Mezza Morta

— Налетай, Ацуши-кун, — говорит Дазай и всплескивает руками, разводит их демонстративно широко, щедро и как никогда привлекательно. — Сегодня я угощаю. Хотя, думает он несколькими секундами позднее, наверняка привлекательнее его жестов для Ацуши сейчас состав меню, а еще — скворчащее мясо на жаровне за соседним столиком. Его аромат щекочет ноздри настолько соблазнительно, что даже у самого Дазая рот наполняется слюной, ужасно сильно, будто бы он несколько дней не питался нормально. Разумеется, это все далеко не так. Да и деньги, которые Дазай собирается потратить не столько на себя, сколько на ничего не подозревающего Ацуши, тоже совсем ему не принадлежат — Куникиде давно пора перестать оставлять свой кошелек в зоне чужой доступности. В конце концов, рано или поздно Дазаю просто надоест каждый раз докладывать туда половину одолженной суммы. Но он помалкивает об этом — и улыбается Ацуши, как никогда приветливо, как никогда ободряюще, и тот, поддаваясь такому опасному обаянию, робко листает пузатую книгу-меню, все больше и больше расслабляясь в присутствии того, о ком забывать бы не стоило ни на минуту. Дазай умеет ждать. А еще — прекрасно играет, особенно если роли в спектакле были распределены им самим. В этом нет ничего противоестественного, нет ничего преступного. Как и в желаниях, что с некоторых пор стали все более сильными, все более назойливыми — желаниях, которых и не нужно бы испытывать по отношению к тому, кто совсем недавно ценой собственной жизни и сухости единственной одежды вытащил тебя из реки… Дазай быстро забывает обо всех увещеваниях едва живой совести в тот самый момент, когда официант наконец-то приносит им аккуратно нашинкованные ломтики мяса — пока еще красные, в окружении овощей, гарниров, прочей требухи, которую Дазай не намерен сегодня пробовать. Потому что смотреть нравится ему гораздо больше. И он смотрит, пристально и жадно, как ловко, будто бы не в первый раз проделывая это, Ацуши орудует палочками, как краснота мяса медленно сменяется приятной розовой нотой — яркой, словно румянец на щеках Ацуши, от смущения ли, от голода ли, а, может, и банально от тянущего жара, Дазай не видит никакой разницы. Но в момент, когда Ацуши, не способный больше терпеть, подцепливает ближний кусок, еще опасно розовый, наверняка сырой, и прямо так вгрызается в него зубами, Дазай против собственной воли теснее сводит ноги. До того опасливо, словно кто-то и мог бы ненароком углядеть за всеми слоями ткани, как сильно у него встал. А его сосед — уловить сквозь сильные запахи мяса и специй еще и аромат возбуждения. Может быть, и вправду мог. Но Дазаю совсем не хочется это проверять, тем самым нарушая слишком соблазнительное веселье. Право, какая же это все-таки дикость! — А вы… Дазай-сан… вы не хотите? — вежливо спрашивает у него Ацуши и тут же облизывается, обводит испачканные розоватым соком губы длинным языком, будто зверь, тигр, который точно так же, плотоядно и хищно, посматривал на Дазая тогда, на том самом складе, в день, когда было принято и одобрено решение взять столь опасного эспера под защиту Вооруженного Детективного Агентства. И под личную ответственность и защиту самого Дазая. — Нет, Ацуши-кун, пока не проголодался, — умело врет ему Дазай, пряча улыбку за изящно скрещенными пальцами. — Ты ешь. А я посмотрю. Правда, теперь-то он, кажется, и не уверен, что блестяще с этим справится.