Философией принято называть предпринимаемые людьми жалкие потуги понять Природу. За философию сходят и результаты таких потуг. Вильгефорц
– Разве не этого ты хотела? – Глаза Гюнтера сверкнули, торговец зеркалами медленно перекатывался с пятки на носок. Его руки были по-деловому сцеплены за спиной. А ведь и правда, именно этого она и хотела. О'Дим даже не стал прибегать ни к каким уловкам и фокусам, хотя мог бы. – Думаю, дальше тебе не понадобится моя помощь. Канарейка оскалилась. – Если честно, Гюнтер, чем раньше ты исчезнешь с глаз моих, тем мне будет спокойнее. Торговец развёл руками: – Так сложилось, что у меня дела с ведьмаком, а у того – с Ольгердом фон Эвереком. Нас крепко связала нить судьбы, моя милая. – Не думаю, что здесь поработала только судьба. Гюнтер жутко улыбнулся и сделал шаг назад, в тень толстого дерева. – Птаха! – «Кабаниха», с которой Канарейка была уже знакома, заметила эльфку среди деревьев. – Ты в лесу собираешься остаться? – А что, с собой зовёте? – с вызовом, нагло. А не стоило бы – единственным местом, в котором Канарейка сейчас могла бесплатно переночевать, был дом Хаттори аж в самом Новиграде. Лошади не было, а деньги внезапно кончились ещё вчера, после ночи в какой-то таверне Оксенфурта. – Ну не оставлять же тебя в самом деле в лесу, – хмыкнула «кабаниха», невольно цитируя слова атамана. – Я, кстати, Эльза. Канарейка кивнула, слегка улыбаясь. – Атаман с тобой ещё не рассчитался за жабу. Сейчас всё сгорело, нужно ехать в Оксенфурт, потрясти должников. – У меня ещё кое-какие дела здесь… – проговорила Канарейка, бросив быстрый взгляд куда-то в сторону. Небо уже обливалось восходом, но солнце было недостаточно высоко для того, чтобы осветить землю. «Кабаниха» хмыкнула. – Ищи нас в Оксенфурте, – повторила Эльза и зашагала к уже собиравшимся отправляться «кабанам». Среди них гарцевал белоснежный конь, осёдланный Ольгердом фон Эвереком. Атаман был похож на высеченную из гранита статую: его спина была совершенно прямой, лицо бесстрастным, а движения чёткими и редкими. Ольгерд ударил коня пятками по бокам, и тот неторопливо и царственно зашагал по дороге, уводя за собой разбойничью компанию. Оставленный «кабанами» дом лениво догорал, от конюшен, ведя за собой вороную кобылу, торопливо шёл ведьмак. Геральт был погружён в свои мысли: у него только что состоялся не самый простой разговор с атаманом. Разговор примерно на середине прервался крепкой ведьмачьей руганью: распряжённая Плотва, которую вчера под Янтрами увёл коварный конокрад, стояла в конюшне «кабанов». – С братом сложностей быть не должно, а вот дом… Как же я принесу ему дом? – Геральт! – Канарейка окликнула ведьмака, погружённого в свои мысли , чуть не прошедшего мимо неё. Он остановился, повернул голову в сторону эльфки, несколько секунд смотрел мимо неё, и только потом наконец стал привычным Геральтом, старательно делающим вид, будто происходящее вокруг к нему никак не относится. – Ну как, вы успокоились? – ехидно спросила Канарейка. – Успокоились. – На твоём месте я бы не беспокоился о доме, а вот с братом будет потрудней. – Гюнтер материализовался рядом с Канарейкой, даже не делая вид, будто он прятался в тени. Геральт нахмурился, несколько раз перевёл взгляд с эльфки на торговца зеркалами и обратно, спросил медленно: – С Канарейкой у тебя тоже контракт? Эльфка заметно напряглась: ей не хотелось, чтобы предмет её договорённости с Гюнтером стал достоянием общественности. Пусть даже общественности в лице одного единственного не склонного к сплетням ведьмака. – Нет, – улыбнулся О’Дим. И его улыбка показалась бы даже дружелюбной, если бы не его чёрные глаза, в которых не отражался огонь догорающего дома. – У нас с ней соглашение… другого рода. Это прозвучало бы довольно мерзко и компроментирующе в ушах какого-нибудь «кабана», но ведьмак расценил ответ Гюнтера как настойчивую просьбу не лезть, и перевёл взгляд жёлтых кошачьих глаз на траву под ногами. – Почему с братом Ольгерда мне должно быть труднее? Гюнтер ухмыльнулся, облокотился на дерево, стоявшее позади него. – Потому что брат Ольгерда уже несколько лет как мёртв. – Почему-то я так и думал… Как я смогу тебя найти? Гюнтер О’Дим сверкнул чёрными глазами. – Я сам тебя найду, если что. Или можешь спросить у Карины. Канарейка непроизвольно дёрнулась, услышав имя, которым её не называли уже очень давно. Лишь маленькая горстка людей и нелюдей, которую можно было посчитать по пальцам одной руки, вообще знала его. Спрашивать у торговца зеркалами, откуда он его вызнал, совсем не хотелось, от этого становилось немного жутко. – Карина? – переспросил ведьмак, хмурясь. Гюнтер скрестил руки на груди и кивнул на босую эльфку. – Это твоё имя? – спросил ведьмак. – У всех есть имя, вот и на меня нашлось, – резко бросила Канарейка. – Тебя же Белым Волком называют, и Гвинблейдом, и Мясником. Вот и у меня имя есть. – Эльфка выдохнула, взяла себя в руки. – Только Гюнтеру я своего имени не говорила. И вообще никому. Последние лет двадцать. Канарейка попыталась помочь Геральту, показать, кто такой торговец зеркалами на самом деле, что он знает то, что было известно только мертвецам. Что он может дать человеку бессмертие. Нет, она хотела показать это не ведьмаку. Себе. Какова же была цена для Ольгерда за столь дорогое желание? Что ему случилось пережить? Каково это – жить и знать, что тебе не навредит ничто, что в схватке ведьмак может отрубить тебе голову, а ты – просто потянуться за ней и вернуть на место? Говорить, смеяться. А голова твоя только что болталась за спиной на тонкой ниточке сухожилий. Канарейке стоило признаться себе, что ей просто страшно. Что она боится Гюнтера О’Дима, торговца зеркалами. Что он может запросить у неё слишком большую цену. Что цену эту она не сможет оплатить. – Мне нужно ехать, – выдавила Канарейка. Она взяла лютню и книги, отданные ей фон Эвереком, медленно зашагала к воротам. Наконец рассвело. Тёплый розово-оранжевый свет падал под ноги Канарейке, а холодный утренний воздух бодрил. Босиком она шагала по просёлочной дороге и пыталась отвлечься от мыслей об Ольгерде и Гюнтере. В голову пришла детская песенка, которую Канарейка уже и не помнила, где и когда услышала. Эльфка шла и тихо напевала слова:Ликом пригож, а речами умилен, Только в глазах стоит холод могильный. Он даст тебе успех и достаток, Щедро одарит и сребром, и златом. Только не даром так добр он к людям: Время придёт, по счетам платить будем. Сокровища в раз тебе будут постылы – Навек в кандалы тебя заключил он.
На обочине дороги мелькнул Гюнтер О’Дим, Канарейка испуганно метнулась в сторону и чуть не попала под копыта лошади. Кобыла заржала, встала на дыбы, эльфка ловко отскочила в сторону, чуть не выронив лютню. – Зараза! – выругался ведьмак. Он одним быстрым прыжком спешился, подскочил к Канарейке. Та встала в земли, небрежно отряхнула колени. – То есть я настолько тебе надоела? – весело спросила эльфка. – Ты тоже бессмертная что ли, под лошадь бросаешься? Канарейка нахмурилась, ответила абсолютно серьёзно: – Надеюсь, что нет. Геральту пора бы перестать удивляться внезапным переменам в настроении самой опасной эльфки Оксенфурта, но сейчас он не понял её слов. Канарейка заметила это и наигранно рассмеялась: – Думаю, не самое приятное чувство, когда ведьмак отсекает тебе голову. Геральту вдруг стало неудобно от того, что у него этой ночью был шанс совершить убийство просто потому, что он был в ярости. Потому что к Ольгерду фон Эвереку он испытывал личную неприязнь. – Ты собираешься идти до Оксенфурта в таком виде? – Каком? – на этот раз Канарейка совершенно искренне улыбнулась. – Я всего лишь босая. Когда отказываешься от политических убийств, и не в таком виде приходится выбираться из разных интересных мест. – Садись на лошадь. – Ведьмак сказал это тоном, не терпящим вопросов и препирательств. Канарейка приладила к седлу лютню, сложила книги в седельную сумку и не без удовольствия запрыгнула в седло. – А ты как? – Пешком. – Нет, – отрезала Канарейка, копируя недавний тон ведьмака. – Садись передо мной, тут места полно. – Лошадь загоним, – проворчал Геральт. Канарейка ехидно улыбнулась, протянула: – Да не волнуйся, чародейка твоя не узнает. – Она если захочет, и не такое узнает, – пробурчал Геральт, но всё-таки сел на лошадь перед Канарейкой. Плотва будто бы и не заметила, что на ней два седока вместо одного – бедняжке часто приходилось таскать на себе переполненные сумы с едой и доспехами. – Ненавижу, когда все вокруг в курсе моей личной жизни, – буркнул ведьмак. – А я очень люблю песню Присциллы, она такая… Светлая, что ли. Геральт легонько ударил Плотву пятками по бокам, та неспешно затрусила по дороге. Канарейку стало клонить в сон, она приникла к спине ведьмака. Тот ничего не сказал, значит, против не был. Куртка Геральта пахла сырой землёй и запёкшейся кровью. – Как ты думаешь, – начала говорить эльфка, чтобы не провалиться в сон. Она попыталась сдержать зевок, но получилось плохо. – Просить бессмертия – эгоистично? Ведьмак хмыкнул. – Думаю, что намного эгоистичнее просить бессмертия не для себя, а для того, кого ты любишь. – Ты шельмовски прав, – зевнула Канарейка. – Я живу всего сто сорок с хреном лет, так, даже на маленькое бессмертие не тянет… Эльфка замолчала. Геральт не видел её лица, но чувствовал, как Канарейка сжимает ткань его куртки. Она помолчала ещё несколько секунд, прокашлялась и сказала уже каким-то не своим голосом: – Но я уже пережила многих дорогих мне людей… и эльфов. – Мы с тобой почти ровесники, – проговорил ведьмак. – Но я тебя понимаю. – Ольгерд одинок, и сам в этом виноват, – мягко сказала Канарейка и расслабилась, полностью легла на спину ведьмака. Геральт молча ругал себя за то, что опять во что-то влип, а эльфка тихо сопела и беспокойно дёргалась во сне. Где-то недалеко щебетала и заливалась песней канарейка.