То, что останется после тебя (Дазай Осаму, Ода Сакуноске, G)
4 ноября 2016 г. в 00:55
Примечания:
au: соулмейты. неслучившиеся.
Незаменимых людей нет, скажут Дазаю однажды — скажут и забудут, но детская память, до того цепкая, сразу же схватит жестокость слов, отложит где-то глубоко внутри, чтобы потом, спустя столько лет, напоминать о них раз за разом тупым, ноющим беспокойством.
Так могла бы ныть не до конца вынутая из-под кожи заноза: то мучительно, то едва ощутимо, но, сколько не скреби пальцами, выйдет лишь ненадолго заглушить одну боль другой.
Заглушить до конца боль от смерти Одасаку Дазай так и не смог.
Тем более что после его ухода осталось имя, накрепко впечатанное в кожу, крошечная надпись, которую с легкостью можно спрятать одеждой и забыть, что оно вообще когда-либо было, что это — единственная твоя связь с человеком, предназначенным тебе судьбой и провидением.
Вот только Мафия не научила Дазая верить в старинные сказки. Мафия научила Дазая верить в себя, не зацикливаясь на всем окружающем, не зацикливаясь на остальном мире.
Понимание собственных ошибок пришло далеко после, когда имя, такое незначительное, скрываемое одной полосой бинтов, расплылось по коже уродливым пятном, как расплывается по мокрой бумаге капля краски.
Наверное, это было нормальным явлением для тех, кто безвозвратно потерял свою половину — Дазай слышал, пусть даже краем уха, что всякая живая система сама заботится о себе. И восстанавливает недостающие элементы, иначе как еще можно заставить работать лишившийся шестеренки отлаженный механизм.
Дазай не знал. Но имя Одасаку, ценимое только сейчас, с небывалой искренней горячностью и любовью, клеймом легло ему на тело, расползлось буквами по грудной клетке и жгло, жгло так сильно, как могли жечь только свежие, но начавшие уже подживать раны.
Если Дазаю и суждено излечиться от одиночества, то терять этот драгоценный шрам не хотелось ни при каких условиях.
Но, каждый раз сменяя бинты на новые дрожащими как с непривычки руками, Дазай крепко жмурил глаза. И старался, о, видит Бог, как сильно старался вовсе не смотреть на себя, не видеть того, что теперь скрыто под плотной льняной тканью.
До того страшно было, открыв глаза, осознать, что имя, само собой возникшее на коже когда-то давно, принадлежит отныне совершенно иному человеку.