Mezza Morta

В своих снах Кека вновь возвращается в клетку. Как наяву чудятся ей ровные ряды стальных прутьев, обманчиво гибких на вид, ловящих каждый скупой отблеск света, но разве такая, как Кека, смогла бы потягаться со столь неподатливым материалом. Любой, даже самый неопытный член Портовой мафии нашел бы возможность выбраться отсюда, вспоминает она шелест голоса Акутагавы и тут же опускает взгляд вниз, на лежащие на коленях ладони, узкие, бледные, какие и положено иметь девочке ее лет. Но разве такие слабые руки должны быть у человека, отправившего на тот свет три десятка людей? Кека не знает. Помнится, с каждым днем ей все сильнее казалось, что она позабыла, как выглядят обычные, никак не связанные с миром мафии люди. И как выглядит обычная, повседневная жизнь. Удивительно, что вспомнить ее оказалось так просто. Или же — воссоздать хрупкое подобие, благо, что хотя бы на это Кека была еще способна. Разумеется, помимо убийств по чужой указке. *** В своих снах дышится тяжело — воздух затхлый и пахнет сыростью, но Кеку ведь так долго учили быть примерной, послушной. Принимать, подчиняться и никогда, запомни, милая, никогда не жаловаться. Гордись тем, что мафия дала тебе кров. Гордись тем, что мафия дала тебе смысл. Где бы ты была без всего этого? Кека захлебывается всхлипом и просыпается, в очередной раз нарушив чужие указания, долго лежит, вслушиваясь в рев ветра за окном. Кажется, именно так в последний раз хрипят люди, когда им вспарываешь горло. Кажется, именно так поет милостивая Шираюки, едва размыкая строгую линию губ, острую, как край наточенного клинка — им она владеет во много раз умелей, чем собственным голосом. Жаль только, что слышать его дозволено одной лишь Кеке. *** Крошечная комнатка кажется маленькой, такой же была и клетка, свитая заботливыми руками мафии. Вот только разницу между ними Кека знает слишком хорошо — эту-то она упрямо выбрала сама, быть может, просто желая быть благодарной. Кека неуклюже поднимается на ноги. Долго шаркает, путаясь стопами в длинном одеяле, и не сразу находит в густой темноте дверной проем. В этой квартире всего две комнаты, абсолютно одинаковые, запутаться невозможно, но Кеке отчего-то до сих пор кажется, что один лишь неверный шаг может обернуться для нее невосполнимой ошибкой — ей ли не знать, какой смертоносной бывает тьма Расемона под волей Акутагавы. Кожу, обожженную его злостью, до сих пор колет болью. Ацуши просыпается от скрипа половиц под ногами Кеки — он всегда спит по-звериному чутко, Кека уяснила это сразу, в первую же ночь, которую им довелось провести вместе, как соседям, пусть даже вынужденным. Помнится, тогда она тоже пришла к нему, смущенная, остолбеневшая от собственной наглости, совершенно отвыкшая от того, что кто-то может быть с ней по-настоящему груб. — Неужели снова кошмары? — щурит заспанные глаза Ацуши, непривычно медленный, заторможенный со сна. И, даже не дожидаясь ответа, глухо хлопает ладонью по свободному краю футона. Кека машинально кивает, возможно, даже слишком быстро, чем то нужно — она даже не знает, заметил ли ее реакцию Ацуши, но спешно садится на предложенное место, боясь, что тот в любой момент может передумать, в любой момент может забрать свое приглашение обратно. И тогда… что же будет с Кекой тогда? Пальцы Ацуши, изумительно горячие, сильные, мажут по ее собственным, маленьким, дрожащим от сквозняка и страха. — Всегда такие холодные… — сипло бормочет Ацуши, кажется, мгновенно засыпая снова. — Там мне тоже было холодно… Он замолкает, так и не успев договорить, почему-то Кеке так сильно хочется верить, что там было что-то еще, что-то очень важное, что-то, что ей никто и никогда не говорил. И что она никогда раньше не хотела услышать сама. Все будет хорошо. Да, так правильно, теперь так правильно — потому что это ее собственное решение, потому что желание отплатить Ацуши теплом, таким же настоящим и искренним, оказывается во много раз сильнее стен клетки, в которую ее столько лет пытались заточить. Кека улыбается в потолок, крепче сжимая в ладони пальцы Ацуши, вслушиваясь в его дыхания, гораздо более громкое, чем затихающий шепот ветра, скребущегося где-то над самой крышей. Но, закрыв глаза, снова проваливается в темноту и сырость.