Мудрый не доверяет дракону

В Рифтене ждали утопающие в грязи раннего лета улицы, вонь выгребных ям, свалок и дурных испарений с рыбных заводов и от судоходных рвов, исчерневшее дерево домов, юная листва и нежные цветы. Братья Бури удержали город при осаде, он избежал смены власти, резни и прочих горестей. Свежие деревянные настилы немного спасали от того, чтобы лошади не потонули в лужах, но не более. Хотя к возвышенной части города, ближе к крепости Миствейл, лежали вполне чистые и сухие дороги. Перед главными воротами, когда их лошади шли рядом, Элисиф высказала Ульфрику то, что давно тревожило: — Надеюсь, в этом городе, в отличие от Вайтрана, никого из ярлов не застрелят. Ульфрик лишь усмехнулся: — Не хочешь вновь овдоветь, да? — Не станет тебя — и я тут же окажусь без надобности, разве нет? А страна вновь расколется и запылает. Но ты и сам всё это знаешь. Береги свой затылок, король. — Будь спокойна. В Рифтене не делали различия между народами — здесь давно перемешались выходцы со всех концов Тамриэля. Норды в лохмотьях и богато одетые эльфы, аргониане самого разного вида, множество ребятишек, среди которых наверняка найдётся немало плодов смешанных союзов. Толпа шумно встречала гостей, но непросто было сразу понять, чего больше в её нестройном гомоне — восторга или ненависти. Западный ветер приносил с Дощатой стороны запахи рыбного и мясного торжищ. На площади, что издалека просматривалась в конце одной из улиц, стояла высокая длинная виселица, и двое мертвецов раскачивались в петлях — по крайней мере, стольких успела разглядеть Элисиф. Она ловила себя на том, что тревожно вглядывается в узкие переулки между высокими бревенчатыми стенами домов и поглядывает на края крыш. Но это напрасное волнение — в каждом из проёмов стояли Братья и Сёстры Бури с оружием наготове, и на некоторых крышах тоже. Кроме замка Миствейл, здесь почти не осталось построек, которые пережили пожары семидесятилетней давности, когда горожане во время кровопролитного мятежа свергли жестокого самовластца Хосгунна Скрещённые Кинжалы — тот правил три десятка лет и довёл свой народ до отчаяния и крайнего истощения. Хотя на знамени Рифтена до сих пор красуются два перекрещённых клинка на светло-ежевичном поле в память о немилостивом правителе. Зато печально известный замок под названием Каприз Хосгунна, который строился на протяжении семи лет и, по сохранившимся описаниям и народной памяти, поражал размерами и роскошью, давно сгорел, а его развалины растащили для нового строительства, и даже саму основу сравняли с землёй[1]. В самом сердце города, посреди роскошных поместий, выделялся скромностью и простотой линий храм Мары, деревянный, как и все окружающие особняки и прочие постройки, с высокой крышей в несколько ярусов и длинной лестницей перед главными дверьми. Опоясанный каменной стеной широкий двор расстилался перед ним, и по сторонам открытого входного проёма — запирающихся врат здесь не признавали, ибо милость Мары открыта для всех — тяжело шевелились на ветру багряные полотнища с ликом богини. Наконец, крепостные стены и громада замка Миствейл показались из-за поворота улицы. За распахнутыми настежь вратами встречал полный придворных и прислуги двор, а перед крыльцом выстроились ярл с родичами и главнейшими чинами. Рядом с Лайлой стояли наследник рифтенский Харальд — статный тонкокостный молодой человек, столь же красивый, сколь и напыщенно-неумный, хускарл Унмид Снегоход — здоровенный рыжебородый и веснушчатый детина с грубоватым простым лицом, совсем не схожий ни наружностью, ни нравом на своего старшего брата Асгейра; а ещё конюший, стольник, казначей, начальник монетного двора, духовник ярла, банкиры, советники… Управительница и чародейка, чьи зеленовато-бурые лица издалека выделялись среди светлых северных лиц, стояли между Харальдом и стольником. Не многовато ли для Ульфрика эльфов при этом дворе, кстати? Как и следовало ожидать, Серлунда не оказалось среди встречающих — с победой Братьев Бури он, конечно же, угодил в новую опалу. В крепости ли он вообще? На небольшом обеде хозяева и гости говорили совсем немного, больше ели и нахваливали стол. Элисиф съела и выпила сейчас почти всё, на что её хватило. Прозрачная золотистая уха из озёрной рыбы, душистый хлеб к ней, виноградные улитки в винной подливе и жареные оленьи потроха оказались очень вкусны, как и запечённый в пиве лосось, как и подслащённый мёдом холодный ягодный взвар. Потом подали свежие весенние ягоды в меду, а также душистые и тёплые — наверняка только что из печи — медовые пироги с орехами, и, наконец, горячее сладкое вино с пряностями. Вино Элисиф едва пригубила, предпочтя взвар, а вот доставшийся ей кусок пирога смогла съесть лишь наполовину, не вовремя заметив, что слишком много внимания уделила первым блюдам. Наконец, когда трапеза закончилась, и мужчины ушли по своим военным делам, а отобедавшие здесь же стражницы приблизились ко главе стола, Лайла сказала: — До чего худы обе! Вас плохо кормили в дороге, что ли? Но не важно! Вижу, вам наша еда пришлась по нраву, миленькие? Обе они произнесли несколько учтивых слов, а затем Лайла подозвала управительницу: — Ануриэль, покажи нашим невестам их покои и размести охрану. Успейте отдохнуть и собраться к пиру. Весь Рифтен будет смотреть на вас! В небольшую просто обставленную опочивальню уже притащили её сундук. Управительница-эльфийка по имени Ануриэль представила горничных девушек, и им было велено немедля натаскать воды, да погорячее. С отъезда из Вайтрана не находилось возможности вымыться, кроме как в банях на постоялых дворах и в купальнях на источниках, так что Элисиф не терпелось смыть с себя дорожную пыль. Вымыв волосы привезённым из Солитьюда ромашковым мылом и належавшись в сдобренной вином, козьим молоком и травами воде, она нехотя выбралась и приняла нагретые полотенца. Девушки оказались весьма непосредственны, даже несдержанны, поскольку не уставали восхищаться белизной кожи и стройностью стана госпожи, а когда помогали сушить волосы над пламенем и расчёсывать, когда натирали пряди шёлком, то пришлось несколько раз осадить их, чтобы избавиться от совсем уж неуёмных восторгов. Наконец, выгнав этих пустословок, она достала из сундука самое богатое платье — тёмно-зелёного с золотой вышивкой бархата, отыскала в ларце тонкий обруч со смарагдами, подходящее ожерелье, запястья и серьги к нему — из золотых завитушек с жемчугом, смарагдом и златоискром, а потом достала ещё один ларчик, чтобы вытащить из него и расставить на столе перед зеркалом склянки с духами, пудреницы, кисти, гребни, баночку с зубной мазью, красильницы с румянами, краской для губ и глаз и прочие принадлежности для наведения красоты — стоило иметь всё потребное под рукой, раз уж предстояло в этих покоях собираться не только к сегодняшнему пиру, но и к венчанию. Гостей собралось и впрямь немало. Перед ярлами с поклонами прошли жрецы Мары Марамал, Диния и Бриэл, верховная жрица Аркея Алессандра с младшими жрецами, несколько состоятельных уважаемых горожан, в том числе владелец самой большой городской пристани и большей части рифтского судоходства Болли с женой Нивенор — босмеркой необычайной красоты, причём похожей скорее на альтмерку, а также Берси с женой Дривой — богатейшие торговцы владения. Каждый из многочисленных Снегоходов произнёс приветственное слово и преподнёс по подарку. Затем прибыли Чёрные Верески: Мавен со всеми своими детьми, младшими братьями, их жёнами и невесткой по имени Свана, что происходила из клана Крепкий Щит, давно обедневшего и рассеянного. Эта молодая женщина имела болезненный затравленный вид и тревожные глаза, а то, как тяжело она передвигалась и как напряжённо держалась за необъятный живот, почему-то очень врезалось Элисиф в память. В последнюю их встречу, состоявшуюся на таком же пиру при последнем её с Торугом сюда приезде, эта тогда ещё девица выглядела не лучше, но, как помнилось, не настолько загнанно. Да и к чему приходить на многолюдный пир, если скоро время рожать? Но, очевидно, от самой Сваны решение прийти сюда вовсе не зависело. Угощение поражало обилием и изощрённостью. По трём сторонам большого открытого очага на длинных столах красовались с десяток пёстрых фазанов, а также разнаряженный зеленью, золотыми яблочками и кольцами лука румяный поросёнок — тот расположился по середине главного стола на золотом блюде. В первую перемену подали жаркое из оленя, перепелок и зайца с земляными яблоками, потом рулеты из телятины с орехово-сырной начинкой, пряные телячьи языки, нарезанный ломтями хобот мамонта, жемчужницы в раковинах и несколько видов подливок к этому всему. Лайла и Снегоходы не уставали прославлять Ульфрика и Галмара заздравными речами, остальные горячо их поддерживали. Элисиф как всегда старалась не слушать весь этот вздор, вынужденно отвлекаясь от жаркого, печёного лосося, эйдарского сыра и холодного ягодного взвара с мёдом, когда требовалось вставать на ноги вместе со всеми и поднимать свой кубок. Сейчас из её стражниц присутствовала лишь Холмгейра, но скорее как помощница или подруга — она даже вырядилась в нарядное платье для такого дела. Следила она также и за Идгрод, хотя та вовсе не собиралась вставать со своего места. Элисиф же при первой возможности отправилась прогуляться, и Холмгейра пошла следом. Почти сразу подошли служители Мары. Приятнейший скромный верховный жрец чуть ли не в рубище — и, кстати, редгард — учтиво поклонился. А его спутница-данмерка с тёплой улыбкой приветливо щурила непроглядно-чёрные глаза. Отца Марамала Элисиф знала много лет, а вот супругу его, матушку Динию, увидела нынче впервые — очевидно, та пришла на службу в главный рифтский храм Мары лишь недавно. И как же Ульфрик смотрит на то, что его будут венчать не норды? Терпеливо выслушав их благочестивые наставления невесте, Элисиф направилась дальше. Коротко пообщавшись ещё с несколькими людьми, она, наконец, увидела свою цель. Но тут же налетела Нура Снегоход: — Итак. Буревестник победил. Сердца всех истинных нордов преисполнились радости. Ничто и никто отныне не помешает нам славить Талоса, и гнилая Империя, как и Талмор, выпустили свои когти из сердца нашего Отечества. А мой беспутный Асгейр так и не разорвал обручение с той… с этой… — С Витторией Вичи, — подсказала Элисиф. — Дитя, ты наблюдала за тем, как они начали общаться? Как вообще можно было обратить на неё взор? Он ведь заранее прекрасно знал, что мы будем против. Никто в клане ни мгновения не одобряет этого позора, воистину несмываемого. Неслыханно! Молю Девятерых, чтобы они направили его, добавили разума и здравомыслия. Ульфрик проявил великое милосердие, пощадив сестру императора. Тебе в точности известна её судьба во время захвата Солитьюда? — Никто из захватчиков не посмел тронуть её и пальцем, тем более что Асгейр беспрерывно находился с нею рядом. Если вас это волнует, — смиренно отвечала Элисиф. — Ты тоже избежала всякого несчастья, как и Идгрод Младшая, надо же! Многие у нас полагали, что тебя казнят или отправят в вечное заключение, когда Солитьюд падёт. Буревестник милосерден и великодушен, в отличие от императора и его псов, которые не щадят женщин и девиц. Но Асгейр, как вижу, успел позабыть, что его родная сестра пала от мечей Легиона. — Он скорбит о Лилии так же, как и в самый день, когда услышал о её гибели. Знаю, что Виттория много говорила об этом с ним. — Да неужели? А я вижу, что деловые связи и деньги для него важнее семьи! Что за человек эта Виттория, хотя бы? Наверняка избалована и бестолкова. В столь юном возрасте возглавить важнейшее и богатейшее предприятие Империи, виданное ли дело! Говорят, горда и тщеславна сверх всякой меры. В её взгляде так и читалось: «Совсем как ты, милочка». — Впрочем, это не было бы столь важно, не будь она из родни императора. Ну ладно же! Знаю, что Асгейр не отступится, слишком уж выгодный ему союз. А каковы у неё бёдра, скажи-ка мне? Она сможет родить здоровых детей? Элисиф невольно призадумалась, припоминая. Ответила: — Почти как у меня, но не шире. Нура сощурилась, внимательно её оглядывая. — Да, насчет тебя мы скоро наконец узнаем, хороши ли твои бёдра. На месте Ульфрика было опрометчиво брать себе бездетную вдову, весьма опрометчиво. Он ведь уже не молод, да и ты не настолько юна, как следовало бы. — Его заставили Клинки Бури. Он вовсе не хотел, — с недобрым злорадством поведала Элисиф. Впрочем, Нура ничуть не смутилась, сделав вид, что не услышала: — Хотя в этом и нет особой заботы. У него есть наследница, молодая и здоровая. Ты про неё помнишь? Нильсин Расколотый Щит. Разумеется. Элисиф очень давно не вспоминала о двоюродной племяннице Ульфрика, встреча с кланом которой вскоре ей предстояла. И совершенно искренне ответила: — Да. И она меня никоим образом не волнует. — Ну как знаешь, дитя. — А что вы мне предлагаете? Если будет угодно всемилостивой Маре, я рожу детей в положенный срок. И это уже забота Ульфрика, а не чья-то иная. Нура поджала губы и вскинула лицо. Пора заканчивать бессмысленный разговор. Вспомнив об основном предмете, Элисиф сказала: — В любом случае, я заверяю вас, что Виттория Вичи — образец ума, благородства, трудолюбия и силы духа, и составит счастье своего мужа. — Говоришь, как по заученному, дитя. Надеюсь, Буревестник вскорости объяснит тебе, где правда. — А где правда? — с излишней резкостью спросила Элисиф. Нура вновь возмущённо вздохнула, но так и не нашлась с ответом. Элисиф поспешно извинилась и постаралась скрыться с её глаз. Недолгое время спустя Холмгейра попросилась отойти, и Элисиф отпустила её и тут же высмотрела того, кого искала, понимая, что другой возможности поговорить не представится. Следовало составить записку. Следовало… Нет, о таком можно договариваться только лично. Плюнув на все сомнения, Элисиф сделала несколько шагов вперёд, чтобы перехватить его по пути — он безучастно брёл, ни на кого не оглядываясь. — Здравствуй, Серлунд. — Здравствуй, Элисиф. Серлунд не сразу сумел стереть с лица немалое изумление от столь высокого внимания. За несколько лет опалы он, должно быть, привык, что гости ярла стараются не вспоминать о его существовании, дабы не гневить хозяйку Рифта. Но мнение Лайлы Руки Закона волновало Элисиф в последнюю на свете очередь. Они недолго поговорили о малозначащих вещах, потом она шагнула ближе. Надоедливые звуки барабана, дудок, струнных, визг смычка в руках то ли не слишком умелого, то ли утомлённого игреца да утомительный шум голосов надсадно давили. Ульфрик и Галмар разговаривали с Лайлой. Холмгейра уже приближалась от входа. И Элисиф быстро шепнула под тяжёлый грохот сердца и колотьбу в висках: — Хочешь меня? Нынче ночью, как все уснут. — Чт… что? — Я не была ни с кем после гибели Торуга. Не хочу достаться ему нетронутой, понимаешь? Серлунд быстро кивнул и зашептал: — Я не должен, госпожа моя. Нет. Ты невеста, — дыхание его сорвалось. Мужчины часто с вожделением смотрели на неё — и в девичестве, и в замужестве, и особенно во вдовстве. Элисиф лишь тихо улыбнулась и кивнула, неуклюже пытаясь скрыть огорчение. Их руки встретились, его пальцы крепко сжали её ладонь. Некрасивый и нелюбимый опальный младший сын ярла-предателя — сейчас она сбежала бы с ним хоть в Сиродил, под крыло к императору — дожидаться нового Легиона и новой войны, хоть в Солитьюд — и объявить собрание ярлов и выборы Верховного короля. Пускай её не послушают, и их казнят или заточат в подвалы Мрачного Замка, но… нет, это безумие. Нельзя его так подставлять. Холмгейра встала перед ними и скрестила руки на груди: — Госпожа, почему вы наклоняетесь к молодому господину? — Здесь шумно, Холмгейра. Я себя не слышу, не то что кого-то другого, — Элисиф повысила голос, чтобы суровая стражница поняла, какую глупость спрашивает. — Идёмте за стол. Ваш жених ждёт вас. Холмгейра наградила Серлунда острым внимательным взглядом, на что тот не повёл и бровью. А Элисиф, ругая себя за неосторожность, вернулась на место рядом с Ульфриком. Когда заходившееся сердце успокоилось, и алое марево перед глазами истаяло, Элисиф, наконец, прислушалась к беседам за столом. Галмар говорил Идгрод что-то ласковое, та учтиво отвечала, и окружающий шум надёжно заглушал их голоса. А Лайла сидела совсем рядом, и её было прекрасно слышно: — Так кто же застрелил Вигнара? Неужели Ольфина так и не разыскала убийцу? Если Ульфрик и знал точно или хотя бы предполагал, кто выпустил даэдрическую стрелу в затылок его двоюродного дядьки, то ему никакого труда не составляло непринуждённо солгать. Наверняка позже он выскажет Лайле свои измышления, но уж точно не на пиру, среди множества ушей. — Нет. Обыскали весь город, изъяли все найденные луки и даже стреломёты и взяли под стражу многих, даже Круг Соратников. Ничего. Поработал тёмный чародей или колдун, и отыскать его пока не представляется возможным. — Уверена, это происки недобитого Легиона. Мало в Скайриме более достойных людей, более достойных воинов, нежели был Вигнар! Но каждый из нас в опасности! Это имперцы, никаких сомнений! — Всякое может быть. Но очень уж странно всё произошло. Стреляли вечером, почти что в темноте, очень издалека, да к тому же и даэдрической стрелой из призванного лука. Лайла прижала ладони к губам и покачала головой, а потом спросила: — А Ольфина хотя бы справляется со своими новыми обязанностями? Она ведь совсем молода. Бедное дитя. Лишиться братьев, а теперь и дяди, и всё из-за козней Империи. — Торальда и Авюльстейна она надеется всё же отыскать. Или они сами возвратятся, хотя до сих пор от обоих никаких вестей. — Если они живы, — печально ответила Лайла, потом помолчала некоторое время. — Скажи-ка, а в Вайтране такой же бестолковый придворный чародей, как и у меня здесь? Ульфрик хмыкнул: — Уж чего не знаю, Лайла. Думаю, тебе стоит спросить Вунферта, он разбирается в этом. — Меня больше занимает, что ты собираешься делать с Коллегией Магов. Хочу отправить туда послание, пускай пришлют мне на службу нового чародея. Нынешняя наша чародейка бестолкова и бесполезна совершенно. Пустейшее создание! — Вопрос с Коллегией требует обдумывания. Корир продолжит настаивать, чтобы мы разогнали их, и наверняка это возможно — взять в осаду, перекрыть все связи. Но четыре тысячи лет истории нельзя просто так перечеркнуть. Хотя, думаю, сейчас самое время выписать оттуда кого-нибудь. — Может, они все там такие же никчёмные? Наша босмерка варит зелья не в срок и ладно если не после хорошей трёпки. Обычно оправдывается, что занята какими-то исследованиями. С её безалаберностью только и исследовать, ну да! Ещё и смеет дерзить. Было ей приказано уж несколько лет назад как выяснить, одержим ли или околдован Серлунд, но она так ничего толком и не поняла. Уверяет, будто он верит в то, что плетёт о тебе и об Империи. Не хочу в это верить. Элисиф давно заметила ту самую босмерку, которая с отсутствующим видом сидела в отдалении. Недолгое время назад соседнее с нею место занял Серлунд, и они, похоже, вполне приязненно общались, не ведая, какие речи ведёт о них ярл. Несколько раз Элисиф нечаянно ловила его взгляд. Великим безрассудством было подставлять его под удар. С другой стороны, он в дружбе с чародейкой, которая помогла бы им — и Ульфрик не прознал бы о том, кто именно развлекался с его невестой в ночь перед свадьбой. Нет. Разумеется, нет. Не иначе как долгое вдовство помутило ей разум, а постоянное ожидание внезапной смерти превратилось уже в привычку. В разговор вмешался сидевший рядом с матерью Харальд: — И зря не хочешь верить, матушка! Сколько раз я говорил! Он предатель, готовый переметнуться к нашим врагам. Знаете, мой брат много раз выходил на площадь, подзывал к себе людей и убеждал их доверять имперцам! Задружился с этой дурёхой из Коллегии Магов. Как бы они не подарили тебе внука-босмера, матушка — вот это будет позор, какого мы ещё не видали! — Прекрати! Ничего такого не случится! — резко отвечала Лайла. — Самое время повесить его за измену. Как раз после всех торжеств. Господин Ульфрик, вы одобрили бы? Вот…[2] Лайла перебила его: — Я запрещаю тебе даже думать об этом, сколько раз повторять! Ульфрик же отвечал: — Убийство родичей — последнее дело, Харальд. Харальд ощутимо струхнул после этих слов, а когда начались пляски под весёлые звуки барабанов, свирелей и тальхарп, то и вовсе ушёл к гостям. Лайла же вяло продолжила расспрашивать о Коллегии Магов и событиях в Вайтране. Время тянулось невыносимо долго, да и открытый очаг посреди чертога источал вместе со светом и невыносимо-душный жар пламени. Через некоторое время, когда все, кто сидел во главе стола, разошлись проветриться, и даже Идгрод отлучилась и, будто чувствуя, что Элисиф хочет остаться одна, прихватила с собой Холмгейру. Та нехотя подчинилась. Скоро, высмотрев кое-кого, Элисиф неспешно поднялась с кресла и немного отошла от стола. Он не пройдёт мимо. Подойдя слишком близко, чтобы это могло считаться приличным, Хемминг Чёрный Вереск улыбнулся с тончайшей вежливостью: — Госпожа Элисиф, ваша красота всё ослепительнее с каждой новой вашей бедой. Не хватало только добавить, что госпожа станет ещё красивее, когда снова овдовеет. — Да, ты прав, Хемминг. Кровь опять застучала в висках, а перед глазами поплыли алые круги. Это из-за того, что она без привычки глянула в открытое пламя жаровни, только и всего. — Я хочу встретиться с тобой сегодня ночью. Наедине. Наверное, с таким лицом узнают о нежданной победе в сражении или о мучительной смерти ненавистного врага. Несколько мгновений понадобилось Хеммингу, чтобы вздохнуть и подобрать челюсть, потом он изменившимся голосом спросил: — Я правильно понял мою госпожу? — Ты правильно понял. Действуй. — Я всё подготовлю, — и он неспешно удалился, а Элисиф недолго постояла, глядя на престол Рифта, потом прошлась вдоль стола и вернулась в своё кресло. Ягодный сок в кубке оказался слишком тёплым, но она не стала требовать льда. Летом в Рифтене всегда жарко.