Mezza Morta

Хигучи неуютно работать с ножом — руки привыкли держать пистолет, крепко сжимать рукоятку пальцами, давя на рычаг взвода, лишь когда цель оказывается в нужной точке. Без него она чувствует себя фактически беззащитной, слабой, никчемной — это Гин больше престало баловаться с железом, собирать и коллекционировать маленькие, легкие лезвия, порхающие в ее тонких руках будто крылья бабочек. Нож, который Хигучи сжимает пальцами, далек от тех искусных изделий: простой, не слишком-то острый, режущий даже обычное яблоко с трудом и усилием. Наверняка специально затупленный, чтобы нерадивые либо ослабленные долгой болезнью пациенты не могли случайно себе навредить. Хигучи ненароком вспоминает, как дрожали в первые дни руки Акутагавы, такого сильного, такого независимого обычно Акутагавы, сейчас с трудом принимающего любую помощь, любую поддержку. Вспоминает — но собственные-то руки дрожат не многим меньше. Поэтому, наверное, полукружья выходят такими неровными. Некрасивыми и совсем неаппетитными, ну не получается у Хигучи аккуратно срезать кожуру. Не получается, как бы сильно она не старалась, как бы сильно не хотела сделать все идеально. Особенно для человека, ради которого Хигучи готова была умереть, добровольно склонить голову перед наставленным в упор дулом пистолета — лишь только бы знать, что с ним, ее единственным, ничего не случится. Не такое качество должно быть у служителя мафии. Не такой характер. — Хватит, Хигучи. И не такое слабое, слишком долго восстанавливающееся тело. Приносящее всем одни лишь убытки. Слова роем вьются перед глазами, жестокие, неблагодарные к тому, кто добровольно замарал по локоть в крови руки. Кто окунулся в нее с головой, позволяя кому-то другому в это время сидеть в чистоте и уюте. А потом — разлетелся на части, на мельчайшие осколки, как соскользнувшая с рук чаша. — Тебе не обязательно находиться здесь, — глухо говорит ей Акутагава. Хотя сам наверняка прекрасно знает, что Хигучи произнесет в ответ. — Мое место рядом с вами. Было и будет. Подобная самоотверженность бессмысленна. И Хигучи, как протеже, как самая близкая помощница, вполне в силах взять все в свои руки, подняться и сместить запеленатого в бинты Акутагаву, продвинуться по карьерной лестнице, на которой она глупо застряла из-за собственных чувств. Совершенно не уместных. Особенно к начальству. Особенно к Акутагаве. — Тупости тебе не занимать, — вздыхает Акутагава. Его голос устало затухает, как и хриплое, учащенное даже такими, казалось бы, совершенно незначительными усилиями дыхание. Тяжело представить, как присутствие Хигучи ранит его гордость. Наверное, так же сильно, как и ее — собственное бессилие. — Но это — тоже часть моих обязанностей, — мягко возражает она. И облегченно выдыхает, не слыша больше никаких возражений. Тишина, объявшая их двоих, кажется Хигучи как никогда благодарной. Быть может, эта профессия и в самом деле ей не подходит. И никогда не подходила, как бы сильно Хигучи не старалась того изменить. Но никто никогда и не говорил, что с чувствами будет хоть немного проще.