Mezza Morta

Холодная вода обжигает руки, но Люси ни на секунду не останавливается — трет и трет жесткой губкой кривые, насквозь промасленные остатками жирной пищи тарелки, трет так, будто бы от этого и в самом деле зависит ее жизнь, а руки рано или поздно вырастут новые, нежные и белые, как у принцесс на изящных картинках. Люси ненавидит эти картинки. Люси бы уничтожила каждую, разорвала на мелкие клочки и пустила по ветру, потому что так — не бывает. И не будет, никогда не будет: не стать Люси принцессой, не скинуть с себя прорешенное дырами старое платье, растянувшееся после стирки и дешевого мыла, тусклое и серое, потерявшее насыщенность даже черного цвета. Хотя ведь это привычно — вся жизнь Люси расписана серыми красками. И лишь волосы ее, возмутительно яркие, спутанные тугими узлами, до того сильно любит таскать за них жестокосердечная Сестрица Лотта, пожаром выбиваются из-под наспех натянутого убора. Не выходит у Люси убрать под него каждую прядку, не выходит быть примерной и приличной, послушной девочкой, перед Богом ли, перед Сестрами ли и Лоттой, что вволю готова оттрепать за эти самые волосы зазевавшуюся, потерявшую счет времени Люси. Совсем ушедшую куда-то с головой в собственные фантазии — а что еще поделать, если там, в иных мирах, ей намного лучше. Намного интереснее и проще, намного веселее, хоть Люси и позабыла уже, как звучит ее собственный смех. Там-то никто не заставит ее тяжело работать до самой темноты. Там-то никто не ужалит болью, не оставит на коже уродливые следы, сойти которым не суждено никогда — и поделом тебе, Люси, поделом тебе, наивная дурочка, привыкай, тебе же жить еще в этом мире! К черту это все, к черту, хотелось бы вскрикнуть Люси, изо всех сил напрягая голос и каждую мышцу в теле. К черту такой мир, не нужен он ей, не нужен он Люси, как не нужны все эти обшарпанные тарелки — она создаст себе новый, придумает и возведет, по камешку, по кирпичику сложит дорогу к нему, такую, что ничья нога по ней больше не ступит, ничья душа не проникнет за дверь, не последует за Люси в попытке удержать. В попытке загнать обратно в клетку, запереть, как запирала ее неоднократно за провинности Сестрица Лотта в темном и душном чулане. И поделом ей, устало и зло думает Люси, смыкая такие тяжелые в эту минуту веки — ничего же, совсем ничего, если подремлет она хоть чуточку прямо здесь, усевшись на пол среди гор грязной посуды, — и поделом ей, потому что нет таким, как Лотта, места в придуманном, но идеальном мире. Но будет место другим — и Люси сама придумает их, заботливых и ласковых, покорных воле ее, послушных желаниям ее, совершенно безотказных, как марионетки из кукольного театра. Им-то Люси и отдаст краску своих волос, а вместо глаз — пару ярких пуговиц, что удалось сохранить в кармане платья. И даже бубенцы с роскошных кос Сестрицы Лотты отдаст им Люси, все равно они больше никому не понадобятся, а затерять их здесь такая жалость! Все будет так, конечно же, будет, мелькают в сонной голове Люси мутные мысли, прежде чем она совсем засыпает, склонив тяжелую голову на устлавшую колени широкую юбку. И не слышит уже, не чувствует, как кружится и тает вокруг окружающая реальность, рассыпаясь, лопаясь мыльными пузырями. Частый звон бубенцов в ее голове раздается все громче и громче.