Вечера в дистрикте 12

- Митч, мы сегодня будем или как? - зевнула Эффи. - Сегодня будем? - Что будем, детка? - Хеймитч лениво повернул голову к жене, отвлекшись от газеты. - Ну, то, что ты обещал... Ты обещал помочь мне разобраться с этими записками... Китнисс новые прислала. - Хорошо, что с её записками, а не с теми фотоальбомами из Капитолия... Ну, ты знаешь, что я их терпеть не могу. - Да уже поняла. Хотя, конечно, нельзя не уважать прошлое. Оно, знаешь ли, прекрасно. Постоянно всплывают в памяти картины моей прошлой жизни. И в этой жизни, новой, полной приключений и, что самое удивительное - постоянства, этой всегдашней мечты любви... - Ну и что тебе ещё надо?.. - Ну, мне бы хотелось написать ещё один томик мемуаров... Мне есть, о чём поведать миру, жаль, что часто это невыразимо в словах. - В словах вообще мало что можно выразить. - И всё же вселенная была явлена через Слово... Сам знаешь, что определило Творение. Этот образ мира, в Слове явленный... Красивое выражение, правда? Может быть, так и надо назвать мою новую книгу?.. Думаю, самое то будет. - Говорят, что, если ты сначала придумываешь название, то будь уверена, что на остальное тебя не хватит. Начни с конца. Придумай концовку... Например, то, как закончил Плутарх Хэвенсби... Или Сенека... Напиши о том, что тебя с последним связывало... Нежная дружба, а, может, что и покрепче. - Разве что только бутылка виски, - поморщилась Эффи. - Разве что только она. - Ну, неужели ты никогда не испытывала к нему симпатии? - Ну, конечно, испытывала... Даже больше. Уважение. Хотя, конечно, и он вынужден был прогнуться под Капитолий... Как и все мы, он был простой жертвой своего времени. И, тем не менее, его героем, которые ты сам знаешь, как кончают... Почти все. Сначала героев чествуют, пестуют, ими восхищаются, на них молятся, а потом приносят в жертву. - Виноват-то был во всём Сноу. Не думаю, что кто-то ещё хотел, чтобы такой талантливый Распорядитель так рано закончил. - В любом случае - сколь бы верёвочке не виться... Он всегда был довольно жёстким... Игры под его руководством, конечно, проходили как по маслу - не было ни одной скучной. - Ох, ты ещё используешь эту терминологию по отношению к самому мерзкому зрелищу всех времён?.. - Ну, прости... Такая уж привычка. Привыкла. Сам же знаешь, сколько я там жила. Жила и поняла, что лучше бы и не рождалась вовсе. - Ну и зря. Всё-таки времена меняются. Всё подвержено переменам. Изменчивость одна лишь неизменна. Думается мне, ты многое переоценила с того печального времени. - Конечно, я только об этом и пишу... Поняла, наконец, что значит - переписывать историю. Историю творит тот, кто её записывает. Так что то время для меня теперь как сон... Как такой тяжёлый, смутный сон, в котором ты не осознаёшь себя во всей полноте, только чувствуешь, что что-то в нём не так, и ты чужой на этом празднике жизни. - Я, скажу тебе, всегда чужой на том, что ты так помпезно обозвала праздником. - Ох, тебе грех жаловаться, Митч. Ко всему приспосабливаешься... - Ну так разве плохо жить сейчас?.. - Да нет, я ничего не имею против, - Эффи потеребила большую кисть диванной подушки. - Просто есть люди, которые, как бы ни старались, к этой жизни приладиться никак не могут. И, несмотря на то, что их драмы по-своему прекрасны, как лучшие творения капитолийских оперных композиторов... Ох, как бы я снова хотела послушать хотя бы одну оперу, вызывавшую во мне в своё время столько умиления... Нет, что бы ты ни говорил, чувство Прекрасного - развитое, утончённое, - было свойственно лучшим людям той эпохи. И они прекрасно сознавали, как и ты, в какое время творят и каким стандартам, суживающим возможности их замечательных талантов, им приходится соответствовать. - Иногда эти ограничения нужны. Сама знаешь, в какие сферы может занести вольного художника, если он посчитает, что для размаха своей деятельности он вправе позволить себе обитать исключительно в соответствующих эстетических сферах. - Эх, как ты заговорил, дорогой, - Эффи перебирала пластинки и диски с размалёванными оперными дивами в больших плюмажах. - А ведь я как старалась, ни на одну оперу тебя так и не затащила. - Ну дык... Мне ваши кастраты даром не упали. - А среди них был один победитель... Кажется, из Восьмого... Очень, надо сказать, выдающийся талант. Тебе бы он понравился. - Что делал Капитолий со своими жертвами... С ума сойти. - Ну, это же просто замечательно... Реализовал себя не только на Арене. В Капитолии же тоже люди жили. - Люди... Может быть. Только в существование души трудно поверить человеку, души не имеющему. А душа артиста... Может ли понять её во всей полноте тот, кому жизнь ни в чём не отказывала? Пресыщенность, порок и кровожадность - не лучшие спутники для тех, кто хочет понять, что такое истинная Красота. Я догадываюсь, что на этих его выступлениях ни у кого не пролилось ни слезинки. - Ну, ты прав... Слёзы - лучшая награда художнику. Но капитолийская публика до этого не доросла, по-видимому... Этому надо долго и трудно учиться - тому, чтобы понять иные вещи... Может быть, я, когда осознала всё то, от чего так долго отворачивалась, поняла, сколь многое я упустила... Тогда я и начала узнавать в некоторых шедеврах мастерство, которое своей образностью, тончайшей образностью, долго ещё не уходит из чувственной памяти... О, Митч, я так часто, в холодных гостиничных номерах, совсем одна, молилась, глядя на огромные щиты с трансляцией Игр о том, чтобы у меня был друг, тот, который сумеет понять хотя бы часть моей души, этому миру не принадлежащей. Я отпала от мира... Как и ты, когда говорил мне, что этот мир не создан для тебя, равно как и ты для него... - Для прошлого мира меня не существовало, Эффи, - серьёзно и задумчиво ответил бывший ментор. - Для этого же времени я вполне годен. - И, всё же, как и я, ты боишься упрёков эпохи, - улыбнулась Эффи. - Эта эпоха совсем другая... Она более человечная, что ли... - Люди во все времена были одинаковы. Вот почему я тебе сестра по духу больше, чем жена. Жена я совсем другим силам жизни, Митч. - Очень больно это слышать, Эффи, - Хеймитч достал из-под стола бутылку. - С твоего позволения... - Ох, да хоть ужрись... Не знаю я, что тебе нужно от мира, от меня... Я вообще часто не понимаю, зачем я здесь, что от меня хочет Бог... Может быть, моя миссия - нести людям Красоту, однако я уже и в этом сомневаюсь. - Значит, ты знаешь о мире недостаточно, женщина, - Хеймитч с шумом отхлебнул вискаря. - Посмотри на Пита: пышит здоровьем, хлеб печёт... С Гойлом в нарды играет круглые сутки. Всегда знает, что ему надо. - Да, Пит... Пит такой... Пит. Он и Китнисс - это что-то неразделимое в моём сознании, которое отчасти будто уже слилось с мировой душой. - Это прекрасно, Эффи... Этот мир и для нас и всё же ничего из того, что он может мне дать, мне совершенно не нужно... Это лишь одно большое искушение, почти непреодолимое. Почти. - Здраво рассуждаешь... Дай-ка я тоже глотну. Что-то я давно не расслаблялась. - Ну уж нет, киска, - Митч ловко вытащил бутылку из коготков Эффи, которая вознамерилась налить себе алкоголя в большой витиеватый бокал, который стоял на видном месте в буфете. - И, пожалуйста, никогда не используй при мне эту свою кружку. - Кружку, - Эффи усмехнулась. - Митч, иногда мне кажется, что для тебя красота всегда была чем-то чуждым и невостребованным... - Ну, это не красота, скажу я тебе. - Нет красота! - Эффи упрямо потянулась снова за бокалом, который ментор отставил на журнальный столик. - Я никогда не откажу Первому в мастерстве по части производства предметов роскоши! - Ты, конечно, очень мила, Эффи, в своих попытках апологии различных режимов... Но ты всегда пытаешься произвести хорошее впечатление, не понимая, что истинная красота души не нуждается во всех этих костылях: последняя всегда сияет как отборный бриллиант в изысканной оправе. И вовсе тебе не нужно тратить большие суммы ради этой цели. Бросай эту пагубную привычку. - Да ну тебя... Это говорит мне тот, кого Цинна устал уговаривать одеться получше... Он тебе целый шкаф дорогих костюмов подарил, необыкновенно изящных... А ты хоть бы раз посмотрел мои модные журнальчики и научился чему-то! - Цинна... Не сыпь мне соль на рану... - Ах, Цинна, - вторила ему Эффи с глубоким вздохом. - Я его помню, как если бы видела его ещё вчера... Как если бы он сидел вот здесь, напротив меня, на этом диване... В молодости он особенно любил всё красивое и изящное... Его путь - путь удивительной души. Такие в мире долго не задерживаются, идут куда-то дальше. Куда - мне неведомо. Но явно не туда, куда идём все мы... Есть в его гении что-то такое, до чего мне никогда не дорасти... В его внутреннем "я" есть та мудрость, которую мы, судящие лишь по поверхности вещей, никогда не поймём во всей полноте...