Игра Канарейки

Страдать не хочет никто. А ведь это — удел каждого. Просто некоторые страдают сильнее. Не обязательно по собственному выбору. Дело не в том, что ты терпишь страдания. Дело в том, как ты их терпишь. Модрон Фрейа

      Солнце только зачерпнуло верхушки многолетних сосен, когда Канарейка толкнула дверь сарая, служившего Вересковке корчмой.       Биттергельд энергично бросал кости на стол, а сидящий напротив него краснолюд громко вёл счёт. Вся корчма поневоле следила за ходом их игры.       Гном заметил эльфку, приветственно махнул ей и снова отвлёкся на кости. Канарейка опустилась за соседний стол, сложила голову на руки.       Она чувствовала, что совсем не зря сходила к Каетану. Пусть вспомнить события многолетней давности она могла и в любом другом месте, даже в «Алхимии», но именно там ей казалось, нет, она была совершенно уверена, что старый скоя’таэль был рядом. Подсказывал ей, изменял образы прошлого так, чтобы в настоящем всё наконец встало на свои места.       Карина не должна была потом срываться с места, пылать жаждою отомстить, вести самоубийственную охоту за Тэмк’хаэном. Не должна была бросать убитую горем Ани, не должна была начинать убивать за деньги. Каетан имел в виду не это, говоря стать кем-то кроме эльфа.       Ужасно захотелось надраться. До полуобморочного состояния, когда совсем не в силах отличить собственную конечность от чужой, а пол путается с потолком.       Канарейка не разрешила себе эту слабость. Ключи были у неё в руках, оставалось только пораскинуть мозгами и подобрать нужные замки. Может быть, всё стало проще, чем она привыкла.       Эльфка достала из кармана плаща цветок, распустившийся на рогах того чудного оленя. Положила перед собой, стала гипнотизировать его взглядом. Цветок настоящий. По его лепесткам можно провести пальцем, пах он мёдом и шалфеем, вот, даже лежал, роняя на столешницу нежную тень.       – Двадцать три! – Биттергельд стукнул кулаком по столу. – Перебрасывай, бородатый хер! Не прокатилось!       – Я тебе сейчас по роже прокачусь! – закричал в ответ краснолюд.       Впрочем, игроки быстро угомонились, и потасовки так и не состоялось.       Канарейка встала из-за стола, подошла к стойке корчмаря. Он рылся в нижних полках, что-то искал, негромко бранясь, эльфка видела только его согнутую спину.       – Что здесь можно поесть? – небрежно спросила Канарейка, облокотившись на стойку.       – Есть вареники и вчерашние щи, – ответил корчмарь, так и не соизволив подняться.       – Давай вареники. Сколько?       Эльфка рассеяно смотрела на посетителей корчмы. Здесь к вечеру, похоже, собралось всё мужичьё. Но никто из них не был ей знаком. Это совсем не та деревня, которую она помнила.       Корчмарь поставил перед Канарейкой тарелку с горячими варениками. Как и когда он успел их разогреть – загадка.       – Для тебя, моя дорогая, бесплатно.       Эльфка посмотрела на корчмаря. И даже не удивилась.       – Я всё гадала, когда ты меня найдёшь.       – Я тебя не искал. Всегда знал, где ты. – Корчмарь улыбнулся доброжелательно, хитро и плотоядно одновременно. Эта коронная улыбочка скоро будет сниться Канарейке в кошмарах.       Эльфка села за стойку, придвинув табурет ногой, принялась за вареники.       – И что? – спросила она как бы между прочим.       – Тебе нравятся вареники?       Канарейка нахмурилась.       – Их сделал один твой хороший знакомый. Я решил, что это будет довольно уместный жест с моей стороны, учитывая, что ты собиралась ехать в свой так называемый дом, в Новиград, но теперь из-за меня тебе придётся изменить маршрут.       Вот оно. Сейчас Гюнтер О’Дим попросит её об «одолжении». Она расплатится по всем счетам.       – И куда я должна ехать? – нервно спросила Канарейка, прожёвывая вареник. Она совсем не хотела верить словам торговца зеркалами, но лежащие у неё в тарелке кружочки теста с джемом внутри были ужасно похожи по виду и вкусу на те, что делал Эйвар.       – Обратно, к Ольгерду фон Эвереку.       Канарейка медленно выдохнула, пытаясь себя успокоить. Когда она услышала имя атамана, дыхание на мгновение перехватило.       Влюбчивая доверчивая идиотка. Дура. Кретинка.       – Шельма, – эльфка продолжила свой мысленный ряд уже вслух. – Гюнтер, он знает, что у меня твоя печать. Он сам прогнал меня. Это всё.       – Знаю, – улыбнулся О’Дим. – Ты поедешь, чтобы вместе с ведьмаком выполнить его третье желание.       – Зачем?       – Я могу попросить тебя об одолжении? – Чёрными, будто пустыми глазами Человек-Зеркало уставился на Канарейку. Она почти физически ощущала тяжесть его взгляда.       Эльфка сжала губы. Гюнтер О’Дим явно ждал ответа.       – Можешь, – выдавила Канарейка.       – Отправляйся в дом, где сейчас остановилась вольная реданская компания, оставь там вещи и скажи Ольгерду фон Эвереку, что ты делаешь это потому, что я так сказал, это часть нашего договора. Что потом ты будешь свободна. А затем едь на запад. Там в таверне тебя будет ждать ведьмак. Я попрошу его задержаться для тебя.       – Не нужно исполнять моё желание, – слабо сказала Канарейка. – Я была дура, к тому же пьяна. Давай отменим нашу сделку…       Гюнтер молча дотронулся до ключицы эльфки. Её тело пронзила жуткая боль, шрам будто запульсировал.       – Это – наш договор. Тебе больно. А ведь я могу делать так, даже не касаясь печати.       Канарейка смотрела на Человека-Зеркало в упор, сама подрагивая от боли. Она сжимала кулаки, губы стали тонкой ниткой. Гюнтер улыбнулся шире, наклонился к эльфке, прошептал:       – Карина, так не честно. Ты мне – я тебе.       – Но я же прошу… Не надо мне помогать… – Голос Канарейки сорвался, осип, она не говорила – хрипела.       Гюнтер О’Дим улыбнулся, убрал руку с печати, провёл по волосам эльфки, заправил за ухо упавшую на лицо прядь.       – Я уже сделал тебе одолжение.       По щекам Канарейки стекали слёзы, но лицо её было серьёзным и напряжённым. Она не могла себе позволить дать слабину.       – Едь. Тебя ждёт ведьмак.       Но был ещё один участник этой передряги, который совсем её не ждал.       Сказать, что Биттергельд сильно удивился – ничего не сказать. Он лениво встал из-за стола, чрезмерно тепло для тех криков, которые слышались во время игры, попрощался со своим противником-краснолюдом, вышел за Канарейкой на улицу.       – Ты чего, птаха? – наконец спросил он, когда эльфка стала прилаживать к седлу дорожную сумку и лютню. – Бежала оттуда как угорелая, а сейчас хочешь воротиться?       – Я не всё тебе рассказала.       – Это я понял. – Гном скрестил руки на груди, прислонился спиной к бревну, подпирающему крышу.       – И сейчас действуют те… силы, о которых я тебе не могу сказать. Мне просто нужно вернуться и всё. По-другому нельзя.       – Ты знаешь, это охренеть как жутко слышать.       – Знаю.       Гном медленно обошёл столб кругом, обдумывая что-то, решительно заявил:       – Я еду с тобой.       – Тебе разве не надо работать?       – К утопцам работу. Ты же сейчас едешь к этому своему атаману?       Канарейка кивнула, нахмурившись.       – Тогда я точно еду с тобой.       Новая резиденция «кабанов» представляла собой небольшой двухэтажный деревянный дом с дырами в стенах и потолке, в которых зазывал ветер. Половицы скрипели под ногами; когда кто-то ходил по второму этажу, с потолка на первом сыпались пыль и песок. Зато эта «халупа», как её с лёгкой руки назвал фон Эверек, была окружена громадным садом. Уже несколько лет за ним никто не ухаживал, но атаман находил какую-то необъяснимую прелесть в том, чтобы ходить среди высыпавших из клумб маргариток и незабудок, вдоль забора, теперь больше похожего на стену из плюща, смотреть на треснувшие мраморные статуи, которые облюбовали птицы и мелкие сорняки. У одной статуи, девушки, сидевшей на короткой лавочке, на коленях собралась нанесённая ветром земля. Потом этот же ветер принёс туда семена какого-то маленького нежного дикого цветка, и тот застенчиво пророс у каменной девушки на коленях, склонив бутон вниз.       Ольгерд фон Эверек опустился на лавку рядом со статуей. Он думал о чём-то напряжённо, физически почти ощущая усталость от прогоняемых по кругу в тысячный раз одних и тех же мыслей.       Последнее облачко быстро скользило к горизонту, где только загорались первые розовые всполохи света. Звёзды были рассыпаны по небу, будто жемчуг по чёрной ткани. Ольгерд помнил, что у Ирис было такое платье, помнил, как не единожды снимал его с неё, как она каждый раз покрывалась румянцем и улыбалась ему смущённо. Но это теперь не имело никакого значения, не волновало душу атамана.       Сколько времени прошло? Тридцать? Сорок лет? Ирис окончательно стёрлась из его памяти. Вместо лица у неё было расплывчатое пятно, вместо голоса – шум в голове, вместо запаха – духота весенней ночи.       Атаман силился вспомнить момент, когда это случилось. Но, наверное, такого момента не было. Всё исчезало, стиралось медленно, текло, как болезнь, убивающая годами. И, кажется, давно пора было бы уже умереть от этой болезни, а он всё жил и жил, последний тяжёлый выдох, вырывающийся из горла вместе с хрипом и кровью, никак не мог закончиться.       Ольгерд опустил глаза на свои руки, будто удивился, обнаружив на них множество продольных и поперечных шрамов. «Кабаны»-то наверняка думают, что это отметины, полученные атаманом в славных боях. Им не стоит знать, что фон Эверек сам пускал себе кровь в надежде на то, что пытка жизнью наконец закончится.       Он устал. Чудовищно устал. И теперь даже если Гюнтер О’Дим сам придёт прямо сейчас и заберёт его душу, ему будет почти всё равно.       Атаман опустился на землю, спиной уперевшись о перекладину лавки. Он не спал уже несколько дней, глаза сохли, а тело ломило. Это были единственные побочные эффекты отсутствия сна. Но и они были неприятны.       Ольгерд прикрыл веки. В нескольких шагах справа в траве настойчиво стрекотал кузнечик. Хлопая крыльями, из кустов позади вылетело несколько птиц. Послышалось шуршание гравия под ногами.       Атаман не стал открывать глаза. На миг у него появилась надежда, что этот пришелец сейчас проткнёт его каким-нибудь древним мечом, способным убить даже бессмертного.       Шаги стихли – пришедший остановился напротив Ольгерда.       – Кто бы знал, что атаман «кабанов» – такая романтичная натура.       Ольгерд вздрогнул от неожиданности, даже открыл глаза. Он не думал, что она вернётся. Она не должна была.       – А все убийцы такие навязчивые? – спросил атаман в тон ей.       Она прыснула, кокетливо наклонила голову:       – Ну, вы, бессмертные, представляете для нас особый интерес.       Было страшно. И одновременно смешно от того, что страшно.       Канарейка желала увидеть его и боялась его реакции.       Ольгерд не представлял, что все мысли мгновенно отступят, растворятся, что он про себя отметит, что ждал её возвращения.