Мудрый не доверяет дракону

В Вайтране Ульфрика и Братьев Бури встретили весьма доброжелательно. Скорбящая племянница Вигнара и её родители — последние из старшей ветви славного клана Серых Грив — вместе с прочими родичами и придворными дожидались победителей у ног изваяния Талоса, что возвышалось в самом сердце города. Остатки войска Братьев Бури — часть стала в Морфале, часть отошла к Маркарту и Фолкриту — разбивали лагерь на пустыре у подножия городского холма, под самыми стенами. Горожане встречали гостей в основном молчанием, хотя кое-кто выкрикивал радостные приветствия и бросал цветы воинам. С окончания осады прошло достаточно времени, многие пострадавшие дома успели восстановить, на месте пепелищ возводили новые постройки, но много куда, похоже, некому было возвращаться. В отличие от Солитьюда, Вайтран почти избежал разграбления после совершившегося в середине прошлого лета захвата. Вместо привычных взгляду жёлтых знамён с конём Вайтранских, как и вместо знамён Серых Грив, всюду развевались скорбные чёрные полотнища, как знак печали по убитому ярлу. Справа от главных ворот и вверх и вниз по холму тянулся кузнечный конец — некоторые дома и лавки оказались заколочены, но Элисиф не могла съехать с главной улицы, чтобы посмотреть, что творится в закоулках. В большом заведении у самой дороги, которым когда-то управляли двое босмеров, тоже оказались заколочены окна и двери, хотя оно явно не пострадало от войны. Вероятно, тех эльфов убили или изгнали прочь. Элисиф ехала следом за Ульфриком и Галмаром, и горожане узнавали её и приветствовали радостными криками. Если кто-то и возмущен тем, что Ульфрик прибрал её себе в качестве военной добычи, презрев вдовство и лишив ярлства, то наверняка не решатся высказать этого при вооруженных Братьях Бури. Идгрод тоже узнавали и тепло приветствовали, к её вящему удивлению. Громада Драконьего Предела царила над городом и всем Скайримом. Едва ли не древнейший, самый большой и величественный, самый прославленный замок страны, одна из первых твердынь всего человечества, стоял здесь со времён Старого Королевства. Эти камни были много старше стен и замков Солитьюда. А люди всё ещё помнили, что те, кто воевал с драконами в Первую Эру, в немыслимо далёкой тьме веков, возвели Предел рядом с Йоррваскром и Небесной Кузницей, дабы держать в плену одного из огнедышащих чудовищ, огромный череп которого до сих пор висит над престолом Верховного короля Олафа Одноглазого. Совсем недавно Довакин и Балгруф Старший призвали сюда другого дракона, пленили его — и тот доставил драконоборца на своей спине в Совнгард на встречу с древними героями и Алдуином, Пожирателем Мира. Песни об этом звучали по всем городам и деревням, певцы славили Довакина — а некоторые особенно дерзкие осмеливались упоминать и Балгруфа, хотя он уже почти год как томился в узнице родного замка. Потому что Довакин предал его. Элисиф не станет требовать встречи с Балгруфом — за такую дерзость она точно не отделается одной лишь суровой нравоучительной беседой. Народ до самых краёв заполонял просторную площадь перед храмом Кинарет. Священный храмовый Златолист пышно цвёл, и светлые лепестки осыпались на мостовую, в пруды и на лужайки вокруг. Дурманящий запах стоял в воздухе. Ольфина, как всегда красивая, заметно повзрослевшая и посуровевшая с того дня, как Элисиф видела её в последний раз, с прежней толстой серебристой косой почти до колен, в строгом чёрном одеянии и с венцом Балгруфа на покрытой тёмным платком голове, поприветствовав Ульфрика и Клинков Бури, первым делом объявила: — Когда Братья Бури захватили Вайтран, все истинные норды праздновали победу[1]. Элисиф хотелось ответить на этот вздор так, как он того заслуживал, но вместо этого она улыбнулась и ответила на поцелуй и объятие Ольфины — такие же лживые и холодные, как и всё в этой девушке. Хозяйка и гости за день успели отстоять службу перед изваянием Талоса, затем службу в храме Кинарет, посетить храмы остальных из Девяти и поклониться останкам Вигнара и праху предков в Чертоге Мёртвых. Ульфрик и Ольфина особое внимание уделили сосудам с прахом их ближайших общих предков — прадедам и прабабкам Авюльстейну и Ольфине Серым Гривам, Йону и Фрейр Сынам Битвы и Харальду Вайтранскому с Агриппиной Сиродильской, дочерью императора Агриппы Второго Мида. Последние двое доводились предками и Элисиф с Идгрод. После небольшого отдыха, уже ближе к заходу солнца, на гульбище замка гостям показали закопчённые от пламени стены и ярмо, в котором совсем недавно держали дракона. Яростный зверь изрезал своими огромными когтями камни пола и стен. Здесь Довакин говорил с ним, прежде чем отправиться в Совнгард. Теплые отсветы предзакатного солнца освещали гульбище, и вольные ветры гудели промеж опорных столбов и под потолком, а вокруг жаровен плясали мотыльки. Гости выслушали вдохновенный рассказ придворного чародея о том, как ему довелось пообщаться с закованным драконом. Слуги пока что едва успели расставить столы с креслами и застелить скатерть, так что Элисиф направилась к краю гульбища, с которого открывался вид на город, стены, поля и горы к северу. Разгорался по левую сторону неба закат, чьё великолепие заставляло замирать в восхищении. Идгрод и Ольфина последовали за ней. Насмотревшись на трепещущее рыжее пламя в тёмных тучах, на тонкие золотые облачка в вышине неба, Элисиф всё же сказала Ольфине: — А когда Братья Бури устроили резню в Маркарте и Фолкрите и разграбили Солитьюд, то кто праздновал победу? Та изумлённо открыла рот и позабыла закрыть. Идгрод добавила: — Многие достойные люди Хьялмарка погибли, обороняясь от натиска Братьев Бури. Кто скажет, что они не настоящие норды? И теперь в Чертоге Высокой Луны сидит женщина, которая лишь недавно заведовала рудной копью, и которой нет дела ни до кого, кроме неё самой. Ольфина моргнула, потом легонько мотнула головой: — Империя разлагается и жаждет утянуть нас за собой в могилу. Скайрим должен освободиться. — От кого? Скайрим — сердце Империи. — Мне не нравятся эти речи, Элисиф. Прошу прекратить. — Когда Талмор придёт на нашу землю, ты вспомнишь осаду Вайтрана. — Я встану в первых рядах, чтобы убивать эльфов. Вместе с Ульфриком и его воинами. А ты и тогда продолжишь скорбеть об Империи? — Посмотрим. Ольфина мгновенно рассвирепела: — Возможно, талморцы подстроили гибель моего дяди. А возможно и тайные службы императора. А скорее уж имперцы во всём служат Талмору и готовы убивать честных и достойных людей Скайрима, чтобы обезглавить наш род. Талос для них ничего не значит. Торальл с Авюльстейном до сих пор скрываются от имперских и талморских псов. А ты, говорят, поклялась в верности Ульфрику перед всем Солитьюдом и без печали обручилась — и теперь возражаешь ему в главном. Получается, твоё слово ничего не значит? Идгрод рукой и взглядом удержала её от ответа — хотя Элисиф и не нашлась бы — напоминание о вечере последней битвы и её словах покорности выбило дух. Похоже, ещё очень долго ей будут напоминать об этом. Когда рассерженная Ольфина ушла к остальным гостям, Идгрод тихо сказала: — Он опять устроит тебе выволочку за эти разговоры. — Думаю, нет. Его больше всего волнует, чтобы люди позабыли Балгруфа, и чтобы Ольфина смотрела ему в рот и правильно голосовала на выборах. А она смотрит. И проголосует. На просто убранный стол наконец выставили скромные незамысловатые угощения. В сумерках ветер утих, и лишь мотыльки кружили над жаровнями и гибли в пламени, да звёзды тихо загорались на темнеющем небе. Элисиф крепко решила молчать, о чём бы ни заговорили здесь в этот вечер, и поначалу не прислушивалась к разговорам, уделив всё своё внимание квашеной капусте, маслинам с зеленью и душистой жирной лососёвой ушке, в которую как никогда сосредоточенно обмакивала предназначенный для этого хлеб; но вскоре Хьорнскар Крушитель Черепов поведал о том, что происходило в ночь убийства Вигнара: — …стрелок исключительной меткости и удачливости. На лестнице там довольно светло от жаровен, да и сумерки в тот час ещё не стояли непроглядно, но уж не настолько хорошо видно, чтобы в точности прицелиться. Стреляли сильно издалека, с такого расстояния и днём не каждый попадёт даже из стреломёта. Ещё немного — и стрела могла задеть или убить Ольфину вместо Вигнара. Ольфина заметно поёжилась: — Я слышала свист стрелы перед тем, как та воткнулась дядюшке в затылок. Его кровь забрызгала мне лицо и платье. Никогда не забуду эти брызги на щеках. Фрейлия Серая Грива, которая сидела напротив Элисиф, всхлипнула, прикрыв рот дрожащей ладонью, словно вновь переживала за дочь и погибшего деверя, а Хьорнскар продолжил: — Госпожа Ольфина повела себя самым похвальным образом. Немедля велела перекрыть все выходы из города, начать следствие и взять под стражу тех, на кого падёт подозрение. Решительная и яростная, словно опытный воин на поле брани. Ульфрик и Галмар не поскупились на похвалы, на что Ольфина зарделась и смущённо опустила глаза. А Хьорнскар продолжил: — Тем не менее, никого так и не нашли, хотя и обыскали весь город. В деле замешано колдовство. Фаренгар почувствовал отголосок Обливиона за стенами. Судя по всему, использовали призванный лук, да и стрела оказалась непростая. Тяжёлая, чёрная, с раздвоенным остриём. Никогда ничего похожего не видел, верите ли? — Такие используют даэдра, — покивал Фаренгар. Наверняка они с Вунфертом, который сидел сейчас рядом с ним, за прошедший день успели обсудить всё любопытное обоим в деле убийства. — Стрелы эти крайне редки в нашем мире — гнусное тёмное чародейство призвало их себе на службу. Отыскать убийцу окажется весьма непросто, скорее — невозможно. Это чародей или колдун, не боящийся обратиться за помощью к даэдра. Ольфина поведала дрогнувшим голосом: — Когда Фаренгар рассказал о призванном оружии, мне сразу подумалось, что с нами просто играют в весёлую игру. Что это чья-то озорная шутка. — Озорная шутка, — повторил Ульфрик. — Да, похоже на то, в самом деле. Принесли следующее блюдо: украшенную свежей зеленью запечённую под сыром щуку, и разговор прервался. Немного погодя Ольфина спросила: — А правда ли, что Ульфрик и Довакин вынесли врата Солитьюда своими драконьими голосами? — Не совсем так, но почти, — ответил Ульфрик с улыбкой. — Кроме того, Довакин и Вунферт добавили огненных взрывов. Ирсаральд объявил: — Взятие Солитьюда — исключительный, блестящий образец военного искусства, который останется в памяти на века. Опять же, дракон, которого призывал Довакин, оказал нам немалую помощь. Враги дрожали от ужаса, видя его огромную тень через всё небо. Элисиф невольно выпрямилась и уставилась перед собой. — Это ведь тот самый дракон, что кружил над осаждённым Вайтраном, верно? И которого пленяли в этих стенах? — спросила Ольфина. — Да. Его имя Одавинг, — ответил Ульфрик. — Что значит: «Снежный Крылатый Охотник». Он сжёг множество наших врагов. Искоса глянув на него, Элисиф встретила безмятежный довольный взгляд. А Ольфина продолжила: — Довакин на днях являлся в замок, и дракон прилетал вслед за ним, кружил над городом. Я звала Довакина остаться, подождать вас, но он всё же уехал. — Он никогда не пропадает надолго. Наверняка скоро мы вновь его увидим. — А Одавинг ведь красный, подобно Нафаалиларгусу! Думала об этом совпадении с того дня, как впервые увидала его. И в Вайтране часто говорят о двух красных драконах, и многие не считают это совпадением. — Довакину такое мнение весьма нравится, насколько мне известно, — ответил Ульфрик. Принесли сласти: весенние ягоды с молоком и мёдом, пшеничные соты и уваренные в вине мочёные груши. Недолгое время спустя Ольфина спросила: — А правда ли, что в Синем дворце вас поджидал вампир? — Правда, — ответил Ульфрик. — Вунферт с несколькими нанятыми чародеями упокоили вампира. Только лишь пепел остался. — Возмутительно! — воскликнула Ольфина. — Где это видано, чтобы королям при себе держать такую мерзость? Они ведь дурманят разум, ломают волю, ещё и кровь пьют у живых людей. Часто выбирают жертв и присасываются к ним надолго, на месяцы и годы. Нежить в Синем дворце — неслыханно! Элисиф, можешь ты объяснить это? — Сибилла верно служила при дворе много лет, — ровным голосом произнесла Элисиф. — Она не сделала никому ничего плохого. — Вампир есть вампир! — резко ответила Ольфина. — Нет слов, способных описать это. Ты знала, что за чаровница у тебя? — Мы с Торугом не ведали о её природе. Был ли посвящён король Истлод — мне не известно. Придворные чародеи есть у всех ярлов, как и у короля, и многие из них ничем не лучше вампиров. А я более не собираюсь перед тобой оправдываться. — Хватит, Элисиф, — жёстко осадил Ульфрик. — Этому нет никакого оправдания. Элисиф, оглядев присутствующих — все, кроме Идгрод и Вунферта, смотрели на неё с негодованием и осуждением — уставилась в стол перед собой. Разговоры поутихли, и до конца трапезы даже юный ярл умерила своё любопытство. А позже, когда стражницы уже открывали перед ними двери её с Идгрод покоев, Элисиф услышала обращённые к Ульфрику слова Ольфины: — Если желаете, завтра провожу вас к Балгруфу. Я сама не видела его ни разу со дня взятия Вайтрана. — Да, Ольфина, проводи. Скажу ему пару слов. Им досталась горница Дагни — удивительно, но вещи любимой дочери Балгруфа никуда не пропали, их всего лишь сложили в сундуки, на поставцы и полки за занавесями. Золотые ларцы, куклы с гладкими блестящими волосами и в шёлковых платьях, дорогие наряды и прочие подарки отца Дагни не смогла забрать туда, где сейчас находилась — как поведали горничные девушки, детей ярла отправили на воспитание в надёжные семьи в Винтерхолд и Истмарк. А вещи остались. До всего этого ещё доберётся родня нового ярла. А возможно, Ольфина хотела сохранить эти игрушки, зеркала в резных оправах, золотые гребни, дорогие ценные книги, украшения и платья для собственных будущих дочерей, почему нет? Её точно не смутит, кому они принадлежали раньше. Когда они вымылись одна за другой в большой бадье, и помогавшие им горничные удалились, Элисиф сказала: — Вот так. Призванное оружие, меткий глаз, достаточная хитрость — и жизнь ярла оборвётся точно так же, как и жизнь какого-нибудь пахаря или пастуха. — Хотя безвестных простолюдинов обычно и не убивают призванным оружием, — Идгрод села на постель и принялась разбирать себе волосы широким гребнем. Элисиф устроилась рядом, подхватила густую чёрную прядь и, взяв другой гребень, осторожно провела им по всей длине. Хотя и сыроватые, волосы Идгрод легко поддавались, но чтобы просто провести гребнем от корней до кончиков, требовалось немалое усилие и время. Наконец, обе встали посреди горницы, и Элисиф развела волосы Идгрод на три части и начала плести — сидя на постели, делать это было бы неудобно. Сказала: — Кажется, Ульфрик догадался, кто тот великий стрелок. — Лишь бы он не подстрелил самого Ульфрика. Представляю, что начнётся после. Элисиф предпочла бы не представлять, но воображение сегодня работало излишне живо, так что она поспешила заверить: — Не хочу думать об этом. — Я тоже. — Но я бы послушала, что завтра скажет ему Балгруф. Идгрод косо ухмыльнулась с коротким кивком, и её тёмные глаза недобро сверкнули в пламени свечей: — О, да! И я тоже. Потом Идгрод помогла ей разобрать и причесать её собственные волосы, что потребовало не меньше времени и усилий. Когда косы, наконец, были заплетены, а Идгрод улеглась в постель, Элисиф, обойдя вокруг, загасила светильники, затем постояла у открытого окна. Свежий ветерок нежно струился, принося запахи города и ночных цветов. Из этих окон не просматривалось ничего, кроме стен замка и нескольких орешников, дюжины цветущих яблонь, ягодных и шиповниковых кустов и грядок целебных цветов в саду, так что даже если кто-то и захотел бы её застрелить, ему пришлось бы, разве что, взлететь в воздух для этого. Напоследок она сказала: — Одавинг. По словам Ульфрика, Довакин называет этого дракона любимым сыном Акатоша. — Даже так. Драконорождённый, похоже, обожает показывать свою значимость и исключительность. Красный дракон, как у Талоса! Не молчать же ему об этом совпадении, в самом деле. Ольфина отныне избегала их, лишь холодно обронив назавтра, что не намерена втолковывать очевидные вещи тем, кто не желает понимать, и даже к собственным клятвам относится вероломно. Не получив ответа, кроме долгого равнодушного взгляда, она рассерженно отвернулась и ушла прочь. Вечерами, оставшись в покоях вдвоём, они говорили о войне. Элисиф не могла думать и говорить ни о чём другом. Лишённые почти всех сведений о положении дел в стране, они пытались прикинуть, сколько сейчас войск у Ульфрика, сколько запасов продовольствия, где сосредоточились остатки Легиона, и кто поведёт их на новую битву. Идгрод увлечённо принялась обсуждать всё это, явно пытаясь отвлечься от мыслей о скором замужестве. Она нашла в одном из сундуков стопку бумаги, писчий набор с перьями, песком и чернилами, и записывала всё, что вспоминалось и до чего они договаривались за вечер. Элисиф вспомнила и озвучила всё, что знала о раскладе сил перед битвой за Солитьюд и о ходе сражения. Они сложили и прочее известное им об остальном течении войны, о числе людей, лошадей, оружия у обеих сторон, о потерях и возможностях пограбить. Неизбежно напрашивался вывод: Братья Бури одержали свою победу лишь благодаря Довакину и его драконам. — Иначе я не могу представить, как это получилось, — сказала тогда Элисиф, и Идгрод согласилась. В захваченном Солитьюде и во время перехода в Морфал и Вайтран победители славили Драконорождённого не меньше, чем самого Ульфрика, говоря о нём с трепетом и восхищением. Наверное, воинам казалось, что, раз победитель Пожирателя Мира с ними, то и Империя склонится в ужасе, и Талмор не решится прийти в Скайрим — тёмным послушным людям их глупые мысли и слова вождя часто представляются очевидной истиной, особенно когда это не так. Но войско распадётся не позднее, чем к осени. Многие из женщин наверняка уже понесли или понесут в ближайшее время — должна же страсть битвы и радость победы найти выход? А среди Братьев Бури женщин едва ли не треть. Даже если пленных легионеров соберут и заставят пахать землю, что нужно сделать в ближайшее время, то какой-то части Братьев всё равно придётся вернуться к их привычным огородным делам и выпасу скота, чего они вряд ли хотят. Значит, кто-то примется грабить чёрный люд, а кто-то и смутьянничать. Если до сих пор не начали. Лето быстро истает, принеся скудный урожай, который ещё нужно суметь собрать, осень разгонит многих по домам, а зима довершит. А там и второй Легион пожалует. Или войско Талмора. Если Ульфрик увидит эти их записи и проведает о разговорах, то немало повеселится. Разумеется, они не знали чего-то важного, что известно Ульфрику и Клинкам Бури. Возможно, боевой дух и преданность многих мятежников своему вождю и вдохновителю намного сильнее, чем кажется, и запасов еды хватит всем воинам на долгое время. А новый Легион и войска Доминиона не придут. Убедившись в верности ярла и её окружения, в спокойствии в городе и владении, а также в том, певцы во всех табернах, питейных домах и на постоялых дворах и площадях владения не смеют упоминать о Балгруфе, прославляя лишь Довакина, Братьев Бури и его самого, Ульфрик засобирался в новую столицу. Галмару день ото дня сильнее не терпелось взять Идгрод, а не просто смотреть на неё, и он подгонял войско, уговаривал даже оставить основные силы ползти к Виндхельму, а им с невестами скорее ехать в Рифтен и пожениться уже наконец. Ульфрик отчего-то противился, но потом вдруг изменил решение. Когда они уже направились в Рифт, Элисиф узнала, что причиной этой перемены стало письмо от Лайлы, в котором та, видимо, приглашала победителя скорее прибыть в гости. Всё просто. Зато Идгрод сделалась ещё молчаливее. От Вайтрана до Рифтена дороги лежали почти сплошь крепкие, так что сотенный отряд с небольшим обозом преодолел все узкие горные проезды, спуски, подъёмы, мосты меньше чем за пятнадцать переходов. В разговорах с Галмаром Ульфрик несколько раз обмолвился о желании заехать в Айварстед на поклонение Пути Семи Тысячам Ступеней, но позже передумал, и взгорье у подножия Глотки Мира они объехали по дальним дорогам, зато ночевали в крепости Амол, в Чёрном Броде, на Тревской Заставе над быстрыми водами Тревы и в древней полуразрушенной крепости под названием Зуб Фалдара. Крепость эта уже и тысячу лет назад была стара, а за последние десятилетия пришла в крайнее запустение и почти не использовалась. За время войны некие разбойники устроили здесь притон и волчарню, в которой держали зверей на мясо и для боёв. После того, как Братья Бури перебили тех разбойников, загоны разбирать не стали, да и нескольких волков оставили для улучшения породы волкодавов, что содержались при войске. На стенах трапезной, кроме лосиных и оленьих рогов и набитых соломой голов горных львов, саблезубов и медведей висели и головы волков, а на всех скамьях и в креслах лежали волчьи шкуры. Элисиф не решилась бы предположить, что творилось в голове у старшего повара, но тот, несмотря на миддас, кроме рыбы приготовил собачатину и волчатину, о чём похвалился перед гостями. В Хаафингаре, в отличие от Предела, Истмарка и Рифта, этих зверей не ели, и Элисиф, только и видя перед глазами знамёна своего дома, громко сказала повару: — Нынче середина седмицы, а матушка Мара не велит в свой день поедать мясо, особливо того зверья, которое разумно и служит человеку. На этом столе я не вижу в достаточном множестве ни рыбы, ни грибов, как то положено. Повар тут же спал с лица, а многие из Клинков Бури и Снежных Молотов выжидающе притихли. Не дождавшись ответа, Элисиф добавила: — Я этого есть не стану. Подайте мне ухи или варёной рыбы. Повар, отогнав подавальщиков, сам выполнил поручение. Позже Ульфрик, преспокойно съевший свою долю похлёбки на костях и жареные рёбрышки, напившись пива и обсудив с друзьями дорогу, стол и развлечения недавно истреблённых разбойников, заявил о желании посмотреть на волчьи бои — что присутствующие весьма живо поддержали. Уже стемнело, и во дворе разожгли изрядно жаровен и пламенников. Стравленные между собой волки стремительными тенями мелькали в полумраке, а клочья шерсти и брызги крови казались кусками тьмы. Не имея возможности уйти, Элисиф злилась всё больше. Наконец, сказала Ульфрику: — Ты зачем принуждаешь меня смотреть на это? — А? Тебе не по душе, разве? — Нет! — Не всё на свете вертится вокруг тебя и твоего неудовольствия, госпожа. — Ты оскорбляешь меня. — Ни сколько. Он отвлёкся на происходящее в загоне, и Элисиф замолчала. Вой и рычание волков и крики зрителей заполняли всё пространство вокруг, но она сняла с ремня чётки и постаралась сосредоточиться на молитве Маре и Стендарру. До слуха долетали пьяные шутки разгорячённых воинов, вспоминавших и высмеивавших в том числе и солитьюдских королей — и даже её, обручённую невесту их ярла. Ульфрик никак не пресекал этих разговоров, как не пресекал ни разу за весь нынешний путь. Утром на первом привале Элисиф потребовала от него более не допускать подобного. Чем-то раздражённый или не выспавшийся Ульфрик резко ответил: — Я ещё не видал, чтобы какая-нибудь молодая баба так расчувствовалась при виде волчьей драки и пьяных воев. — Они говорили обо мне и… о батюшке и дядюшке! — А! Ты хочешь, чтобы мои люди уважали вас, продавшихся Мидам и Талмору? — На что ты тогда обручился? На что увёз меня из дому? — Довольно. Уймись, — отмахнулся он. Полыхая обидой и шепча проклятия, Элисиф отошла прочь, к своим стражницам и Идгрод. Внизу за деревьями шумело озеро Хонрик, по которому сновали утки, и над чьим бескрайним простором сияло солнце, плыли облака и вопили чайки. Ветер шумел в ветвях, стонали столетние сосны, а молодая зелень берёз, осин и ивняка едва ли не ослепляла своей яркостью. Щебетали в ветвях птахи. Природе не было дела до людских страстей и обид. Вдохнув свежего сырого воздуху, Элисиф прошептала: — Я тебя заставлю пожалеть. Так, чтобы ты не сумел ничего ответить.