Трижды давным-давно

　　В этой истории у всего две стороны, будь то человек, поселение или что-то до того привычное, что уж его-то не заподозришь в сокрытии тайны. 　　Вот, скажем, каменная изгородь, в которую можно упереться, если пойти на север от деревушки Застенье. Нельзя сказать, что изгородь эта чем-то необычна или даже сколько-нибудь примечательна: её складывали из больших камней, привезённых из-под холма, и складывали на совесть, потому что стоит она на своём месте с незапамятных времён. Но изгородь эта, словно самый преданный друг, хранит замечательную тайну. 　　Если пройти ночью до поворота у фермы Хэмпстоков, прилечь на лугу и посмотреть в небо, можно увидеть далёкие огоньки звёзд. Но стоит перебраться через дыру в каменной кладке, которая в такой стене выглядит, как насмешка, и упасть в траву по другую сторону, звёзды посмотрят на вас. 　　Это не так-то просто уловить, но некоторые достаточно застенчивы, чтобы покраснеть и чуть отвернуться, если заметят их пристальный взгляд. А пропустить мигнувшую и вспыхнувшую алым румянцем звезду по ту сторону изгороди почти невозможно — ведь в Волшебной стране небо ярче и совсем чуточку ближе к земле. 　　И раз уж вы перебрались через стену мимо стражей — а они несут свою вахту круглосуточно, охраняя одну сторону от другой — и вволю повалялись в густой траве, стоит подняться, перестать беспокоить малых фэйри и дойти до Ярмарки. Заметить её нетрудно: она сияет синими и красными огнями, там никогда не смолкает шум, а разноцветные шатры приветственно машут флагами. 　　Сюда сбегало множество жителей Застенья: кто к старым приятелям, кто за бокальчиком любовного зелья, кто за порцией чистой храбрости, а кто просто поглазеть на диковинки. Бывали и такие, что оставались в Волшебной стране навсегда. Но мало кто переступал через покрытые мхом камни, чтобы оказаться на другой стороне — той, где шипели паровозы и правила династия картонных королей, а с недавних пор начали то и дело свистеть бомбы и возвещающие о них сирены. 　　В одну из таких ночей, когда на западе ещё догорал закат, порог каменной двери в Волшебную страну пересекли трое. Когда они сделали первый шаг, небо над Стеной было иссиня-чёрным, как пролитые на дешёвую бумагу бульварных романов чернила. 　　Ладонь в ладонь, глубокий вдох, последний взгляд на звёзды. Последний взгляд на свою семью, шептавшую им ночами слова утешения и напутствия. 　　Трава по ту сторону Стены была такой же, как и в Волшебной Стране, мягкой и мокрой от недавно прошедшего дождя. Камни, из которых давным-давно сложили Стену незримые божества, были покрыты мхом с обеих сторон: и пусть на одной из них мох шептал стихотворения, подслушанные в соседнем мире, различий было гораздо меньше, чем можно было предположить. 　　У них были все шансы рассыпаться камнями и пылью, стать частью Стены и хранить её долгие-долгие годы. Но песнь человеческой крови в них была слишком громкой. Громче, чем звон притаившегося в сердцах звёздного света. Они сделали шаг, а за ним — первый вдох. Воздух страны, в которой вырос их отец, обжёг лёгкие. Мир за Стеной впустил их, как ещё не до конца проснувшийся хозяин, а после того, как закрыл дверь, присмотрелся. Вроде бы люди... и немного звёзды? Что ж, иные люди мнят себя Наполеонами или пришельцами с других планет. Одной Бетельгейзе больше, одной меньше. А настоящие ли — это решать докторам. 　 　Деревушка Застенье спала, и всем в ней, конечно, снились сны. В доме Хэмпстоков шумел океан: он тоже шептал что-то успокаивающее в уши своим детям, качал их в своих бирюзовых волнах, уносил далеко от ежедневных забот и опостылевшего однообразия. В ночлежке у мистера Бромия разливался храп, могучий, какой бывает только после славного веселья и не менее славного вина. Жители деревни делали вид, что не замечают очевидного: мистер Бромий был таким же, как и пятьдесят лет назад. Возраст его невозможно было угадать, даже вооружившись лупой и дипломом биолога или анатома. Преуспеть смог бы, разве что, винодел или особо искушённый дегустатор, но тех, кто на вкус определял вкус человеческой души, по эту сторону Стены было куда меньше, чем по другую. 　　 Они шли, так и держась за руки: брат и сёстры против всех опасностей нового мира. Одна сестра заливалась смехом — она никогда не сдерживала рвущихся наружу эмоций. Другая улыбалась неуверенно, несмело, пробуя всё вокруг на вкус: ветер показался ей похожим на сладкую вату с Ярмарки, а шум мельницы вдалеке — на то, как лопаются на языке запечённые в сметане молнии. Последние мешками привозил в королевский дворец пират с самым грозным смехом на свете. 　　Их брат держался увереннее всех. 　Дай ему волю, и через несколько дней все жители Застенья станут ему друзьями, а если не друзьями, так добрыми знакомыми, а если не знакомыми, то врагами, да такими, что будут желать ему долгих лет жизни. С такими врагами всё обретает смысл. 　　Звали его Элфином О'Вайном, как одного из звёздных дядюшек, светивших в северном полушарии, и в наследство от своего земного отца он получил открытую улыбку и тёмные волосы, а от небесной матери — сияние. Когда Элфин радовался, он лучился счастьем в буквальном смысле: мягкий свет пробивался сквозь пряди его волос, выползал из рукавов и обхватывал шею на манер украшения. Когда Элфин грустил, казалось, что он вбирал в себя весь свет, что имел неосторожность приблизиться к нему. Вокруг третьего принца — а третьим детям в сказках всегда полагается особенная роль — сгущалась тьма. Случалось это не так часто, чтобы кто-то забил тревогу, да и жизнерадостные сёстры всегда были рядом, готовые поделиться радостью и развеять самые тяжёлые мысли. У младшей, Элейн, получалось это лучше всего. 　　Они были не разлей вода: Элейн и Элфин, вечно полные энергии, готовые хоть завтра отправиться на поиски клада или потерянного рубина Штормхолда, обещавшего корону тому, кто вернёт ему истинный цвет. И когда им представилась такая возможность, они раздумывали недолго: отправились к Стене с первым же попутным кораблём. Киносура, самая старшая — у старших детей в сказках тоже особая роль, хоть и незавидная — увязалась за ними в необъяснимом приключенческом порыве, о котором позже не раз жалела. 　Принцессы и принц постучались в дверь корчмы, недавно переквалифицировавшейся в паб. Над входом тоскливо скрипела вывеска с изображением единорога, а выцветшие буквы сообщали, что путникам посчастливилось попасть в «Бой за корону».******* По другую сторону вывески, конечно, красовался лев, бывший когда-то ярко-рыжим, а теперь, в лунном свете, казавшимся болезненным. Такой ни за что бы не выиграл даже у козлёнка, не то что у единорога, не потерявшего ни свой цвет, ни своё здоровье. 　　 Женщина в засаленном переднике и накинутой на плечи шали — ночь выдалась довольно прохладной — подвела всех троих к одному из столиков, смахнула с него крошки и сообщила, что свободных комнат у них только две. 　　— Добрая женщина, — Элфин взял дело в свои руки. — Принесите по чарочке вашего лучшего вина. 　　Та воззрилась на них почти с неодобрением, но вскоре вернулась с тремя деревянными кружками. 　　Элейн схватилась за одну из них, как утопающий за соломинку, и осушила её в несколько могучих глотков. 　 　— Ещё! — возвестила она с таким пылом, будто собралась пить здесь до самого утра из всех бочек в подвале, а потом закатить вечеринку, какую Застенье в жизни не видывало. 　　Элфин рассмеялся прямо в кружку, из которой успел сделать всего глоток, и чуть не поперхнулся. Киносура опасливо понюхала вино и отставила напиток в сторону — пить ей совсем не хотелось. 　　Через несколько минут женщина в переднике, которая оказалась одной из миссис Хэмпсток, той, что вышла замуж за владельца единственной машины в деревне, сидела за столом вместе с принцем и принцессами и со всем присущим ей вниманием слушала историю о том, как Элфин пытался продать букет молний настоящему пирату. Тогда он сел не просто в лужу, а в целую воздушную яму: пират задавал совершенно дурацкие вопросы, а Элфин на ходу придумывал на них такие же дурацкие ответы. В молниях он смыслил не больше, чем в искусстве навигации и картографии: так, по милости третьего штормхолдского принца, Стена оказалась на севере Волшебной страны, а самые чудовищные грозы уползли ещё дальше, в край вечных льдов. 　　Шум вытащил из постели ещё одного из постояльцев «Боя за корону», доморощенного астронома с большими амбициями. Будущее человечества он видел среди звёзд и изредка пописывал фантастические книги о путешествиях на другие планеты. Узнай он, что посреди ночи подсел к компании самых настоящих звёзд, — по крайней мере, по материнской линии — они бы просто так от него не отделались. Но вместо этого он задал несколько вопросов о природе вещей, и Киносура дала ему настолько подробный ответ, что он тут же вскочил с места и побежал в свою комнату, чтобы всё успеть записать. По дороге он зацепился за ступеньку и лихо грохнулся с лестницы, только чудом не перевалившись через перила. Слова старшей принцессы, конечно, тут же вылетели у него из головы и закатились под трёхногий табурет, стоящий под лестницей. Там они и лежали до 1978-го года, пока их случайно не подобрал проезжавший мимо сценарист радиопостановок.******** 　　К утру почти все сотрудники и постояльцы «Боя за корону», а также как минимум половина местных жителей выпивали за мистера Торна — да-да, «того мальчугана, на свадьбу к которому моя бабушка пёрлась чуть ли не на край свет, говорю вам!» — и его жену уже которую кружку. Мистер Бромий вкатил в паб несколько бочек из своего собственного запаса, и весёлые посиделки превратились в настоящий праздник. 　　— Только так и подобает встречать королевских особ! — возвестил Бромий и опрокинул чашу с вином в своё необъятное горло под одобрительное улюлюканье толпы. 　　Элфин не заметил, когда из-за стола исчезла его старшая сестра — да это его и не слишком взволновало. Если уж кто и знал, как о себе позаботиться, так это Киносура. Да и от отца ей остался полезный в поисках навык: она всегда твёрдо знала, куда ей нужно идти. Ноги сами несли её к цели, вот только цель не всегда была той самой: всякому иногда хочется покушать или найти настоящую любовь. Не заметил он, и как исчезла младшая сестра: в одно мгновение она продиралась сквозь толпу, неся в каждой руке по две кружки и выплёскивая их содержимое на чужие плечи, а в другое совсем пропала из виду. Но Элфин был почти уверен, что Элейн сидит сейчас где-нибудь на дровнике и, запрокинув голову и улыбаясь, рассказывает родителям о том, как прошла её первая ночь за Стеной. 　　Элфин уснул в комнате наверху после того, как целый час крутил ручку радиоприёмника и вслушивался в чужие голоса. Это было совсем непохоже на говорящие зеркала, которые только и болтали, что о красоте. А ведь кое-кто говорил, что за Стеной нет места магии. 　 　Туман в голове Элфина мягко укрыл его мысли и превратил их в глубокий сон. Туман за окнами укрыл собой улицы Застенья и принцесс, решивших, что самое время отправиться в путь.

***

　 　Солнце пришло в Застенье чуть позже положенного, немного стесняясь королевских гостей — да и кто бы на его месте не смутился? Ведовство пришло в Застенье вместе с солнечными лучами, как незваный гость, которого потом так сложно выпроводить из дому. Пришло оно под широкополой шляпой и тёмным плащом, опираясь на испещрённый рунами посох, и шло оно на запах звёзд. 　　Ведьмам было не принято доверять, и многие из них скрывались под другими именами. Назовись ведуньей или травницей, и вот к тебе уже ходят за настойками или простенькими заклинаниями, заключёнными в стеклянные цветы, которые нужно собирать в самую светлую ночь года. Назовись предсказательницей и принимай гостей, спрашивая о будущем у рун или капелек росы. 　　 От имён зависело многое. Если узнать настоящее имя хотя бы одного тролля из-под моста, можно заручиться поддержкой всего их племени. Если шепнуть нужное имя на Ярмарке, то тебя проводят в цветастую палатку, из которой можно выйти совсем другим человеком. Если скрыть собственное имя, можно спрятаться на виду у всех. 　　У ведьм, как и у любого народа в Волшебной стране, были свои королевы. О них не принято было говорить вслух, но каждый знал их общее имя — Лилим. Им отпугивали нечисть и стращали детей. Но даже в Волшебной стране Лилим были не более, чем мифом, давно канувшим в Лету, как последние драконы или птица феникс, отгоревшая двести лет назад и так и не восставшая из пепла. По домам ещё звучали страшные сказки о корявых пальцах, норовящих схватить за бок, и об ужасных мордах с острыми зубами, о зазубренных ножах и вечной жажде. Среди ведьм иногда шептались о заброшенном замке на самом дне мира, но никто не осмеливался пойти туда и проверить, правду ли говорят. 　　Всё имеет две стороны — это ведьмы знали, как никто другой. Или даже лучше всех остальных под невысоким небом Волшебной страны. По ту сторону изгороди чудо остаётся чудом. Разве что под светом далёких звёзд становится ещё чудеснее. 　　Человек, постучавшийся в «Бой за корону» ранним утром, был ведьмаком и прятал в карманах своего видавшего виды плаща парочку чудес. Ещё одно лежало у него за пазухой — острое и пахнущее грозой, выкованное в великанской кузнице с помощью самых свежих молний и самых тёмных намерений. Видите ли, только так и можно сковать оружие, способное вырезать сердце звезды. 　　 Ведьмак этот был честолюбивым, и планы его были ему под стать. Амбиций его хватило бы на несколько жизней, и однажды, после очередного урока от племянницы Сточной Сэл, практиковавшей колдовство с тем же упорством, с каким садоводы бьются над призовыми кабачками, он решил, а почему бы и нет? Звёзды в Штормхолд нынче падали редко, человеческой жизни не хватит, но у королевы родилось аж восемь отпрысков: почему не предположить, что хотя бы до одного можно добраться даже наследнику сточной магии? 　　Когда ведьмак раздобыл нужные молнии и договорился с великаном, которому очень нужно было избавиться от крыс в домашней канализации, рубин Штормхолда успел прочертить небо и исчезнуть по ту сторону Стены. И, вот удача, вслед за ним отправилось несколько молодых звёздочек. И ведьмак распихал оставшиеся чудеса по карманам, попрощался с племянницей Сэл и пошёл на запад, к Стене. 　　Учеником он был не самым прилежным, и, чего греха таить, учитель у него был тоже не самый лучший. 　 　Он знал всё о слизи и грязи, о том, куда лучше не наступать и во что не вляпываться, как находить выход из самого тёмного и запутанного коридора. Но о том, что касалось звёзд, ведьмак знал только самое главное — по мнению Сточной Сэл, конечно. 　　Звезда должна быть счастливой. Такой счастливой, чтобы её свет заливал всё вокруг и отражался от острого чуда, готовящегося пронзить её грудь. И нет вернее способа сделать звезду счастливой, чем стать её другом. Самым лучшим, самым желанным, самым незаменимым. Нужно окружить звезду королевской роскошью — хотя в случае с принцессами это вряд ли бы сработало. Нужно петь ей песни, вплетать в волосы цветы и всячески угождать. 　　 Ведьмак назвался миссис Хэмпсток «Джеком», потому что нет более крепкого щита, чем имя, которое носит чуть ли не половина Англии. Он присел в углу, недалеко от того табурета, под которым валялся ответ на вопрос жизни, Вселенной и всякого такого, и принялся слушать. 　　«Бой за корону» оживал медленно, как и любой паб после праздника. Все его сотрудники ходили сонными, еле переставляя ноги, даже кухонные мальчишки, которые вчера не праздновали, а смотрели свои сумасшедшие яркие сны. 　　Ведьмаку ничего не стоило вглядеться в них, эти сны: одному снились полёты на тех странных металлических птицах, что нынче проектировали северные гоблины в своих северных топях; другому — фейерверки, драконами извивающиеся над озером; миссис Хэмпсток — что она снова молода и впервые видит ярко-красную машину мистера Дадда, и, конечно, тут же сравнивает её с леденцом. Долгое время они были её единственной радостью: сладкие и такие недосягаемые. Отец приносил их в те дни, когда не пил и был доволен собой. Случалось это крайне редко. 　　А тому пареньку с взъерошенными тёмными волосами, лениво спустившему по лестнице в обед, снилась Волшебная страна. 　 　Познакомиться со звездой было не так уж и сложно. Третий принц Штормхолда не особо скрывался. Поразительно, какими беспечными могут быть звёзды вдалеке от дома.

***

　Чего только нельзя найти в траве. 　 　Мальчуган Джонсов, говорят, раздобыл в овраге за яблоневым садом ящик алюминиевых солдатиков в полной униформе. Он тащил его несколько миль, и с тех пор на солдатиков натыкались по всему дому. Бабушка Джонс качала головой всякий раз, как замечала очередного партизана в цветочном горшке или за шторкой. Несколько из них по её воле стали инвалидами. 　　У пруда за фермой Хэмпстоков девушки нашли на прогулке настоящее сокровище. А, как известно, кто нашёл — берёт себе. 　 　Маргарет Хамфри всегда смотрела под ноги: никогда не знаешь, на что — или даже кого — можешь наступить. Её брат расшиб нос, споткнувшись о корень в прошлом году, ещё до того, как небо взвыло от самолётов. А ещё раньше, когда Волшебная Ярмарка раскинула свои шатры за Стеной, сама Маргарет ухнула в бездонный колодец. Она разговаривала со своей тёзкой, Маргарет Картер, приехавшей аж из самой Америки, и не заметила под ногами натянувшейся серебряной цепочки. (На самом деле цепочка эта была скована из серебра и кошачьего дыхания, но это не имело никакого отношения к бездонному колодцу. По крайней мере, так утверждала племянница Сточной Сэл, которая расставила их в рядок неподалёку от своей цветочной лавки.) Бездонный колодец, к счастью, оказался вовсе не бездонным, а Маргарет, перепуганную и стучащую зубами, вскоре вытащили. С тех пор привычка смотреть под ноги не отходила от неё ни на шаг. Это судьба всех привычек, родившихся из экстремальных ситуаций. 　　Сокровище лежало в траве неподалёку от воды: толстая цепочка и огромный камень в оправе, прозрачный, как утренняя роса. 　　— Похоже на золото, — восторженно пробормотала Элизабет, дочка единственного в Застенье владельца машины. 　 　Маргарет в ответ хмыкнула и взвесила кулон на ладони. Тяжёлый. Может, и вправду золотой. Видят боги, деньги в её семье не повредят. Она набросила кулон себе на шею, и вторая Элизабет, дочь священника, защёлкнула застёжку. 　　— Совсем как принцесса, — выдохнула первая Элизабет. Она понятия не имела, что через несколько дней в Застенье появится парочка настоящих принцесс. 　　Рубин Штормхолда чувствовал себя на шее у мисс Хамфри весьма комфортно. Ему льстило то, что из поколения в поколение несколько отчаянных принцев и принцесс гоняются за ним по всему белому свету, но в этом раз он слишком устал. За Стеной, конечно, его будут искать дольше обычного. За это время можно и свет посмотреть, и с людьми познакомиться: с кем-то кроме ведьм и королевских наследников. 　　Утром следующего дня он попал в бакалею. Там колоритных личностей было хоть отбавляй. В самом деле, в магазинах можно встретиться с кем угодно — с верховным судьёй, с писателем или изобретателем — и никогда не узнать об их роде занятий. Даже чокнутые могли слиться с толпой в переполненном претензиями, очередями и недовольством магазине. 　　Рубин Штормхолда видел сквозь всех. Видел оливковый венец на голове мистера Бромия, от которого тот давно отказался, перейдя с вакханалий на более пристойные праздники и не в свою честь. Любовался багровым безумием, разраставшимся в черепе врача, — если бы не парочка обстоятельств, мог бы получиться второй Джек-Потрошитель. Задержался на беспечности мальчугана Джонсов, вечерами расставляющего солдатиков в почётный караул по оконным рамам. 　 　В бакалее была такая давка, что ни Маргарет, ни рубин не заметили, что за ними обоими пристально наблюдает пара пронзительно зелёных глаз. А потом стало слишком поздно. 　　Ловкие пальцы справились с застёжкой за мгновение, и налетевший на Маргарет мужчина извинился. Нет-нет, налететь на неё он не смог бы при всём желании, что вы: его, конечно, набросила на неё толпа, и Хамфри смутилась бы, если б в этот момент не старалась перекричать миссис Джонс, пытавшуюся урвать последний мешок картошки. 　　— Тысячи извинений, — промурлыкал приятный голос где-то над ухом Маргарет, но та только отмахнулась. 　　— Ничего страшного, — она протиснулась ближе к прилавку. 　　А мужчина положил кулон за пазуху и двинулся к выходу. С таким уловом можно было сматывать удочки. 　 　Ловил он чаще всего для удовольствия. Кто-то мог бы сказать, что только у богатых, но... Но зависело это от веры говорившего. Слишком многое нынче зависело от веры, которая с каждым годом становилась всё расплывчатее, всё условнее и, в конце концов, истончалась. 　　Он видел, что происходит с богами, когда в них перестают верить. Он убеждён, что видел это собственными глазами, но ничего не мог вспомнить. Когда божество по-настоящему исчезает, вместе с ним пропадает и память. 　　Он сам не был богом — по крайней мере не таким же, как мистер Бромий, в подвалах у которого никогда не заканчивалось хорошее вино. Он был героем, одним из тех, что рождаются и живут в памяти людей, и сами не знают, существовали ли когда-то на самом деле. О нём всё ещё пели песни — шутовские и не очень, полные благородства, злых королей и благородных разбойников. И пока о нём пели песни, он ходил по земле, никогда не промахивался, называл всех девушек «леди» и промышлял воровством. Иногда он откликался на подаренное ему песнями имя. 　　— Робин — славный малый, — говорили о нём те знакомые, у кого он ничего не украл. 　　— По Робину плачет тюрьма, — говорили о нём те, у кого он стащил несколько серебряных ложек из бабушкиного сервиза. 　 　В полиции скопилось о нём столько записей, что впору было открывать маленькую библиотеку. Конечно, никто не мог его отыскать. Герои не попадаются на крючок, пока этого не захотят люди. И пока старина Робин заслуживал хорошего отношения и песен, в которых всегда выходил победителем. 　　Рубин Штормхолда в его руке неприятно пульсировал — словно выдранное с корнями сердце — и он хотел от него избавиться, вернуться в магазин, отыскать неизвестную девушку, которая встала на пути его воровской привычки. 　　Он словно держал в руке часть такого же героя, каким был сам. Или бога — с ними ведь не угадаешь. На одного из них Робин как-то наткнулся в канаве: свалился туда после особо опасного дельца и вдруг углядел в валяющемся рядом соседе знакомые черты. 　　— Никому не говори, что меня здесь видел, — прошипел он почти по-змеиному и приложил к губам изъеденный ядом палец. Видимо, сбежал подальше от наказания и от самоотверженной жены.********* 　 　Робин умел держать язык за зубами. Он сообщил об асе в канаве только парочке первых встречных и мистеру Бромию под забродивший урожай того года, в который появился на свет. 　　Как бы то ни было, рубин Штормхолда отправился с Робином на запад, в столицу. А потом и дальше, в Новый Свет. Детей звезды и человека ждала долгая дорога.

***

　 　Элфин О’Вайн встретил ведьмака на следующий день после того, как прибыл в Англию. Если подумать, в этом не было ничего удивительно. На звёздный свет слетается мошкара разного калибра. 　　Ведьмы длинными тенями поднимались в королевской детской и тянулись крючковатыми пальцами к глазам и сердцу. Только это и нужно ведьмам: чужие глаза для мести и чужие сердца для колдовства. Ивейн рассказывала детям страшные сказки, потому что только они могут стать щитом там, где не подейсвует запрет. 　　Элфина всю жизнь учили не доверять колдунам, даже безобидным на вид фокусникам на Волшебной Ярмарке. Потому неудивительно, что с Джеком, у которого за пазухой лежал выкованный из молний нож, принц моментально нашёл общий язык. 　　Они пошли на запад вместе, следуя еле заметному следу королевского рубина — беспечный Элфин, давно мечтавший о славном враге, и коварный Джек, изо вех сил притворяющийся его другом. А, как известно, если долго корчить рожи своему отражению, можно навсегда остаться в дураках. 　　Джек очень старался. Улыбался вслед за звездой, смеялся над дурацкими шутками, а пока никто не видел, творил крошечное колдовство: там подтянуть цепь на велосипеде, тут открыть запертую дверь. Иногда высматривал следы звёздных принцесс, но те становились всё туманнее, а потом и вовсе исчезли. Иногда Элфин терял направление: наследство отца, благодаря которому рубин Штормхолда пульсировал где-то на горизонте, горячий и всё ещё далёкий, ослабевало — «нить Ариадны» провисала, и загривок обжигало дыхание Минотавра. Наверное, Минотавр был хорошим врагом. Получше ведьмака-недоучки, который только и умел, что ждать. Притворяться у него вообще не получалось. Элфин видел сквозь потрескавшиеся маски с ясностью, которой позавидовали бы все гадалки. В конце концов, он и сам носил такую. 　 　А потом на них обрушился огонь. 　　Война пришла с небес, и лицо её было уродливее, чем можно было представить: она охотилась на людей из-за их происхождения. А от Войны своих корней не скроешь, как ни пытайся. 　　Грохот разрывающихся снарядов и свист падающих бомб оглушал. По небу, близкому и яркому, растекалось кровавое пятно заката, словно весь мир чувствовал: что-то не так. Сердце Элфина ухнуло в пятки и хотело сбежать — так яростно, как в детстве мечтало о подвигах и славе. И поначалу он бежал, подальше от дыма, от смрада, от шума и криков, и маска его становилась всё тяжелее. Ведьмак тенью следовал за ним, след в след. Молчание его было даже хуже, чем давящая на сердце тяжесть. Элфин ждал того момента, когда маска героя треснет и откроет его настоящее лицо. То, на которое у него не хватило бы смелости посмотреть в зеркало. 　 　Они бежали по просёлочным дорогам, бежали от разговоров, в которых Элфин когда-то был так хорош, но от Войны так просто не убежишь. 　 　Но однажды Элфин О’Вайн остановился, коснулся пальцами крошащегося края своей маски, которую никто не замечал, и повернулся к Войне своим настоящим лицом. И побежал ей навстречу. 　 　Ведьмак и сын звезды неслись по улицам города, бывшего когда-то Лондоном, пока не стёрли ноги в кровь, пока не услышали яростный окрик, пока не упали у колёс стоявшей у дома повозки, из-под полога которой поднимался в вечерний воздух ядовито-зелёный дым. Он смешивался с тяжёлыми тучами, которые, казалось, перепрыгнули сюда с той стороны Стены, поближе к крылатой смерти и разрывающему воздух огню. Первые капли дождя упали на землю, когда полог повозки отодвинулся, и оттуда высунулась голова, принадлежавшая тому, кто якшался с самыми настоящими богами. В военное время люди молятся тем, кто услышит. И иногда кто-то даже откликается на их зов. 　　Песни о Робине звучали чаще из пьяных уст и отчаявшихся разумов, но всё ещё звучали, раскатывались над полями бойни, над разрухой, над эвакуационными поездами и потерянными жизнями. В военное время все песни на самом деле о мире. Именно его видят чаще всего во снах. 　　Зелёные глаза, всегда чётко видевшие цель, задержались на Элфине. Даже несуществующий разбойник из давно вырубленной чащи может разглядеть звезду, если она окажется прямо перед ними. 　　— Вот те раз! — выпалил он весёлым, почти беспечным голосом, а таким голосам не место на войне. Или, наоборот, только такие и должны оставаться под дождём из бомб и градом из пуль. — Добро пожаловать на бренную землю! 　　Робин добавил бы «Ваше высочество!», но в вышине снова засвистела одинокая бомба. Принц воров никогда не промахивался. Он мог бы выстрелить в муху, размазанную на стекле вражеского самолёта, если бы на то была причина. 　 　— А ты кто, король Артур? — обратился Робин ко второму оборванцу, который уж точно не был звездой, и нажал на спусковой крючок. Пуля ударилась во что-то наверху, что-то с сумасшедшей скоростью падавшее вниз, и над повозкой прогремел взрыв, яркий, как фейерверк, и горячий, как штормхолдский рубин. 　　Волна пламени обрушилась бы на них, как на страницах той книжки, о содержании которой тысячу лет назад никак не могла договориться целая куча переводчиков, если Джек не развернул одно из припрятанных в кармане чудес. Его настоящее имя раскрылось над улицей невидимым щитом, и огненное инферно захлебнулось самим собой. 　　Имена обладают огромной силой. Но даже самое могучее не способно выдержать пламени войны. 　 　И наступило затишье, словно только и ждало, что ведовского сигнала: перестали выть сирены, беспокойные огни больше не метались по низким облакам в описках металлических птиц с крестами на крыльях. 　　— Значит, Мерлин, — как ни в чём не бывало выдохнул Робин, весь покрытый сажей и пеплом. — Поднимайся, Мерлин. И ты тоже, Вашество. Неплохо бы нам найти укрытие до следующих сирен.

***

　 　Мало что могло на самом деле удивить того, кто бродил по земле с тех пор, как появились сказки о ворах. Он был Ал ад-Дином, падающим с лестницы в Пещеру Чудес; был Али-Бабой, разливающим кипящее масло по кувшинам; был Авталиком, обкрадывающим олимпийских богов, которым не было дела до смертных, да и до героев, чаще всего, тоже. Никто не мог сравниться с олимпицами в безразличии и мощи. И где они теперь? А старина Робин — вот он тут. Конечно, вряд ли он думал, что окажется в вихре войны, и по правую руку от него будет звезда, а по левую — ведьмак. Не ловкач, достающий из воздуха голубей и букеты цветов, а всамделишный волшебник: не такой могучий, как Геката, не такой умелый, как Мерлин, но старающийся изо всех сил. 　　В ночи Блица********** они спасали городские кварталы. После долгих часов бега, тьмы и воя сирен и машин в вышине, невидимые щиты колдуна начали трескаться. Из носа его хлынула кровь и прочертила на стащенном с чужого плеча мундире алую полосу. Робин промахнулся — раз, другой, третий. Тьма вокруг Элфина начала мерцать, как неисправная лампочка. Свет был единственным оружием, которое он знал, и копившаяся теперь вокруг него тьма была слишком новой, слишком неприрученной. Ему казалось, что он больше никогда не сможет делать того, что звёзды умеют лучше всего. 　 　Его сияние угасало с каждой потухшей искрой жизни в чужих глазах, с каждым вспыхивающим на горизонте пожаром, откуда ветер приносил невыносимый запах горелой плоти. Кровь коркой застывала не только на одежде, которую порой приходилось вытаскивать из больше никому не принадлежащих комодов, она въедалась под кожу, как болезнь. Элфин навсегда запомнил вой женщины, которая нашла среди обломков сарая своего молодого сына. Этот вой не мог принадлежать человеку: он был насквозь звериным, от него кровь стыла в жилах, и сердце останавливалось, заикалось и после стучало так громко, словно пыталось заглушить всё ещё звучащий в ушах крик. 　 　Они, конечно, снова могли сбежать. Из Лондона вели тысячи дорог, и многие из них — в безопасные места. Где-то за океаном над городами не выли сирены и не летали птицы войны. Где-то в Новом Свете рубин Штормхолда знакомился с новыми людьми и нелюдьми, проданный Робином за гроши коллекционеру, покинувшему Англию при первой же подвернувшейся возможности. Рубину нравился Новый Свет. Он всё ещё совсем не хотел находиться. Ему нравилось оставаться потерянным. 　　Они тоже могли потеряться: среди развалин, среди официальных документов, приказов о награждении, валютных сбережений, талонов на еду и разбитых судеб. Они могли не слушать песен и молитв, которые предназначались совсем не для их ушей. Но они остались. Потому что Элфин О’Вайн явил миру своё настоящее лицо. Потому что песни о героях, истории о старых врагах и сказки о принцах — не выдумки. 　　И однажды война закончилась. А песни, и сказки, и волшебство — нет.

***

　　— Элф, сними ты уже это убожество! 　　Джек прикрыл рукой глаза и покосился в сторону Элфина, стараясь не опускать взгляд ниже воротника его белой рубашки. 　 　Они шли по улицам Лондона, отстроенным заново, снова кипящим жизнью, как делали это почти каждый день на протяжении многих лет. Почти рука об руку, шурша плащами, самые лучшие враги на свете, и война плелась позади них, как побитый пёс. Элфин, казалось, навсегда потерявший свой свет, больше не гнался за короной. На его висках блестела седина, похожая на его былое сияние — или всё-таки оно самое, въевшееся в тёмные волосы навсегда, как напоминание. Человеческая природа проросла в нём так глубоко, что пути назад, за Стену, для него уже не было. Не то чтобы он хотел вернуться. Хотя иногда скучал по сёстрам. И совсем немного — по братьям. Кто бы из них не сидел сейчас на троне Штормхолда, Элфин был уверен: королевство процветает. Он надеялся, что Штормхолду никогда не придётся познакомиться со стальными птицами войны. 　　— Что? 　— Я не хочу, чтобы меня видели разгуливающим рядом с человеком в вязаной жилетке, — прошипел ведьмак, старательно делая вид, что разглядывает витрину булочной. Он пристрастился к булочкам с корицей: лучше всего их готовили на той улице, которая во время войны выстояла, пусть даже только чёрными остовами домов с призрачными глазами-окнами. Они пристрастился и к этому городу. Можно сказать, он пристрастился также к погасшим звёздам. А вот жажда бессмертия поумерилась вместе с амбициями. Иногда булочки лучше бессмертия. 　　— Технически, я не совсем человек, — Элфин улыбнулся, любовно поглаживая края чудовищного бирюзового жилета с вышитыми на нём оранжевыми слонами. 　　— О, боги, — Джек всплеснул руками. Он любил поминать богов, потому что точно знал, что они существует. На самом деле в одном из пригородов Лондона они как-то встретили одного из них. Рыжего, с изъеденными ядом пальцами. — Я могу подарить тебе пиджак. 　　— На нём будут слоны? 　　— Нет! 　　— Тогда Робин знает меня гораздо лучше, чем ты, — заключил Элфин и прибавил ходу. 　　Джек замер. Робин? Тот самый? 　　— Наш славный малый Робин вяжет? — услышал он собственный вскрик. 　　Элфин обернулся. На его светлом лице играла усмешка, и над волосами, если хорошенько приглядеться... 　　Что звёзды умеют делать лучше всего? Конечно, сиять. 　　И Джек вдруг понял, что совсем не отказался бы от связанного вручную шарфа. 　 　На следующее Рождество он получил маленькую чёрную коробочку с подписью “От бедных богатым”, в которой лежал синий шарф с узором из бирюзовых слонов. 　　В то утро Джек впервые за много лет вытащил из старого ведовского плаща скованное из молний смертоносное чудо. Страшно признаться, но Джек о нём попросту забыл. В свете рождественского утра оно выглядело тусклым и беспомощным: Джек стукнул им о испещрённую выбоинами кирпичную стену дома, и оно рассыпалось сверкающей пылью. Так же давным-давно рассыпалось и его старое имя, а то, что было щитом и ложью, сделалось настоящим. 　　Настоящие чудеса, равно и как настоящие имена, могут быть выкованы даже в войне.