безразличен, но там же моя жизнь – мечты, институт, родители, да тот же Илья, он причинил мне не мало боли, но я не могу вот так от него оказаться. Так же как и от всего остального. Пробовать еще, рано или поздно получится! … Но не получилось. Спустя пару часов я обессилено рухнула на кровать. Я здесь застряла. Не было больше эмоций. Паника прошла, но ее место не заняло ничего. Пустота, абсолютная пустота внутри, и только сердце размеренно барахтается в бесконечной черной жиже, разъедающей душу. Я не вернусь, меня больше нет.