Святослав Элис. Двери 520
***
Гардиана любит смотреть на Тэхёна. Беспричинно. Каждый раз, стоит им остаться наедине: наедине в одной постели или в любом другом участке квартиры, та безотрывно разглядывает тело Тэхёна. А Тэхёну никуда не спрятаться, он и не пытается вывернуться, и скорее смотрит в ответ вопросительно-заинтересованно. Потом: расслабит плечи, потому что по ним пробегутся игривые пальцы с длинными нарощенными ноготками, эти же пальцы огладят в меру подкаченные руки, приласкают загривок взрослого ухоженного кота с такими длинными волосами, совсем не мужественной причёски. Тэхён привык быть чьей-то непостижимой ценностью, неважно, кто обладатель, если любую ценность можно разменять на деньги. Он всё ещё думает, что в свете софитов одновременно уютно и спокойно, страшнее всего то, что останется за кадрами фотографий. И останется ли. Эта ценность? Когда погаснет свет, будет только мрак. А мрак, веря физике – ничто. — Красивый… – каждый раз Гардиана начинает слова своей торжественной песни – восславляющей, к сожалению, она сама ее придумала и травит слух. – Мой ласковый мальчик. Она любит его сильнее, чем просто сына. Любит его обученной тело, изученное самой. Сумасшедшая баба. — Я бы никогда не дала тебя другому мужчине, ты же помнишь? – Тэхён разморено мотнёт головой, прикрыв веки. Когда позади целый день изматывающих съёмок, глаза начинают закрываться сами по себе. – Вчера я нашла новое милое дитя, пока любовалась Хансоном. Уверена, ты его запомнил. Тэхён раскрыл глаза и вперил настороженно. К сожалению, не получилось притвориться, что ему всё равно. Он до этого никогда не спал с мужчинами, это да: ни вставляя кому-то, ни подставляясь самому. А сейчас, эта сумасшедшая старуха просит о новой услуге. По новому прайсу… — Я даже имя уже узнала. Созвучное такое… Ну давай, скажи это, скажи. Тэхён догадался, он тоже узнал, запомнил-таки. — Чо-он Чо-онгук. Милый малыш. После непромедлительной паузы, где Гана успела насладиться реакцией Тэхёна, тот спросил: — И что мне нужно делать с этим «малышом»? — Ну, для начала сблизиться с ним. Оценить. Потом постепенно затащишь его в постель – ты же в этом деле мастер, поучишь его, что там, да как. Не переживай, тут сложного ничего нет, дырка, как и у баб, ощущения те же. Потом я его к себе заманю, подпишем контрактик, и тоже сделаем из него куколку. Тэхён пытается отгородиться от этих слов. Насрать ему на этого школьника, если вот серьёзно. Но воспоминания прилетают. Прилетают и заносят. «Тут сложного ничего нет». Контрактик, куколка, разврат, секс, высокая мода. По накатанной. Он вспоминает резко, одной разрушающей волной: как ненавидит Гардиану, как готов задушить её за то, что сделала с его детством, с его невинным телом. А теперь по-новому окунает его в свежее дерьмо, только он теперь за соучастника. Типа, раз свой зад не подставляет, значит обучи чужой. — И с кем он будет…? – договаривать не нужно. Ясно. Трахаться. — С уважаемыми людьми: чиновниками, бизнесменами, старыми пидорами в общем, – Гана засмеялась фальцетом, словно это было так уж смешно. Словно старые пидора ебали как феечки, и никогда не рвали анус, и не ломали психику. И всё на камеру, на экран неизвестных задроченных людей, тоже старых пидоров, которые потом придут за новым мясом, что им пригляделось. - Знаешь, как хорошо идут молодые попки? — А если он не гей? – кажется, Госпожа Цянь даже не рассматривала такой вариант. Собственно, проблема исчерпывающая. — И что? Ты тоже был не потаскухой. Как оплеухой, плюнув сверху. И что не удивительно – это тоже правда. — …а сейчас, самый дорогой. – Целует его в висок, в лоб. Но хочется помыться жёсткой мочалкой, покружить в стиральном барабане. – Мой драгоценный мальчик. Как и в детстве, давно, она также приговаривала. Целовала, чуть ли не убаюкивала голого мальчика – маленького Тэхёна, заставляя трогать себя руками и блаженно стонать, а он, кажется, даже не понимал пока, почему стонать. Какой-то взрослый мужчина напротив улыбался во все зубы, держа в руках камеру, там горела красная лампочка. Тэхён помнит этот свет очень хорошо. Сквозь слёзы. Когда начиналась съёмка – ему запрещалось плакать. Впредь. Он вырос. И разучился это делать – чувствовать. Чувствовать? Может быть.***
«У меня проблемы с доверием, потому что у людей проблемы с враньём» – пишет Хосок новые строки из множественного числа страниц в вордовском документе. Изложение мыслей сумбурное, но разжёвывая по отдельности, получается вполне страдальческий роман-эпопея. Главный самый несчастный герой и люди – те, что главное зло и всему виной. Стёртый канон и третьесортное описание быта, только изысканный читателей среди строк узнает, вынюхает истину авторского слова. Секрет. А если по-реальному, критики сожрали бы его по буковкам и запятым, ведь у Хосока проблемы не с доверием, а проблемы с самим собой, причём размаха приличного, а прикрываться приходится вычурным писательством: увлечением не то, чтобы не по душе, но точно разнится с прошлыми занятиями. Вот это ложь, которая обнимает его за шею свесив ножки, поет его чаем с баранками и застилает глаза на очевидное. Самостоятельно выбирает Хосоку побольше печальных книжечек, чтобы впечатляться и дать страницам новые слова. Может быть было бы лучше: «у меня проблемы с правдой, потому что у людей есть проблемы с моей ложью». Очень сложно признаться себе, своему, чёрт возьми, рыжему коту, что Хосок весь день обманывает самого себя, а потом опять обманывает и ещё раз, перед тем как ритуально открыть глаза утром под сборы младшего брата в школу. Ритуально не пожелать ему доброго утра, ритуально не встретить поздно вечером, ритуально вытравлять всё человеческое от себя, словно легче станет. Словно легче когда-нибудь вообще наступит. Не столько отягощает груз коляски, не ходячих два столба от таза, а корень проблемы. Другая скрытая ложь. Mejiwoo: ты дашь прочесть мне свою книгу? Хосоку искренне смешно и он даже тянет улыбочку, уставшую только, и пишет положительный ответ, опять заряжаясь порцией вранья. В его книге намного больше криминала, чем в хрониках полицейского свода за неделю. Ну да, преувеличено конечно, но сказано со вкусом, чтобы пробудить интерес. Именно это он и напишет в аннотации. Кто-то должен был взять всю вину на себя, словить кармическую свинью в свой карман. И вдоволь насладиться представленной участью одиночества и разрухи. Mejiwoo: Сокджин, ну давай встретимся? Mejiwoo: покажешь мне свою фотографию? Давон не отпускает, всё хватается за соломинку. Непонятно зачем. Они вроде говорят на самые распространённые темы, за рамки не заходят, но чем-то манит, тянет странное случайное знакомство. Но невозможно увидеться с тем, кого уже нет. Он изначально выстроил линию общения на лжи. Такая вот его идиотская манера всё портить и приобщать к старой потере. Кот, коляска, Его имя. Дабы загладить свои ошибки. Посвятить в Его честь столько вещей, лишь бы смириться. Простить и самого себя в том числе. Хосок знает, что надо отказаться. А на деле получается: 180294: я тебе не понравлюсь. Mejiwoo: но это уже мне решать. Дерзко. Хосок загорается. Даже если никаких встреч и в помине быть не может, но нравится же… Mejiwoo: покажешь мне свою фотографию? 180294: покажу.***
Гардиана всё спланировала сама. Она большой и толстый крестовик – а пешки всего лишь задают бег по кругу паутины. У неё появляется гениальная идея, она её так же спонсирует: сплотить несплочённый коллектив походом в бар. И как на руку, Шинае делает за Тэхёна новую обязанность: зовёт с собой Чонгука, который на буксире тащится следом. Все они пошли в излюбленный клуб, где отдыхает сам Тэхён. По его наводке движутся в вип-зону, минуя пьяный танцпол и шумных людей. Сегодня должен работать Юнги. Юнги рад новым клиентам, ещё больше – когда их много. Но пришло не так уж и много, потому что ещё на выходе из такси режиссёр снял двух проституток, а помешанный оператор позвонил своей жене, чтобы та приехала и дала ему. Представляете? Он хранит ей верность и как шлюху вызывает на другой конец города, чтобы в какой-то кладовой просто с ней потрахаться. Но не об этом. Ребята из актёрского состава тоже не все, и не все приятные глазу, зато Чимин и Шинае в первых рядах, мнущийся Чонгук за их спинами – забава. Он всё ещё раздражает. Юнги проводит всю компанию в отведённую большую комнату, с теми же чёрными стенами и красным диваном, но встроенной плазмой и караоке; обёрнутые тканью микрофоны лежат на столах, два заправленных кальяна за счёт заведения, чтобы было чем развлекать большую группу. Для тех, кто не знал, рядом простаивались ещё четыре комнаты, если вдруг кому-то, ну очень неожиданно, захочется побыть одному, уединиться. Тэхён невзначай приземляется на диван с той стороны, где присел Чонгук, тот большими глазами озирается на новом месте и придерживается молчания. А в голове У Тэхёна нет никаких конкретных действий по сближению, вообще пустой чёрный экран. Но для начала пойдёт хотя бы эта ловушка. Чёрная комната, красный диван, принесённый алкоголь девушкой-заправщицей, той самой, которая обслуживала Кима в прошлый раз. Опуская отдельный наполненный бокал возле Тэхёна, девушка подмигнула едва-едва. Не утаит всё же, что понравилось. Ким пользуется привилегией, и в принесённом бокале коктейль особого рецепта. Никому совсем не обязательно знать его состав. Актриса Инджу, у которой второстепенная роль, напивается быстрее других, и по-любому на голодный желудок, да ещё не закусывая. Смотреть на неё становится жалко. Ранее идеально наглаженный зелёный костюм-двойка, сейчас смотрелся на взлохмаченной женщине неуместно. Именно Инджу повела череду тостов, спаивая весь разношёрстный коллектив, а в особенности Пак Чимина, которого долго и упорно обхаживает мягкой шёрсткой. Имиджмейкер поднимает бокал, состроив свою фирменную улыбку с прищуром глаз, не соглашаясь, и не давая конкретный отказ. У Инджу полыхают глаза, почуяв жёлтый цвет. Кто-то в обнимку уходит, кто-то, пооставляв вещи, уже не возвращается. Но в целом человек пять-шесть ещё на своих местах, переговариваются о всяком разном и бесполезном. Тэхён опять тянется за своим стаканом, чтобы сделать короткий глоток, но вместо этого ничего не нащупывает, для верности осмотрев весь стол. Его стакан показался около Чонгука. Пустой, совсем. И чёрт с ним, с этим коктейлем, если бы не одна поправка. — Блять… Данная расстановка разворачивается совсем не по плану. Напиток у Тэхёна был с незаконной добавкой. Юнги делает ему подарки раз от разу, добавляя пару таблеток для настроения. Экстази – клубный наркотик, но Тэхён не наркоман, и если употреблял, то в очень малых количествах. Но тут другой разговор – Чонгуку и этого будет предостаточно, чтобы потерять голову. Ещё трое неспешной походкой покидают комнату, оставляя больше кислороду. Никто не обращает на них внимания, это к лучшему. Шинае с Чимином что-то обсуждают, чуть не вцепившись друг другу в глотки. Тэхён щупает пульс на шее у Чонгука. Тот уже мутно мигает глазами и медленно дышит. — Что… со… мной? – говорит так тихо, что Тэхёну приходится бегло читать по губам. К слову, губы у Гука пересохли, проторились трещинки. Тэхён адекватен настолько, чтобы оценивать ситуацию, и настолько же одурманен маленькой выпитой дозой, стимулирующей настроение, чтобы кое-что подмечать. То, что, например, не видел раньше: губы там, трещинки – всякую брехню. Но важно сейчас было придумать, что делать с «приходом» Чонгука, ощущающий на себе первую волну. В комнате осталось только двое (неважных персонажа), остальные разбежались или вниз, или уединились. Осталось сплавить последних выживших, чтобы привести Чонгука в чувства. Зная действия наркотика на первую пробу, последствия могут быть различными. Натянув улыбку за уши, Ким собирает какую-то первую пришедшую в голову ерунду и пытается выманить актёров (допивающих из всех бутылок и доедающих закуски) в гущу клубной жизни, где о-очень интересно и раздают бесплатные ватрушки. …типа пристающих скользких рук, трущихся задниц, сального взгляда… где-то там. Ниже. ...А здесь остаются только двое. И оба накаченные. Чонгук уже ничего не соображает, мотает головой и руками трётся о свитер (жарко?). Все еще включена громкая музыка, которая рубит по ушам и не опускает рубильник, держащий в узде приятную расслабленность. И вот последние алкоголики достигают пика, и Тэхён спешит запереться на замок изнутри, чтобы не дай Бог. Ему ни к чему лишние слухи и сплетни, а уж этому школьнику тем более. Когда он садится обратно, Чонгук к нему льнёт, совершенно отбросив стеснения, одолевающее его прежде. «Музыка» говорит. «Такая красивая» говорит. «Она раздваивается, у неё даже есть цвета, я их вижу». И трогает грудь руками, беспомощно пытаясь стянуть толстый свитер, из-под которого торчала дурацкая футболка, которая Тэхёна так бесила. Ну и чёрт с этой футболкой. Тэхён и не зол и не рад, присев на корточки перед извивающимся парнем, помогает освободиться ему от одежды, принципиально не опускаясь ниже торса. И ещё, снимает с лица Чонгука очки, плотно сжав за челюсть, чтобы не дрыгался – что уже само собой проявление небывалой доблести. Чонгук лезет обниматься и совсем наивно шепчет: — Спасибо… – будто было бы за что. Зарывая пальцы в своих волосах, мучается от нахлынувшей эйфории. Его понять было можно, Тэхёна – вряд ли. Он помогает Чонгуку улечься к себе на колени, не в силах терпеть одиночную пытку. А Чонгук ласковый, нежный, сворачивается пополам и подтягивается чуть выше, обнимая руками того за талию, пока Тэхён успокаивающе гладил его по волосам, разглаживая запутанные пряди. Вопреки здравому смыслу, Ким испытывал не только свойственную эмпатию, но и прилив эмоциональности. Чересчур открытую. Обратив внимание на ширинку младшего, Тэхён завыл. — Твою ж мать… Чувства, обострившись, несли за собой шквал сексуальной активности. Да такую, что можно и горы свернуть при желании. — Не могу… – всё шепчет, скручиваясь стручком, пока Тэхён его как маленького укачивает на коленях. И как никто другой понимает причину лихорадки. У младшего стоит. Очень сильно. Там, где у того ширинка, виднеется внушающий бугорок, который требует внимания, неотлагательно. По ощущениям, похоже на дикий зуд, допустим, как после укуса комара, или сразу трёх. Поэтому так хочется прикасаться, чесать, трогать, тереться. Чтобы усмирить этот зуд, эту бурю, скользившую оползнем в режиме нон-стоп. Не смотря на подростковый возраст, у Чонгука не такое уж хиленькое тело: подтянутые мышцы, жилистые руки, красивая грудь. И он прячет раскрасневшееся лицо в ладонях, то хнычет, то улыбается, то плачет – палитра слегка отпугивает. Киму хочется пустить себе пулю за всё: за идею сесть рядом, за спонтанную просьбу увеселительного бокальчика, и за то, что будет дальше. Не только этим вечером, но и в последующие. Намного дней вперёд. А он уже знает, что будет. Гардиана с намеченного никогда не сходит и крепко держит жертву на прицеле. Но вот незадача – что жертва, что приманка – живые люди, (у которых обед по расписанию, внеурочные занятия, собственная воля). И всего одна маленькая деталь может привести в действие машину, способную не только сойти с курса, но и поменять направление. Так бывает, если совсем не хочется куда-то идти. — Тише, малыш… Иди сюда. Иди ко мне. Тэхён очень хорошо понимает разнузданного Чонгука. Другое дело: как ему помочь. Он подтягивает мальчика повыше, почти соприкасаясь подбородком макушки, которая среди амбре запахов и душков, отдавала пихтовым ароматом шампуня. И между тем, продолжает наглаживать его по волосам и за ушком, чтобы хоть как-то отвлечь. Камер нет, нет никаких наблюдателей. Никаких запретов. Предельно аккуратно, Тэхён меняет позицию, и укладывает вертящегося Чонгука под себя, закрепляя его ноги своими бёдрами. — Тэхён… – может Чонгук что-то и осознаёт, но по размытым глазам и красным щекам – этого доподлинно не узнаешь. И у Тэхёна самого темнеют радужки. Он прямо-таки чувствует себя, и педофилом, и старым пидором, и лоликонщиком в одном флаконе, хотя Чонгук совсем не похож на маленькую девочку. «Обученная потаскуха» делает глоток чего-то крепкого со стола, для храбрости, и перебирая кожу возле пуговицы, начинает расстёгивать замок (он уверен в своём поступке, почти не колеблется), спуская непослушную грубую ткань с влажного тела. Чонгук отозвался стоном, когда застёжка задела набухший член; сжал пальцы на руке, когда вслед за этим Тэхён приспустил боксеры, наблюдая приличных размеров член, из которого уже текла большая капля спермы. — Тэхён… – не понятно, что пытался донести хныкающий Чонгук, но, когда Ким на пробу провел большим пальцем по головке, растирая белую каплю, член Чонгука дёрнулся, а сам он сильно выгнулся, царапая бедный кожаный диван. Ким задержал дыхание, очень живописно представляя картину, где Чонгук так же царапает ему спину, вопреки всей ненависти к раскраске после бурной ночи. То, что и сам он завёлся, было уже неоспоримо, и упиралось Чону куда-то в ногу. Собрав пальцы в колечко, и медленно спуская по всей длине вниз, размазывая естественную смазку, Тэхён чувствовал, как дрожит под ним тело, покрытое испариной; видел, как раскрываются губы, которые выдают тягучие и очень возбуждающие стоны, что Тэхёну приходится вместо леденца, запихнуть Чонгуку в рот два пальцы, которыми он, как и по плоти: водил вперёд-назад, вверх-вниз и трогал зубы. Гук его пальцы принял охотно и не кусался: облизывал, запрокидывал голову. Но не сосал: или не умел, или побоялся. Хотя в его состоянии, скорее не додумался. Чонгук кончил быстро, обильно спустив в тэхёнову ладонь и вытянулся струной, которая вот-вот, готова была надорваться. При всём своём эгоизме, Тэхён не хотел портить этого мальчика. Но стояк у мальчика никуда не уходил, а действие наркотика продолжалось. И обещало длиться ещё 3-4 изматывающих часа. Снова дотронувшись до члена, Ким повёл палец вниз, в темноту волос, как делала Гардиана, и отчётливо понял, что не готов ещё для такого подвига, как и не был готов Чонгук, находящийся в бреду и навряд ли запоминавший этот вечер, но остро среагировавший на прикосновение там. Судя по тому, как отзывалось тело Чонгука на ласки, он не просто не гей, а возможно даже девственник. В трусах у Кима чесалось не меньше, когда под тобой так стонут, словно ты Аполлон любви, и чтобы решить проблему обоюдно, он быстро освободился от нижней части одежды, снова сев на парня. Чтобы улететь в рай, не нужно быть духовно чистым, достаточно – соединить один член с другим, и сомкнуть их ладонью, начиная неспешно двигаться, как если бы входил в девушку или... как если бы сейчас вошёл в Чонгука. А доверчивый «малыш» шарит руками, не знает куда себя деть, и Тэхён его руки собирает в свои, наклоняется к нему так близко, чтобы обхватить голову и зашептать в самое ухо: горячо, доверительно. Жутко сентиментально. — Расслабься, малыш. Дыши ровно. Хотя самому следовало успокоить дыхание. А тот его жмёт за шею и всё хнычет. Не понимает, что нужно и как надо. Даже не понимает: почему. Почему дышать ровно? Почему расслабиться? Почему так ломит тело? Тэхёна эта непосредственная невинность только подстёгивала, и некуда было деваться, кроме как продолжать волнообразное движение, прикасаясь губами к мокрому лбу парня, который его то звал, то благодарил, то всё разом, крепко держа за лопатки. А хватка у Чона действительно была стальная, никуда не спрячешься. Даже если и не хочется, даже если некуда. Невозможно передать, что в этот момент чувствовал Тэхён. Но понял кое-что важное: с мужчинами не как с девушками. Это куда приятнее. Или только с этим цветочником, негласным фанатом. Парнем, который его, кажется, спас, и сам загремел по полной. И не имела значения действительность; собрав манатки, ускакала раздражительность. Осталось только необъятное желание, оргазменная нежность – значение имело только восприятие. Так себя Ким и убеждал. Гук его скорее даже не видит, он просто расширенными зрачками и округлыми глазами на него смотрит, и тянется… для поцелуя. Но Тэхён отворачивается – он не любитель, не сегодня, не тогда, когда Чонгук ничего не поймёт и не вспомнит. Но Чонгуку нужно обязательно чем-то занять свой рот, и тычком носа тот находит оголённый участок шеи, впивывается зубами в кожу, и выцеловывает, так, словно её сейчас откусит и залижет рану. По наитию, подключает бёдра в такт, скользя по липкому дивану. Доносился противный писк трения кожи о кожу. Такими темпами Тэхён кончит за две минуты как мальчишка, потому что его, черт возьми, заводит ребёнок, напоенный им же самим. Такой податливый. Тэхён кончает раньше, в момент, опустошённый и выдохнувшийся. Чонгука потряхивает ещё секунд десять. Киму этого достаточно, чтобы передохнуть, и приподнявшись с локтей, растереть общую сперму по животу Чонгука. Он в полудрёме, но продолжает загнанно дышать и потеть, слушать звуки, которые, по его словам, раздваиваются. Ну да, а ещё раздваивается сердцебиение (фу), хотя по личным подсчётам, у Тэхёна сейчас оно выскочит. Поднявшись на ноги, чтобы беспардонно пошарить по всем сумкам, он находит влажные салфетки, и вытерев следы преступления, обтирает и самого Чонгука. — У Рин, заберёшь меня? – вот так просто, набрав номер в телефоне. В голосе нет ни намёка на извинения. Она соскочит, полетит в другой конец страны, обязательно отыщет, особенно, если попросили сами. Её радость не продлится долго, пока он не добавит: — Я не один. А Чонгук смотрит с дивана волнующе, слипшимися ресницами, и вряд ли что-то различает. Но протягивает руку с раскрытой ладонью. Может, хочет, чтобы её согрели. Может, чтобы взяли в охапку. Для Тэхёна – это одно и то же. Но признаваться было боязно – действие коктейля уже отпустило, а вот желание снова поднималось. Желание… — Тэхён… Которое было сильнее восприятия.