Игра Канарейки

Быть нейтральным – не значит быть равнодушным и бесчувственным. Не надо убивать в себе чувства. Достаточно убить в себе ненависть. Геральт из Ривии

      – Шельма… Ольгерд, я ведь влюбилась в тебя по уши, – проговорила Канарейка, глядя перед собой.       Атамана было этим не обмануть. Он и раньше догадывался, что эльфка здесь совсем не просто так, а теперь был в этом уверен. Конечно же, она лгала.       Но слова теперь прозвучали. От них было не отвертеться.       – Ты знаешь, насколько это глупо? – спросил Ольгерд фон Эверек.       Как жестоко. Конечно, она знала, как это глупо. Пытаясь унять дрожь в руках, потянула ко рту трубку. Атаман в два больших шага пересёк комнату, оказался возле неё и поймал её ладонь. Забрал трубку, положил рядом с Канарейкой на стол, подошёл ближе. Эльфка непроизвольно отодвинулась, но её спина упёрлась в стену. Ольгерд упёр ладони в стол по обе стороны от её бёдер.       Бежать было некуда.       – Ольгерд…       Канарейка говорила ему о своих чувствах совсем не для того, чтобы он как-то на них отвечал. Она знала, что он не мог ответить.       Эльфке было уже далеко за сто, и её не пугал вид решительно настроенных мужчин. Но перед Ольгердом опускались руки, раскрывались карты, а король сам подставлялся под мат.       Атаман подался вперёд, сгрёб одной рукой запястья эльфки, когда та попробовала его оттолкнуть. Его обжигающее дыхание коснулось её шеи, Канарейка всерьёз подумала о том, как бы не остался шрам.       – Хватит, – рвано выдохнула она.       Дыхание уже сбилось. А он ещё ничего не сделал. Что с ней творит этот рыжий чёрт?!       – Ты ведь не любишь меня, – сказала Канарейка, вдруг подавшись назад.       – Да, – он смотрел прямо в глаза. Спокойно, даже холодно. – Это что-то изменит?       Канарейка замерла.       А ведь и правда, ничего. Ей уже решительно всё равно, ведь вот, он, Ольгерд, прямо здесь, и плевать на то, из чего сделано его сердце.       Атаман приблизился к ней снова, прошёлся горячим дыханием по её шее, поднялся к губам и с напором, почти грубо поцеловал. От него просто невозможно прекрасно пахло перцем и сладким табаком.       Канарейка отвела голову на мгновение, прошептала, чтобы он отпустил её руки и подалась к Ольгерду уже сама.       Его ладони всё ещё оставались на столешнице, а её – бродили по воротнику кунтуша и нижней рубашки. Кончиками пальцев она словно пыталась запомнить каждый из множества маленьких шрамов на шее и один большой, похожий на букву «Х» – на затылке.       На эльфку будто бы что-то нашло, она сама придвинулась к краю, почти вплотную к атаману, по-хозяйски охватила его бёдра ногами. Высота стола давала преимущество в росте – впервые она смотрела на Ольгерда сверху вниз.       Тут дверь бесцеремонно распахнулась, ручка стукнулась о стену. Подвыпивший «кабан», стоявший на пороге, застал Ольгерда фон Эверека и Канарейку в такой недвусмысленной позе.       – Атаман… – бестолково и явно ошарашенно обронил он. – Канарейка тут?       Ольгерд хмыкнул, Канарейка медленно кивнула. На её лице вполне очевидно читалось недовольство.       – Милсдарыня Канарейка, вечер добрый… – пролепетал отчего-то смутившийся мускулистый детина, протирающий редкой шевелюрой потолок. – Там к вам пришли… Гном какой-то или низушек… Нелюдь мелкий, я них не различаю, Лебеда их знает…       – Пусть корчмарь нальёт ему вина за мой счёт, – прорычал атаман.       Канарейке тоже было совсем не до гостя, хотя она и подозревала, что за «гном какой-то или низушек» её ждёт. Но он был внизу, сразу начал бы волноваться и кричать, спрашивать что-то, а тут, прямо тут, атаман. Который совсем не прочь её целовать.       К утопцам гномов.       – Он не пьёт вина, – слабым голосом сказала Канарейка. – Вообще не пьёт. Пусть Бьорн намешает ему воды с вареньем.       «Кабан» кивнул, но отчего-то остался стоять на пороге.       – Проваливай, – грубо бросил ему Ольгерд и пнул дверь ногой.       Как только та захлопнулась, жалобно задребезжав, руки атамана оторвались от стола и потянулись к завязкам рубахи на горле Канарейки.       Эльфка хотела попросить его не делать этого, но Ольгерд заткнул её поцелуем и стал быстро расшнуровывать горловину.       Канарейка уже готова была согласиться на что угодно, но вдруг резко вспомнила одну вещь, быстро дёрнулась назад. Атаман поймал её спину одной рукой, принялся драть шнуровку другой. Он был сильнее, Канарейке было не выкрутиться.       Нет. Нельзя, чтобы он знал.       Эльфка попыталась дотянуться рукой до ножика, спрятанного под поясом юбки. Ольгерд отпустил шнуровку, перехватил локоть Канарейки, выхватил этот нож и замахнулся над эльфкой.       Упрямая рубаха сдалась перед острым лезвием.       Канарейка перестала сопротивляться. Он знал. Но откуда он знал?       Ольгерд отодвинул край рубахи в сторону, обнажая ключицу эльфки.       С секунду он смотрел на неё, потом аккуратно положил нож на стол и отошёл к окну. Опёрся спиной о подоконник, скрестил руки на груди.       – Это печать О’Дима.       Ещё никогда атаман не был так разочарован в том, что он прав. Он видел на ключице эльфки краешек странной формы шрама ещё тогда, когда выносил её на руках из пещеры. Тогда он не придал этому особого значения и заметил сходство со шрамом на лице ведьмака только сегодня, когда эти двое принесли ему Дом Борсоди.       Канарейка смотрела прямо на Ольгерда. Говорить что-либо не было надобности. Он и так всё знает.       – И что ты загадала?       – Тебя.       Это было не совсем так. Но было почти правдой.       Ольгерд молчал.       – Иметь дела с этим демоном очень опасно, – сказал он наконец, подошёл к двери и взялся за ручку. Замер так на пару секунд, добавил:– Иди. Тебя там ждут.       И вышел за дверь. Так просто.       Уж лучше бы он устроил истерику, накричал на неё, кидался чем-нибудь или ещё что.       Канарейка со злостью схватила нож, лежавший рядом с ней, со всей силы метнула его в противоположную стенку.       Четверть часа спустя Канарейка спустилась вниз с вещевым мешком на плече и лютней за спиной. Штаны всё-таки пришлось надеть, но колено перед этим она щедро намазала мазью и замотала бинтом. На поясе, как и всегда, было полно ножичков в потайных кармашках, кинжалы были закреплены на портупее. Плащ эльфка несла в руках.       По такому внешнему виду было довольно просто догадаться о том, что Канарейка собрана в дорогу. «Кабаны» молча выглядывали из-за кружек, перебрасывались взглядами. Атаман куда-то запропастился.       Завидев её ещё на лестнице, навстречу эльфке спрыгнул со скамьи гном в кожаном дорожном костюме и нелепом зелёном колпачке. Канарейка тускло улыбнулась, зашагала прямо к двери.       Гном догнал её уже на улице.       – Карина, канарейкино гузно, ты бы хоть поздоровалась! – прокартавил гном, схватив эльфку за полу плаща.       Канарейка резко развернулась к нему.       – Я очень рада тебя видеть, – сказала она дрожащим голосом. Взяла гнома за руку и пожала её. Обычно довольно сварливый Биттергельд скривился, удивлённо глянул на лицо эльфки и даже как-то растерялся.       – Мне нужно ехать, – прошептала Канарейка.       – Я с тобой, – сказал Биттергельд. Он знал эльфку уже очень давно, но никогда не видел её такой. – Ты давно не приезжала, ушастая. Мы уже думали, сдохла.       Канарейка вывела из конюшни первого попавшегося коня, оставив в его стойле горсть золотых. Стала прилаживать сумку и лютню к седлу. Биттергельд тем временем говорил много и грубо. Говорил про то, что они с Элихалем и Хаттори думали, что её уже нет в живых, что выяснили, где она находится от тех громил, которые заходили к эльфу-чудаку за одеждой. Много и громко ругался, сквернословил и картавил. Канарейка молчала. Гном правда беспокоился, но скажи он это другими словами, было бы не так доходчиво, и оба это понимали.       – Бит, – прервала его она. – Я не могу больше здесь оставаться. Если едешь со мной, давай в седло. Поговорим в какой-нибудь корчме. Не здесь. Пожалуйста.       Гном нахмурился:       – Хорошо. Подсади меня.       Канарейка помогла гному усесться на лошади, запрыгнула в седло сама, устроившись позади него. Дёрнула за поводья, непроизвольно оглянулась назад. Дверь «Алхимии» приоткрылась, у эльфки на мгновение замерло сердце.       Очень глупо. Зачем бы ему идти за ней?       Это была Эльза. Она, как всегда румяная, с глубоким, почти неприличным вырезом рубашки, вышла на крыльцо, уперев руки в бока.       – Птаха! – воскликнула она. – Куда это ты намылилась?       – Меня ваш атаман выгнал, – с напускной бодростью ответила Канарейка.       Эльза нахмурилась, облокотилась на перила.       – Не придётся тебя потом вытаскивать из всяких пещер?       – Больше нет.       Канарейка сказала это холодно – Эльза явно наступила на больную мозоль.       «Кабаниха» хохотнула.       – Приезжай, птаха. За коняку не беспокойся, дарю.       – Спасибо. Передавай привет Ломонду.       Эльфка развернула лошадь, и та потрусила по дороге. Канарейка набросила на голову капюшон, стукнула пятками по бокам кобылы.       Довольно долго они ехали молча.       На востоке занимался бронзовый восход.       Стражники лениво зевали на своих постах, размахивали факелами и перекрикивались. Издали эхом доносились крики козодоев. Дорога с прибитой дождём пылью была похожа на чёрную ленту.       Последние дома остались позади и скрылись за горизонтом, Биттергельд выдохнул:       – Я не имею понятия, во что ты вляпалась на этот раз, ушастая, но судя по всему, в какое-то особенно зловонное дерьмо.       – Ты даже не представляешь, насколько ты прав. Дерьмище. Но теперь всё должно закончиться.       – Куда едем? Вареник и трансвестит мне все уши оттрахали, нужно скататься в Новиград, показаться им.       – Мне нужно навестить Каетана.       Гном молчал. Он не был знаком со старым скоя’таэлем, но что-то слышал о нём. Биттергельд не до конца понимал связи между ним и Кариной. Знал только то, что все проблемы эльфки отращивают ноги именно из воспитания Каетана.       – Тогда нужно написать этим чудикам письмо.       – И придёт оно как раз к тому времени, как мы вернёмся, – хохотнула Канарейка.       – Что за деревня? – спросил Биттергельд.       – Вересковка, – шепнула эльфка и стукнула лошадь пятками. Та протяжно заржала, перешла в галоп.       – Загонишь! – воскликнул гном, вцепившись в седло и гриву лошади.       – Остановимся в «На распутье», – буркнула Канарейка и замолчала.       Молчала очень долго, так, что солнце успело выкарабкаться на небо. На Биттергельда давила эта тишина, но он просто не знал, как говорить с такой Канарейкой. Не с бойкой, задиристой и наглой, а тихой, грустной, выжатой.       Ему, конечно, было, что сказать. Но преимущественно матом. Это не то, что нужно услышать в утешение.       Канарейка думала, что наконец сбежала. Пыталась себя убедить в этом. Наделялась, что всё провалилось, ничего не восстановить и не вернуть. Но чувство, что она как в том сне летит на острые камни из окна высокой башни, не оставляло её.       Она не могла знать, что всё шло как раз по плану Гюнтера О’Дима, простого торговца зеркалами.