***
Похоже, существуют люди, которых Небесная канцелярия не любит сильнее меня и норовит подложить свинью. И за примером даже ходить далеко не приходится! Вот хотя бы Миядзаки-кун. Вчера он просил меня не общаться с Ханамией, что на протяжении всего дня я и делала (пусть и не ответить парню на колкости было чертовски сложно). И вроде бы всё было бы прекрасно, но… — Игараси-кун, Ханамия-кун, сегодня вы дежурите! — Бабах! Только я хотела начать заливать учителю, что сегодня я ну никак не могу подежурить с этим… ну вот с этим, короче. Мол, сами понимаете: муж, семья, работа, дети… Но учитель, словно чувствуя неладное, смылся из класса на первой космической. Вот и я бы хотела сегодня точно так же смыться. — Тай-чан, хочешь, я помогу с дежурством? Спасибо, святой Миядзаки-кун, что не бросаешь меня на произвол судьбы и на растерзание бровастому, который в душе уже победный танец исполнил — теперь-то вдоволь можно наиздеваться над бедной и несчастной мной. Но я была бы не я, если бы не добила старосту твёрдым отказом. — Спасибо, Миядзаки-кун, но не нужно. До завтра. «Бабах!» в квадрате. Стоило отказаться от предложения старосты только ради лиц парней, которые постепенно удивлённо вытянулись. Подождите-ка, у Миядзаки-куна нервно дёргается глаз? Староста вышел из класса, посмотрев на Ханамию так, словно он дерьмо в его омлете, и что-то недовольно фыркнул. И я осталась один на один с собратом по несчастью, который, как истинный джентльмен, кинул мне грязную тряпку. И попал прямо в лицо. Вот мерзавец! Я хотела было отправить эту тряпку ему обратно, но вовремя передумала. А то мало ли… Поэтому и пришлось молча мыть доску, пока я случайно не бросила взгляд на притихшего Ханамию. Ведь не к добру была вся эта тишина, ох не к добру. Явно этот мерзавец что-то задумал. И каково же было моё удивление, когда я увидела сосредоточенное лицо парня, который с ужасающей педантичностью расставлял стулья и натирал до скрипа парты. Почему-то перед глазами сразу предстала идеально чистая мужская раздевалка… Да ну нет, бред какой-то… — Игараси, у тебя что, руки кривые? — раздражённо фыркнул парень. — А что не так? — Разводы на доске, — раздражённо ответил он, резко разворачивая меня лицом к этим самым несчастным разводам. — Неужели нельзя было помыть так, чтобы их не было? Или это слишком сложно для тебя? И только я открыла рот, чтобы отпустить какую-нибудь колкость, как Ханамия забрал у меня тряпку и начал чуть ли не любовно сначала мыть тряпку и надраивать доску, а потом вновь мыть тряпку. Мне даже неловко стало от этой картины, и я стала собирать мусор по всему классу, лишь бы не смотреть на эту жесть. Кто бы мог подумать, что Ханамия Макото окажется конченым чистоплюем. Просто отшибленным. Зато теперь понятно, почему несчастная раздевалка такая чистая. Когда пошёл второй час моих глубочайших страданий, всё было убрано, а моя туша тоже спешила убрать себя куда подальше отсюда. — Уже сбегаешь, иностраночка? — усмехнулся Ханамия, преграждая мне дорогу. — А что, нельзя? — фыркнула в ответ я, пытаясь миновать преграду. — А может, и нельзя, — парень, который, судя по всему, до дрожи в коленях любил нарушать чужое личное пространство, наклонился вперёд. Его лицо было так близко, что можно было даже плюнуть в него. — Как-то плевать, — безразлично хмыкнула я, в глубине души раздосадованная тем, что всё же не осмелилась плюнуть ему в лицо. — Счастливо оставаться. — Так значит, ты у нас такая же, как все эти безмозглые курицы, — чересчур печально вздохнул Ханамия. Не совсем поняла, про каких там куриц он мелет, но моя бескрайняя гордость была очень сильно задета, а смелость на грани тупости встала на её защиту. Я круто развернулась на сто восемьдесят градусов и с плохо скрываемым раздражением посмотрела на довольного, словно кот, объевшийся сметаны, парня. Смог ведь добиться своего, мерзавец. А Ханамия тем временем обошёл учительский стол, развалился на его месте и, состроив печальную физиономию, словно доктор, выносящий смертный приговор, начал кивать. Мол, да-да, Игараси, всё так и есть. Бесит. — Про каких это безмозглых куриц идёт речь, позволь уточнить, — мрачно проговорила я, скрестив руки на груди. — Про куриц из футбольного клуба, из нашего класса, из студсовета, — начал перечислять Ханамия всё с тем же лицом. Да-да, тем самым притворно-несчастным лицом, по которому хотелось смачно зарядить чем-нибудь тяжёлым. Например, бюстом принца Сётоку, который так одиноко стоит в конце класса. Заметив, что я всё же не могу понять, что к чему, парень вздохнул и пояснил: — Все они, как покорные овечки, слушаются Миядзаки. «Ой, Миядзаки-кун сказал, что Ханамия — мерзавец!», «Ой, Миядзаки-кун запретил нам с ним общаться!»… Он всех, всех настроил против меня! Теперь и тебя… Скажи, неужели я такой плохой? По мере этого диалога парень то говорил тише, то громче; голос его дрожал, и казалось, ещё чуть-чуть — и он разрыдается. А в конце он ещё и посмотрел на меня, словно брошенный и никому не нужный котёнок. — Кончай ломать комедию, королева драмы, — фыркнула я. Однако стоит признать, что актёр из него получился бы восхитительный. Ханамия резко рассмеялся и показал мне язык. И в тот момент мне стало интересно: часто ли он такие монологи двигает? — Я не общаюсь с тобой потому, что ты конченый мерзавец, Ханамия. А Миядзаки-кун вчера просто подтвердил мои догадки. А теперь, — философски начала я, — оставляю тебя с твоими душевными переживаниями и мусором, — и с этими словами я опрокинула мусорное ведро и вылетела из класса под полный ужаса и отчаяния стон.***
Я медленно шла к выходу из школы, как вдруг до меня донеслась забойная игра на барабанах. И моим моральным долгом было заглянуть в класс музыки, откуда и доносилась игра. В пустом, просторном и ярко освещённом классе находился один-единственный парень, с длинной, закрывающей глаза челкой; он-то и сидел за барабанной установкой. Он был настолько увлечён своей игрой, что даже не сразу заметил меня. А как увидел, так сразу неловко замер, а пузырь из жвачки, который он то и дело надувал, лопнул, прилипнув к лицу. — Классно играешь, — без всякого приветствия начала я. — Типа спасибо, — отозвался парень. — А ты это… та самая новенькая? Из России которая? — добавил он спустя несколько мгновений тишины. — А я тут, похоже, знаменитость, — усмехнулась я, облокотившись о стену. — Игараси Таисия. — Казуя Хара, — в свою очередь представился парень, встав из-за барабанов и протягивая мне руку, которую я тут же пожала. — Слушай, раз мы из одного класса… — как-то неуверенно начал он, но был тут же перебит мной. — Мы из одного класса? Я вроде тебя не видела. — И не смогла бы, меня не было в школе три дня. Участникам спортивных клубов после игр можно не ходить пару дней в школу, вот и отрывался дома, — пояснил Казуя-кун. — Так вот… я что хотел спросить-то… Про меня химик не спрашивал? — Чего? — я так и зависла, а парень достал новую мятную пластинку и начал надувать пузыри. Парень неловко кашлянул и почесал затылок. — Ну, химик. Ничего не говорил про бестолкового челкастого? Не обещал завалить допами? Превратить жизнь в боль и страдания? — Да вроде нет… — Фух, а то я думал, что и завтра придётся от него прятаться, — Казуя-кун вздохнул так, словно с его плеч свалился Эверест. Слово за слово мы разговорились. Вернее разговорился мой новый знакомый, а мне лишь оставалось слушать его и изредка вставлять свои пять копеек или задавать интересующий меня вопрос. Как выяснилось, Казуя-кун был ходячим сборником историй как про своих одноклассников, так и про каких-то левых, вероятно, даже не существующих людей. Большинство историй о нашем классе он мне и рассказал. К сожалению, исключением были Ханамия и Миядзаки-кун, но не суть. Правда, это были явно не те истории, которые нужно знать о своих новых одноклассниках. Определённо не те истории… Но чёрт. Где ты ещё услышишь, как какой-то парниша со всего размаху впечатался в дверь и «сполз по стеночке», пытаясь подкатить к одной из самых популярных девушек в школе? И это ещё цветочки. Так бы мы и трепались, если бы я не заметила, подходя к выходу с территории школы, знакомый невысокий силуэт, который по своему обыкновению подпирал стену, попивая колу. Правда, непонятно, что мелкий забыл у школы. То «Че ты за мной в школу приходишь? Че ты меня позоришь? Да я сама самостоятельность!», а тут сам пришёл. Не иначе как накосячил. — Че за гопарь, сеструх? — начал брат на русском, подходя ко мне. — Ты мне ещё почекай. Сам не хуже гопаря. У моего брата была более азиатская внешность, чем у меня: волосы темнее и жёстче, глаза также темнее и уже, лицо круглее. И именно поэтому мои родители назвали его Иваном. У родителей всегда было прекрасное чувство юмора, и мой брат был его вершиной, так сказать, «Подсолнухи» Ван Гога или «К Элизе» Бетховена. — Казуя-кун, познакомься, это мой младший брат. Младший брат, познакомься, это Казуя Хара, мой одноклассник. — Очень приятно. Игараси Иван, — представился малой, недовольно зыркнув на меня, давящуюся от смеха. Как звучит, а? Не то что Иван Набокин. — Ладно, нам пора. До завтра, Казуя-кун, — сказала я и, помахав на прощанье парню рукой, направилась с братом в сторону нужной станции. — Ага, бывай, Тай-чан, — отозвался он, и его очередной шар из жвачки лопнул. — И опять ты с гопарями дружбу заводишь… — задумчиво хмыкнул брат на русском, на что я демонстративно фыркнула. Ни с каким гопарями я не завожу дружбу… Наверное… Возможно…