Игра Канарейки

Иметь миллион и не иметь миллиона – это вместе два миллиона… Эстерад Тиссен

      Из комнаты чародейки Канарейка вышла в лучшем расположении духа.       Насколько это было возможно сейчас.       Нога наконец не болела, об остальном, как сказала чародейка, можно было не беспокоиться. Наверное, кроме облегчения Канарейка чувствовала даже какую-то скорбь или одиночество, но она ни за что не призналась бы в этом даже самой себе.       Клотильда так старалась, что у эльфки возникло непреодолимое желание заплатить ей всеми деньгами, что имелись при себе. Чародейка вежливо отказалась, назвала цену и не взяла ни кроной больше. Канарейка всё равно незаметно бросила горсть монет на тумбочку, так, на всякий случай, будто подкупая судьбу. К тому же для беглого скоя’таэля и магички не может быть лишних денег. Канарейке хотелось, чтобы у этих двоих всё сложилось хорошо, и уставший от смертей и борьбы эльф пробыл в компании своей dh’oine как можно дольше. Дольше, чем всегда отпускала судьба самой эльфке. Канарейка тепло попрощалась с Клотильдой и вышла за дверь.       В коридоре, прислонившись к стене и сдвинув зелёный колпачок на глаза, её ждал Биттергельд.       – А теперь ты всё мне расскажешь.       Рассказывать ничего не хотелось, но этот носатый пройдоха при желании и душу вытрясет.       – Тебя не было в Новиграде с середины Бирке. Дала знать о себе один раз, когда послала письмо Элихалю. Принесли его какие-то громилы, а в самом письме ты просила отправить тебе с ними два костюма. Во что ты вляпалась, Карина?       Канарейка выдохнула.       – Пойдём в комнату, Бит. Расскажу, что могу.       Гном сидел на перине, спиной прислонившись к стене, внимательно слушал и следил глазами за метающейся по комнате эльфкой.       Она рассказала ему предельно честно, как было, всё, что не касалось Гюнтера О’Дима. Сказала, что контракт взяла сама, с дуру, на свадьбу потащилась потому, что атаман внезапно оказался ей интересен, а на кражу напросилась сама. Не забыла об Ордене Пылающей Розы, о своём спасении и даже о чувствах к Ольгерду.       Канарейка старалась говорить правду Биттергельду, но не хотела впутывать его в историю с Человеком-Зеркало. Каждый, кто о нём узнавал, так или иначе вляпывался во всё, что происходило вокруг него.       – И что тот нильф? – спросил гном после долгого молчания. – Ты вырезала ему глаза?       – Нильф? – спросила Канарейка. Она ждала от Биттергельда несколько иных вопросов после рассказанной ею истории.       – Который открыл за тобой охоту. Если он сумел натравить на тебя целый Орден, просто так он не отъебётся.       – Двадцать калек под фисштехом, а не целый Орден, – отмахнулась эльфка.       – И что, ты не хочешь вернуть ему должок?       Канарейка замерла. Она хотела, чего тут скрывать. Она опустила взгляд на руки, нервно теребящие край рубахи.       – Карина, – голос гнома смягчился. – Если ты знаешь, как его зовут, я могу посмотреть в банковских книгах учёта. Только скажи, как его зовут, и в каком он городе.       – Я не знаю…       Канарейка замерла на несколько секунд, потом вдруг бросилась к вещевому мешку и достала замусоленное письмо. То самое, что она нашла в кармане одного из рыцарей, поджидавших её возле хижины травника.       Как они вообще узнали, что она туда придёт?       Эльфка развернула письмо, плюхнулась на перину рядом с гномом и сунула клочок бумаги ему под нос. Тот взглянул на руны, развёл руками:       – Я вашей эльфской тарабарщины не различаю.       – Это не Старшая Речь. Не совсем. Нильфгаардский диалект.       Биттергельд прыснул.       – Милая, я погряз в простом Общем языке. Свой-то еле помню, в Махакам с такими знаниями бы не сунулся. А ты мне говоришь про язык «чёрных». Срал я на их язык!       Да и Канарейка бы – с удовольствием. Но комментарий она проглотила, ещё раз внимательно и натужно перечитала письмо про себя.       – Ну, если кратко… Это письмо от того, кто платит Ордену. Он их подгоняет, говорит, что ночью пятого дня Блатхе я покажусь у хижины низушка-травника в лесах Оксенфурта.       – Откуда он мог это знать?       – Да ниоткуда! – воскликнула Канарейка. – Я согласилась на это утром пятого дня, в комнате были только ведьмак, атаман и медичка!       Биттергельд прищурился, провёл рукой по подбородку, но ничего не сказал. Краткий рассказ эльфки представил ему медичку милой и наивной девушкой, ведьмака – раздражённой жертвой обстоятельств, а Ольгерда фон Эверека – настоящим безумным психом с дьявольским огнём в глазах и неиссякаемой любовью к игре с чужими судьбами. Естественно, все подозрения гнома сразу же пали на него. Только Канарейка, похоже, была как-то ненормально привязана к атаману, и даже выскажи Биттергельд ей свои подозрения, она отказалась бы замечать это бревно в глазу.       – Ещё он пишет взять меня невредимой и срочно доставить в деревушку под стенами Новиграда. Будет ждать там два дня, а потом уедет. Подписано – «С. Т.».       – Он – нильф. То есть зовут его С-как-то там аэп Т-что-то там. Знаешь кого-нибудь с таким именем?       – Не уверена, – протянула Канарейка. – Последний «чёрный», которого я встречала, пытался дать мне заказ, за версту несущий политикой. Я довольно грубо отказалась… Но вот хоть убей, как он представлялся, не помню… Септимус, Теимус…       Биттергельд шумно выдохнул, снял свой колпачок и заправил письмо заказчика в специальный кармашек.       – Не боись, ушастая. Все конторские книги прочешу, найду твоего нильфа. Не мог он проторчать дюжину дней в Новиграде и Оксенфурте и ни разу не взять взаймы или не отправить кому-то деньги.       Эльфка как-то погрустнела. Она не была уверена, что хочет искать этого «С. Т.». Наверняка это просто очередной аристократ, который был бы не прочь обзавестись новым домом, а с награды за поимку убийцы делать это как-то сподручнее.       – Спи, – мягко сказал гном. – Тебя ждёт твой Каетан. Ты же не хотела бы, чтобы он увидел тебя уставшей?       Он обращался с ней как с ребёнком. Но Канарейке отчего-то стало так гадко, что она послушно отползла в свой угол, замоталась плащом.       Пролежала так несколько секунд в каком-то глухом оцепенении, потом силой вытолкнула себя из него, приподнялась на локте:       – Гномы ведь не верят в то, что потом все становятся частью природы и смотрят за нами через неё.       – Да, Карина. Гномы не верят в такую чушь. – Биттергельд тоже лёг на перину, выдержал паузу. – Но этот твой Каетан – эльф, а эльфы верят в такое. В это веришь и ты, значит, для вас двоих так оно и есть.       Гном задул свечу. В комнате и с ней-то было очень темно, а теперь нельзя было разглядеть даже собственной руки. За окном повисла облачная душная ночь, где-то далеко зазывал волк.       – Я не знаю, во что я могу верить, – неожиданно даже для самой себя призналась Канарейка. – Наверное, только в свой клинок.       Биттергельду было лет на семьдесят меньше, чем эльфке. Но всё же он привык воспринимать её девочкой, блуждающей по огромному тёмному залу с тусклой свечой в руках. Привык считать её ребёнком. Он привык и смирился с тем, что она зарабатывает смертью. Всё же лучше, чем если бы она торговала собой или нацепила на пояс беличий хвост. Мир, в котором она жила, был беспощаден и жаден до смертей. Но всё же Карина всегда была по-детски мягкой и наглой, немного сумасшедшей из-за своей наивности. И эта жуткая циничная вещь, которую она только что сказала, ударила Биттергельда под дых.       Утро принесло туман и холод. Вода словно стояла в воздухе, всё никак не решаясь наконец ринуться на землю. У лошади изо рта выбивался пар,       Канарейка куталась в тонкий плащ, дрожала, украдкой растирала руки. Лужи на тракте покрылись тонким слоем льда.       – Мать-перемать! – ворчал Биттергельд. – Холодрыга, как у утопца в гузне!       – Скоро середина Блатхе, странно, что так холодно.       Долго они ехали молча. Лошадь Эльзы неуверенно наступала на тонкий лёд, словно боясь поскользнуться. Корка замёрзшей воды не выдерживала веса кобылы и двух седоков, лёд хрустел и рассыпался.       Вскоре пошёл словно неуверенный неторопливый дождь.       Биттергельд выругался, Канарейка ударила лошадь пятками, и та ускорилась. Впереди уже виднелись столбики дыма, стоящие над хибарами Вересковки.       Канарейка слышала, что год с чем-то назад по деревне прошёл Дикий Гон. Вересковка была разрушена, заснежена, а жители бесследно исчезли. В округе о месте пошла дурная слава, и долго никто не решался прийти в эту некогда богатую и цветущую деревушку.       Но теперь жизнь, очевидно, возвращалась в Вересковку. Беженцы последней войны осели здесь, когда Темерия стала частью Империи и бежать больше было некуда. Кроме того, Нильфгаард сам позаботился о том, чтобы пострадавшие поселения отстраивались и возрождались – от бедной холодной невозделанной земли Севера не было никакого проку.       На въезде в деревню топтался на месте и размахивал от безделья своей палицей толстый мужик в доспехах с синими лилиями. Завидев Канарейку и Биттергельда, он тут же вытянулся, напустил на себя строгий вид и скорчил серьёзную мину, будто он охранял двери в главную сокровищницу Империи, не меньше.       – Куда ехаем-с, милсдарыня? – спросил мужик, когда лошадь остановилась возле него. Нахмурился, заметив, что оба всадника – нелюди.       – От дождя укрыться, милсдарь, – мягко ответила Канарейка, придерживая капюшон.       – У нас нет корчмы, – отрезал мужик. – Чтобы шпикам нильфов нечего было здесь рыскать.       – Мы что, похожи на шпиков «чёрных»?! – воскликнул Биттергельд.       Мужик замялся, причмокнул губами и нахмурился.       Несмотря на то, что Империя Нильфгаард фактически одарила милостью Темерию, оставив её целостной и практически свободной, привыкшие защищаться жители Севера не оставили подозрительности и враждебности к имперцам. Реданцы в этом смысле были как-то спокойнее – все что угодно было лучше, чем полоумный Радовид.       – И правда, не похожи, – выдохнул наконец мужик.       – А есть дом, в котором можно остановиться? – спросила эльфка.       – Ехайте. Там сарай большой зелёный. Можно выпить и попроситься на ночь. Только без выкрутасов.       – Спасибо, милсдарь.       Вересковка не выглядела затерянной и запустевшей: она была тяжело больна, но не мертва. На крышах многих домов были наброшены соломенные стога, а дыры в стенах заколочены досками. Совсем безнадёжные строения, чинить которые не было смысла, потихоньку разбирали на брёвна, пристраивали к их стенам нелепые маленькие халупы. Женщин было мало, в основном – мужчины, видимо, дезертиры.       Канарейка не узнавала Вересковку. Она запомнила её совсем другой тогда, когда эльфка была здесь в последний раз. Здесь пахло не опилками и краской, а хмелем и свободой. У неё здесь был дом, семья, был Каетан…       В большой сарай жители Вересковки натащили столов и лавок и стали собираться там, чтобы перекинуться костями или сыграть партию в гвинт.       Биттергельд, непривычный к езде верхом, с удовольствием плюхнулся на лавку. Канарейка положила рядом с ним вещевой мешок.       – Сразу поедешь, ушастая?       Канарейка кивнула. Она бы с удовольствием погрелась и просохла, выпила бы горячего вина или мёда, но чувствовала, что ехать надо сейчас.       – Где он?       – На западе, в паре миль в лесу опушка.       Канарейка собралась идти, но гном ухватил её за полу плаща. Эльфка обернулась, Биттрегельд поднял на неё взгляд.       – Карина, если ты не вернёшься к началу заката, я поеду за тобой.       Канарейка натянуто улыбнулась.       – Сиди здесь, Бит. Стереги вещи и пей. Ничего не случится.       Эльфка развернулась и вышла на улицу.       Конечно, с ней ничего не случится. Только она может застрять там надолго.       Дождь усиливался. Капли стучали по листьям, струями стекали с крон и пригорков. Лес был хорошо знаком Канарейке, она помнила буквально каждое дерево – как оно ещё было маленьким кустиком и как быстро росло, став теперь гигантом, подпирающим небо. Большим настолько, что эльфка не могла его обхватить.       Сбоку по лесу петлял ручей, бился о камни и шумел так, будто он был немногим уже Понтара. Весь лес громыхал от дождя, его обитатели спрятались от него же. Безжизненный и оглушающе громкий.       На Канарейку будто разом свалилось всё, что с ней произошло. Хотелось рассказать всё, до последнего слова и мига, как в детстве, совсем давно, прижаться к родной прямой спине, спине воина и убийцы, который сделал Канарейку собой. Канарейка свернула с тропы, пробралась через заросли дикой малины и мелких дубов, вышла на поляну. Деревья склоняли к ней свои кроны, образовывая живую крышу, через которую не пробивался ни дождь, ни солнечный свет. Каетан часто ходил сюда, говорил, что это место напоминало ему Брокилон.       Эльфка села на землю возле большого плоского камня, будто растущего из земли. На его отполированной временем поверхности было выцарапано одно-единственное слово – athair*.       Лес вокруг гремел и раскачивался от порывистого ветра, только эта поляна словно находилась в каком-то параллельном мире или под магическим куполом.       Канарейка опустила капюшон, прошептала, наклонившись к камню:       – Caedmil, Kaethan.       Он часто ходил сюда, обретал здесь покой и смирение, а Канарейка и не могла пожелать ему большего. Поэтому, когда его убили, эльфка оставила тело эльфа здесь, чтобы он соединился с этим лесом, с этой поляной. Чтобы она всегда знала, где его искать.