Mezza Morta

Он не помнил, когда просыпался в последний раз, когда слышал чей-то зов и всплывал вновь вверх, навстречу редким солнечным лучам, едва пробивавшимся сквозь плотную кромку серых туч. Он не помнил, когда в последний раз вообще видел людей — кажется, то было давно, так давно, что в моде были и железные одежды, и острые шпили, и высокие прически, искусственные, некрасивые, делавшие девушек тех времен больше похожими на истрепанные метелки, пригодные больше для уборки, нежели чего-то иного. Он вообще мало разбирался в красоте. Не слишком-то интересовался, чем занимались в Его отсутствие люди. Да и занимались ли вообще? Он не знал. Он слишком многого не знал. Но голос, зовущий его откуда-то с поверхности, проигнорировать не смог. Он сам когда-то позволил себя пробудить. Он сам, с такой странной, совершенно нехарактерной для него доброжелательностью, устремился отплатить благодарностью одно-единственное проявление доброты к Нему — существу, принять за человека которое не смог бы даже слепец. Слишком велика, слишком пугающа была разница. Но тот человек… Водный поток легко оторвал Его от дна, объял, уверенно и ласково, позволяя подняться выше и выше, выше и выше, с каждой секундой все ближе к месту, которое Он, отчего-то, запомнил много лучше других, таких одинаковых после прикосновения к ним человеческой руки. Он не помнил, сколько времени прошло с того самого мига. Не помнил — да и было ли это так важно? Ведь все, что было тогда — и заходящее, жалящее напоследок чувствительные с долгого сна глаза солнце, и слабый ветер, и редкие волны, — не играло слишком уж большой роли. Но зато было кое-что иное. Был человек, совсем еще мальчик, быстрый и юркий, как маленькая рыбка, что часто заплывала к Нему на самое дно в поисках укрытия от хищников или иных опасностей. Были соломенная шляпа и яркие, словно высветленные золотом под последними лучами, выбивающиеся из-под нее волосы. Были глаза, синие и глубокие, блестящие не вспышкой страха при виде чудовища, а едва заметной, едва видной хитринкой — точь-в-точь два омута, заглядывать в которые Он доселе ни разу не боялся. А тогда — так и не понял, что впервые попался в ловушку. Да и к кому! Обычному человеческому мальчишке, сплошь перепачканному песком и истаявшим до липкой массы мороженым. То влагой блестело на гордо вздернутом носу, расплылось сладкими разводами по рукам — приятно, как же приятно было касаться их даже бегло, приятно и удивительно, разве кто-то до этого позволял Ему совершать подобное? Он никогда не любил причинять боли. Он не любил боль. Лишь покой и уединение, но те, кому повезло увидеть Его доселе, никогда не интересовались чужими предпочтениями. Только своими, своей безопасностью, своим будущем. Этот мальчик стал первым, у которого Он попросил что-то сам, сбивчиво и жадно, устав трогать маленькие, уже давно потерявшие сладость руки — размокшие от брызг остатки вафельного рожка уже давно потеряли свой вкус, а ведь так жаль, что содержимое их Он испробовать толком не успел! — Принеси мне еще, — шептал Он, как можно мягче, как можно убедительнее, со всей своей старательностью выискивая в памяти нужные слова, нужные звуки. Ведь Он давно, так давно не говорил ни с кем! — Принеси, и я исполню твое желание, любое, абсолютно, даже спустя много лет, все равно исполню. Я не забуду. Такие, как я, почти ничего не забывают. Он не рассчитывал ни на что, но ждал, впервые за свое долгое существование ждал, будто бы и не минули Ему тысячи и десятки тысяч лет. Но годы прошли, растворились солью, едкой, будто человеческие слезы, и мальчик вернулся за своим желанием. Желанием, которое Он опрометчиво подарил когда-то за такие вкусные, такие соблазнительные в своей редкости сладости. — Ты обещал, что не забудешь, — едва заметив Его, произнес мальчик. Когда-то мальчик, смешной и нескладный, сплошь усыпанный последними поцелуями солнца, а теперь — Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Единственный осмелившийся потревожить Древнее Зло, что долго и крепко дремало в океанских глубинах. — И я не забыл. А потому — пришел за ним. Так послужи же мне. Заключи со мной контракт, ты можешь, правда ведь? Конечно же, Он помнил. Конечно же, Он мог. Но не многие до этого осмеливались предложить подобную дерзость. Не многие уходили после живыми, нетронутыми, не проклятыми океаном и Им же лично. И все же — обещание оставалось обещанием. И воспоминания, что все это время Он бережно, будто обласканные волнами сокровища, хранил где-то глубоко внутри, никуда не делись. Желание вновь насладиться ими пересилило абсолютно все. — Я соглашусь, — ответил Он, и голос Его слился с протяжным ревом океана. — Но ты дашь мне то, что дал тогда. Еще раз. Это же не сложно? — Совсем нет, — усмехнулся его собеседник. — У тебя будет столько, сколько того пожелаешь. Я обещаю. И первым, будто и не чувствуя лижущие ткань дорогих брюк волны, шагнул вперед, легко касаясь Его своими ладонями совсем как когда-то много лет назад.