Игра Канарейки

С любовью всё обстоит как с почечными коликами. Пока не схватит, даже не представляешь себе, что это такое. А когда об этом рассказывают – не веришь. Фрингилья Виго

      Приехав в Оксенфурт, Канарейка наотрез отказалась останавливаться дома у какой-то очень хорошей знакомой ведьмака. Но жить на что-то надо было, а от последнего заказа эльфка категорично отказалась: от нильфгаардца за милю несло политикой и прочими мерзостями.       Пришлось взять в долг у Геральта, который сам особо финансами не располагал, но деньги протянул строго и молчаливо, сухо поясняя, что у него уже давно висит несколько заказов, за которые ему заплатят.       Двести из трёхсот флоренов ушли на покупку новых сапог и плаща. Канарейке ещё не хватало, чтобы её стали принимать за сумасшедшую и перестали пускать в трактиры и харчевни. Пока какой-нибудь младший брат не обозлится на наследника-старшего и не решит заказать его голову эльфке, единственным заработком для неё останется пение и игра на лютне.       После пары часов сна верхом в жутко неудобной позе всё тело ломило, а спать хотелось ещё сильнее. Проблемы с деньгами Канарейка решила отодвинуть на потом, а сейчас найти себе комнату.       Завернув в ближайшую корчму с постоялым двором и бросив смутно знакомому корчмарю пару монет, эльфка упала на предложенную ей кровать в чём была. И тут же забылась сном.       Когда Канарейка проснулась, сквозь дырявые ставни на пол падали тёплые закатные лучи. Жутко хотелось есть и умыться, но в комнате не было ни еды, ни даже какого-нибудь ведра с чистой водой. Очевидно, эльфка заплатила кормчарю меньше, чем ей показалось спросонья.       Канарейка встала с кровати, лениво пригладила растрёпанные волосы рукой, взялась за ручку двери, чтобы выйти в коридор, но резко остановилась и вернулась к кровати. Достала из вещевого мешка гребень, тщательно причесалась, пытаясь прядями волос прикрыть более острые, чем нужно, эльфские уши. Канарейка выудила из одного из десятка маленьких кармашков на штанах и куртке косметический уголёк, завёрнутый в клочок пергамента. Эльфка умеренно начернила светлые брови и ресницы, а напоследок нанесла на лицо лёгкий магический крем, предназначенный скорее вселять уверенность в саму Канарейку, чем делать её привлекательнее в глазах других.       Эльфка взяла лютню и горсть флоренов, вышла в коридор. Когда она, уже наученная опытом, закрывала дверь комнаты на ключ, на Канарейку налетело какое-то пьяное тело. Она шикнула, отскочила в сторону и увидела лежащего на полу и что-то причитающего Ломонда.       – О, так ты ещё жив, – доброжелательно улыбнулась эльфка. – И даже голова до сих пор на плечах.       Канарейка протянула почти невменяемому «кабану» руку. Он ухватился за неё, потянул на себя и чуть не уронил на пол и саму эльфку.       – Милая милсдарыня… – промямлил Ломонд, наконец приняв вертикальное положение. – Твоей милостию токмо голову и ношу…       – Не моей, а ведьмачьей.       – К ногам твоим падаю! – взвыл Ломонд и правда рухнул в ноги Канарейке.       – Заканчивай и вставай, – почти смущённо сказала эльфка. Ломонд попытался послушаться и тут же снова встать, но без помощи у него не получалось, и он остался сидеть на полу.       – А что, «кабаны» здесь?       Ломонд закивал как болванчик:       – Я теперь отрабатываю. А в Оксенфурте больше негде компанией на ночь остановиться. Корчмарь что-то там должен атаману, так что мы не платим… – «Кабан» громко икнул, прикрыл рот и загоготал. – Милсдарыня Канарейка, а вам говорили, что ты убийственно красива? Эльфка иронично приподняла одну бровь.       – Нет, такого, пожалуй, никто не говорил.       – А зря! – услышала Канарейка, уже спускаясь по лестнице.       В большом зале корчмы было людно и шумно. Среди погорельцев-«кабанов» едва ли можно было насчитать пятерых оксенфуртцев. Канарейку тут же заметила Эльза. Она приветливо, будто они были давними подружками, махнула эльфке рукой. Вокруг «кабанихи» за столом собралась большая шумная компания. Еды на столе не было – только выпивка и несколько тонких ломтей сала.       Канарейка подошла к тумбе, за которой корчмарь с преувеличенным усердием натирал тряпкой деревянную миску.       – Сколько я утром заплатила? – спросила эльфка. Корчмарь посмотрел на незадачливую посетительницу маленькими маслянистыми глазками, теряющимися под толстыми густыми бровями. Он раскрыл было рот, приготовившись обмануть её, сказать, что утром она бросила ему сущие копейки, которых даже не хватит на то, чтобы снять комнату на день. Корчмарь притормозил, задержал взгляд на девушке, её острых ушах и лютне в руках.       – Тридцать флоренов, милсдарыня Канарейка. – Корчмарь как-то даже перепугался, спешно затараторил: – Но, если вы с вольной компанией сударя фон Эверека, можете жить бесплатно сколько хотите, завтрак вам будем подавать и ужин. За мой счёт.       Канарейка поморщилась.       – Как тебя зовут?       – Бьорн, милсдарыня.       Эльфка выдохнула, облокотилась на тумбу.       – Ты со Скеллиге, Бьорн?       Корчмарь нервно кивнул. Канарейка легонько улыбнулась, полезла за чем-то в карман. Бьорн стал судорожно вспоминать какую-нибудь молитву хотя бы одному из множества богов.       – Воины Скеллиге не унижаются перед слабыми эльфками, Бьорн. – Канарейка ухмыляясь высыпала на тумбу горсть монет. – За себя я заплачу.       Корчмарь криво улыбнулся, метнулся в кухню и почти сразу же вернулся, держа в руках миску вяленого мяса и варёной картошки. Канарейка приняла еду, благодарно кивнула и направилась к единственному в зале свободному столу. Стоял он в углу, был практически пуст – только посередине возвышались пузатый кувшин с красным вином и деревянная чашка.       Эльфка положила лютню на скамейку рядом с собой, села лицом к стене, чтобы не ловить во время еды множество взглядов «кабанов», косящихся на неё с осторожным удивлением.       Канарейка медленно и лениво жевала, маленькими глотками пыталась пить невероятно кислое вино. В голове её суетились, мешались мысли о том, что вообще-то нужно уезжать. Вернуть ведьмаку долг и гнать отсюда поскорее, от «кабанов» и Ольгерда фон Эверека в частности, пока она окончательно не влипла в невозможно длинную, вечную историю, к которой её силой приплетает Гюнтер О’Дим. Торговец зеркалами видел в этом или выгоду для себя, или какую-то невероятную забаву. А чтобы понять, что, в мозаике не хватало какого-то кусочка, важного и очень большого. Канарейка не могла понять, но точно знала – что-то не сходилось.       – У тебя входит в привычку пить моё вино? – спросил Ольгерд фон Эверек, присаживаясь на скамью напротив.       – Мерзкая кислятина, – весело бросила эльфка и поставила недопитую кружку перед атаманом.       – Всегда валандаешься по корчмам? – Ольгерд пригубил вино, придвинулся к стене и закинул ноги на скамью.       – Ну, нам, убийцам, не пристало иметь что-то своё – всегда должна быть возможность исчезнуть, – озорно сказала Канарейка, размахивая ложкой в воздухе.       – А то придётся лезть за вещами в огонь?       – Да… – Эльфка подняла глаза на атамана. – Спасибо, Ольгерд. За лютню.       Мужчина поднял на Канарейку взгляд, пристально смотрел на неё несколько секунд и хмыкнул чему-то своему.       Ещё минут десять эльфка медленно и молча ела, а Ольгерд степенно тянул кислое вино.       Атаман смотрел на свою компанию, шумную и отчего-то весёлую, хоть теперь и не было ясно, где и на что они будут жить. Глупцы пили до исступления, но не чтобы забыться, а чтобы развлечься. Фон Эверек не мог понять этого, не мог присоединиться к общему веселью. Поэтому он всё чаще сидел один в своём кабинете с дорогим вином и книгами. Так было и сейчас, пока к его столу не явились непрошенные гости.       – Если ты ждёшь извинений за пощёчину, то их не будет, – хохотнула эльфка.       Атаман покачал головой, будто не слышал Канарейку, а отвечал собственным мыслям.       – У тебя остались мои книги.       – Они наверху, – кивнула эльфка. – Неужели «Алхимия» – единственная корчма в Оксенфурте, где могут расквартировать «кабанов»?       – Она единственная бесплатная, – спокойно признался атаман. – Корчмарь как-то влез в неприятности с одним нильфом. Оказалось, у нильфа есть деньги и имя. Мои ребята и выручили этого Бьорна. В счёт будущих заслуг.       Эльфке не хотелось знать, как «кабаны» выручили корчмаря. Она понимала, но думать об этом было неприятно.       – Совпадения, – с улыбкой развела руками эльфка, объясняя здесь своё присутствие. Только почему-то она не была в этом уверена.       Канарейка резко перехватила чашку из рук Ольгерда, залпом допила остатки вина. Снова долила из графина и поставила перед атаманом. Спирт в дешёвом вине чувствовался сильнее, горло жгло. Пока запал не пропал, эльфка выпалила:       – Ольгерд, а у тебя есть женщина?       Атаман замер на мгновение, затем медленно убрал ноги со скамьи, сел лицом к Канарейке и облокотился на стол. Он смотрел на неё прямо, почти с вызовом, а эльфка из упрямства не отводила взгляд, хотя ей было жутко неудобно.       – Я думал, тебя интересует ведьмак.       – Меня интересует не ведьмак, а есть ли у тебя женщина, Ольгерд фон Эверек, – с хитрой улыбкой промурлыкала Канарейка. – Это всё, что я у тебя спросила.       В глазах атамана сверкнул огонёк, хотя лицо оставалось бесстрастным.       – А что, – протянул он, медленно откидываясь назад и складывая руки на груди, – у тебя есть предложения?       – Ты увиливаешь от ответа.       Ольгерд взглянул на опустевший кувшин, встал из-за стола и направился к корчмарю.       Канарейка села на скамейке боком, чтобы посмотреть вслед атаману. Тот подошёл к Бьорну и что-то коротко сказал ему. Корчмарь торопливо кивнул, достал из тумбы два графина и кружку, но не протянул их атаману, а услужливо сам понёс к столу, за которым сидела эльфка. Бьорн поставил посуду перед Канарейкой, сконфуженно улыбнулся и засеменил обратно к своей тумбе.       Ольгерда такое обращение только раздражало. Напоминало о днях, когда слуги в родовом поместье фон Эвереков постоянно порывались одеть его или лишний раз накормить. Когда Ирис была рядом, он был счастлив, а мысль об их персональной вечности ещё лишь зарождалась в его голове. И уже тогда Ольгерд тяготился излишним вниманием прислуги, побаивающейся вспыльчивого хозяина.       Годы кочевой жизни по баракам, лесам и полупустым усадьбам с вольной реданской компанией окончательно отучили атамана от слуг, мягких постелей и горячей еды. Теперь редкие выпады трясущихся перед ним корчмарей и мелкой знати только злили его, но «кабанам» это безумно нравилось, поэтому Ольгерд молчал.       Когда атаман вернулся за стол, Канарейка подскочила будто от неожиданности, сложила на столешницу руки, будто что-то прикрывая. Фон Эверек налил в принесённую кружку мёд и поставил перед эльфкой. Она улыбнулась неловко, кивнула и сделала небольшой глоток.       – У меня была жена, – вдруг совершенно спокойно, даже холодно сказал Ольгерд.       Канарейка непроизвольно нахмурилась. «Была».       – Она умерла? – не выдержала эльфка. И тут же осеклась. – Извини. Так нельзя.       – Да.       – Сколько лет ты бессмертен?       – Вечность.       Атаман сам себе не мог объяснить, какого чёрта он отвечает на вопросы наглой эльфки. Почему он не может просто послать её или выгнать из-за стола? Зачем она хочет это узнать?       Она не была как все «кабаны» и «кабанихи» проста и прямолинейна. Она видела больше них, сама отнимала жизни, но не получала от этого удовольствия – она зарабатывала этим. Канарейка пила не чтобы веселиться в исступлении, а чтобы забыть последний крик жертвы или искажённое гримасой ужаса лицо. Она была сложнее, чем люди, в обществе которых Ольгерд провёл последние лет десять. Она определённо вела какую-то игру и не спешила выкладывать карты на стол.       – Это плата за вечную жизнь, – серьёзно сказала Канарейка. И добавила почти шёпотом. – Или просто за очень долгую…       Атамана накрыла волна ярости. Как она смеет говорить о его бессмертии, о том, о чём она не имеет никакого понятия?! Это – плата за его собственную чудовищную ошибку. И только.       За годы бессмертия у Ольгерда притупилось, если не полностью исчезло чувство самосохранения. Что бы с ним не происходило: затаптывали ли его кони или протыкали его насквозь мечом, атаман чувствовал только невыносимую боль, но всегда оставался жив. Со временем боль тоже притупилась. Или фон Эверек просто перестал обращать на неё внимание? То же самое можно было сказать и о боли в сердце – о воспоминаниях об Ирис. Он только помнил, что с ней было хорошо, что он любил её, что сам виноват во всём случившемся. Но никто никогда не пытался залезть в его душу, не выспрашивал о прошлом. Эльфка же делала это с таким видом, будто всё прекрасно понимала, будто могла помочь.       – Каменное сердце – плата за вечную жизнь, девчонка.       Канарейка не была уверена, что поняла Ольгерда до конца. Но она видела, как он напряжён, как сжимает ладонь в кулак, и по руке бегает мелкая дрожь. Безумно хотелось спросить что-то ещё, но сейчас определённо не стоило. Ему было больно. Но он не думал о том, что ей самой почти сто пятьдесят лет. Эльфы мало меняются лет с тридцати и примерно до двухсот пятидесяти лет. Только к трёмстам начинают стареть. Видят, как сменяется четыре-пять поколений людей.       – Геральт поведёт твоего брата на свадьбу.       Ольгерд холодно молчал несколько минут, Канарейка пила сладкую медовуху, всё ещё полулёжа на столе.       – Он тебе рассказал? – наконец спросил атаман. Ольгерд был снова бесстрастен и отстранён, будто между ними только что не произошёл разговор, разворотивший все его воспоминания.       – Да, – соврала эльфка. Она умела контролировать себя, атаман даже не заподозрил её во лжи. Да и зачем бы ей врать при ответе на этот вопрос?       – Интересно, как он вытащил Витольда из могилы, – хмыкнул атаман.       – Неужели ты не хочешь встретиться со своим родным братом?       – Мне не стоит его видеть. – Ольгерд отпил вина из чашки. – Мы в ссоре. Он мёртв.       – Так почему бы не пойти туда инкогнито? Переодеться, нацепить какую-нибудь дурную шапку? – Канарейка развеселилась, ей очень хотелось размашисто жестикулировать, но по какой-то причине она всё не отрывала руки от стола. – Я сама хочу сходить, но одной идти на пьянку маленькой хрупкой девушке опасно, – хитро протянула она.       – Точно, – Ольгерд включился в игру. – Особенно, если она убийца, заказы к которой стекаются со всего Севера.       – Не знаю никаких убийц. Я – певица. Вот моя лютня.       – Ты задолжала мне песню, певица. Сыграй что-нибудь громкое, чтобы ребятам понравилось.       Канарейка засмеялась, ловко схватила свою лютню со скамьи, подкинула её в воздухе и запрыгнула на стол. Из-под её пальцев полилась бойкая быстрая мелодия, «кабаны» одобряюще засвистели и застучали кружками по столам.       Ольгерд фон Эверек откинулся на стену, отставил в сторону кружку с вином, смотрел на певицу.       На столешнице с той стороны, где сидела Канарейка, были нацарапаны какие-то слова. Послание эльфке от торговца зеркалами медленно исчезало. Никто, кроме Канарейки, так и не успел его прочитать.