Мудрый не доверяет дракону

Утром Элисиф в полусне слышала, как он встаёт и собирается, но лишь поглубже зарылась в одеяла, прячась от шума голосов и беготни, что доносились из-за дверей. Настойчивые тёплые лучи утреннего солнца тоже не давали покоя, заглядывая в лицо, стоило повернуться в сторону окон. Наконец Ульфрик крепко провёл ладонью по её укрытому одеялом бедру: — Просыпайся, не то некому будет держать Идгрод за руку. Вспомнив кое-что, она тут же села: — Ты просил Галмара мягко обходиться с Идгрод? Она невинная девушка. Помнит он об этом? — голос невольно дрогнул. Ульфрик же криво усмехнулся: — Ещё бы он не помнил. — Ты попросил? — С чего ты вдруг решила, что он обойдётся с нею неласково? — Ну… эм… А что скажешь, когда спросят о нашей ночи? — Что твоя покорность и твоё тело стоили взятия Солитьюда. Устраивает? — Пускай так. Он облачился сегодня в тёмно-медовый бархатный с золотым шитьём наряд вместо вчерашнего бело-алого платья жениха. Накинул плащ, потом недолго смотрел на Элисиф, и под его взглядом она натянула одеяло под самое горло, надёжнее прикрывая наготу. Ночью думалось, что к утру он всё же пересилит своё отвращение и овладеет ею — наверное, едва разбудив, быстро и грубо — чтобы рассказывать потом о её покорности — или о строптивости и усмирении. Но вряд ли он не придумает, что солгать, когда его спросят. — Ты могла бы вчера бежать из замка. Могла… Ничего она не могла. — Что за нелепость? Я не собиралась. Да и Хемминг ждал у самых дверей, чтобы мне не ускользнуть. И без денег и людей убежать получится очень далеко, да? Особенно после того, как весь город видел меня — а я никого здесь не знаю. Что мне было делать, по-твоему? Продать украшения в ближайшей лавке и купить лошадь в конюшнях, что ли? Прямо ночью, или подождать до утра? Или пешком убегать в леса? Может, вплавь через озеро? — Может, и вплавь. Но верно. Не нужно быть великого ума, чтобы понять, что с тобой проделали бы обитатели ночных улиц этого города, когда ты попалась бы им в руки. Уж похуже, чем-то, что вытворил Хемминг. Всё-таки её приключение с Хеммингом его хорошо ужалило. Он надолго запомнит. Навсегда. — Я понимаю. Но мы всё же станем мужем и женой? Или ты взял меня, только чтобы говорить гадости и поучать? — Предлагаешь прямо сейчас? Нас, конечно, подождут… — Нет, я… нет, мне же нужно успеть собраться. Нет… Да что она такое несёт спросонья? Элисиф помотала головой и провела ладонью по лицу, пока Ульфрик ухмылялся её растерянному лепету. — Ну как знаешь, — и, ничего более не сказав, вышел за дверь. Скоро явились горничные с полными вёдрами. Подкалывая косы и умываясь в ожидании мытья, Элисиф ловила их любопытные, не в меру смелые взгляды. Одна из девушек подобрала с пола её рубаху, платье и плащ, что так и пролежали там всю ночь — и с громким довольным вздохом нагнулась за поясом: — Так вчера торопились господа, что даже такой драгоценный поясок на пол кинули, а! Затем быстро сложила всё это на одном из кресел и занялась нарядом жениха. Остальные отвесили ещё несколько весёлых шуток о вчерашней спешке молодожёнов, и Элисиф изобразила смущённую улыбку. Пускай. Забираясь в воду и позже выступая обратно и принимая полотенца, она, как и вчера, постаралась не показывать коленей — их сегодняшний вид выдал бы её точно так же, как и вчерашний. Пояс она надела тот же самый, а платье — из синего с бледным цветочным узором шёлка, с тонкой золотой вышивкой по вороту, на груди и подоле. Плащ к нему принесли винно-алый с собольей оторочкой и богато расшитый по нижнему краю. Сойдёт. Ульфрик, встретив по дороге к утреннему столу, как ни в чём не бывало подхватил её под руку и повёл рядом. Сегодня Элисиф казалось, что она сможет проглотить хоть всю еду на свете, а запахи уже издалека неудержимо кружили голову. На столах вновь красовались фазаны — ничуть не хуже прежних. Подали всего одну перемену блюд, но более чем обильную: маслины с молодой зеленью, жемчужницы в пряной подливке, жареные телячьи мозги, целиком зажаренных дроздов, свежие ягоды со сливками и орехово-медовые пироги. Скоро Лайла привела Идгрод — в светло-вишнёвого цвета платье с ярко-багровым в серебре плащом. Та смущённо улыбалась на приветствия и выглядела не бледнее и не грустнее обычного. Элисиф так и не определилась, как рифтенцы относились к Галмару, но к Идгрод они за пару дней успели воспылать любовью, и восхищение её красотой звучало со всех сторон. После завтрака Лайла подошла к Элисиф, чтобы обнять её. — Благодарю за трапезу в покоях, госпожа Лайла. Вчера я совсем выбилась из сил, да и вправду забыла о еде. — Зато сегодня ты наконец ешь, ни о чём не беспокоясь. Очень хорошо, дитя! Знаешь, Ульфрик, вчера за утренним одеванием она сказала, что мне с тобою следовало пожениться, представляешь? Но сегодня, вижу, уже позабыла эти глупости. Ульфрик рассмеялся, потом неспешной тяжёлой рукой провёл по её пояснице, чтобы уложить ладонь на бедро. Она попыталась незаметно отнять его пальцы, а потом бросила эту затею. Пускай, раз он считает это приличным. Всё повторилось для другой невесты. Долгое шествие к храму Мары, обряд, посещение священной рощи и храмов остальных из Девяти, не менее долгий путь обратно в замок. Наконец, во второй половине дня начался пир. Ближе к вечеру, когда шум голосов, да звуки барабанов, свирелей и тальхарп сделались совсем невыносимыми, и просто стало неудержимо клонить в сон, Элисиф решила прогуляться на свежем воздухе. Идгрод не отпустили бы сейчас. И, как представлялось Элисиф по её бледному виду, к ночи она будет чувствовать себя хоть и получше, чем Элисиф вчера, но ненамного. Ульфрик же оставил свой шумный круг Клинков Бури, чтобы пройтись за пределами стен. Но Лайла не собиралась их так просто отпустить, даже ненадолго. Налетев посреди чертога, объявила: — Я же хотела представить кое-кого! Это мой тан, Мьол. Они лишь сегодня вернулись в город, — и подозвала кого-то. Скромно одетая женщина приблизилась и склонила голову. Её сопровождали молодой человек в дорогом одеянии, восторженного и довольно робкого вида, а также юная стражница в кожаной броне, с толстой тёмно-рыжей косой, весьма мрачная и сосредоточенная. Женщина произнесла слова приветствия, а её спутники учтиво поклонились. Ульфрик отвечал: — Ярл Лайла рассказала мне о твоих заслугах, об искоренении торговли скумой и помощи в обороне города. — Да, господин. Я счастлива, что ярл Лайла ценит меня столь высоко. Вокруг шумел пир. Лайлу позвала управительница, и та, обронив несколько слов, ушла, а Мьол сказала своим спутникам: — Эйрин, Иона, ступайте веселиться. Не зря же мы пришли сюда! Те скоро скрылись из виду. Ульфрик же произнёс: — Наш общий знакомый немало рассказывал мне о тебе, воительница. Общий знакомый? — О твоей отваге, о твоей непримиримой ненависти к местным ворам, о стремлении искоренить их. Приятно видеть, что ярл Лайла замечает таких людей. Скажи-ка мне, а что-нибудь кроме она замечает? Мьол будто опешила на мгновение, но быстро нашлась и чётко выдала: — Нет. Ничего вокруг. Старший сын и советники только укрепляют её в её неведении и уверенности, будто дела владения хороши, как никогда. Истинные правители Рифта — Чёрные Верески, и их гнусность и бесчестие превышают всякое разумение. Они купили уже всё, что можно было купить, запугали или убили всех, кто только мог помешать им. Некоторые из приближённых ярла также подкуплены. Элисиф осторожно огляделась. Рядом никого, да и шумно, игрецы усердствуют изо всех сил, но несколько внимательных глаз следят за ними. Она сказала: — Может, лучше не обсуждать такие вещи посреди пира, среди множества глаз и ушей? — Госпожа моя, я никого не страшусь здесь, — Мьол тихо улыбнулась. — И что, добрая женщина? Кинжал или стрела убивают одинаково и труса, и самого отважного. Ульфрик же произнёс: — Да. Я найду время поговорить с тобою без лишних свидетелей. Затем снял свой золотой со смарагдом перстень, достал из поясной сумы небольшой расшитый золотом и вишнёвым яхонтом кошель и вложил оба подарка в ладони Мьол: — За всё, что ты делаешь, воительница. И за твою преданность. Ступай. — Спасибо, мой господин. Она поклонилась и отошла, а Ульфрик вновь подхватил Элисиф под руку и повёл к выходу из замка. На языке вертелось немало вопросов, но она успела спросить лишь: — Что за общий знакомый? Думаешь, им обоим можно доверять? В распахнутых дверях встретил Хемминг Чёрный Вереск. И прошёл мимо, с заискивающим поклоном заулыбавшись и ни слова не сказав. В начале дня он тоже мелькал в поле зрения, но всё же не осмеливался приближаться. На широкой площадке, что возвышалась над главным двором крепости, прогуливались те, кто устал от праздника. Ласковое солнышко бросало косые лучи сквозь пробегающие по ослепительно-синему небу пышные облака, ветер приносил запахи цветов, щебет птиц и шум молодой листвы, и даже древние замшелые стены крепости, кажется, внимали благодатному теплу этого дня. Ульфрик облокотился на высокие камни ограждения и негромко произнёс: — Женщина, из всего множества местных воров, убийц и прочих мерзавцев ты выбрала самого гнусного. Самого неудобного и опасного. Неужели не нашлось кого получше? — Я… Вчера в сердцах она сказала, что Ульфрик не в силах дотянуться до Чёрных Вересков, но сегодня это не казалось таким уж неоспоримым. — Объяви о моей измене, вели казнить Хемминга и вырезать весь его клан. Мы ведь пока не муж и жена, — она непринуждённо пожала плечами, хотя голос предательски дрогнул. — Всё это следовало сделать вчера, — выплюнул он сквозь стиснутые зубы. — Да я опять пожалел тебя. В своей глупости ты и впрямь устроила хорошую возможность расправиться с ними. Не раз пожалею, что не воспользовался, ох, не раз. Она молчала. — Если бы не тот ларец с подарками, решил бы, что ты поразвлеклась с Серлундом. Ты тайком говорила с ним. Пыталась условиться о встрече, так ведь? — Не смей навредить ему. Он отказался сразу же. Ульфрик зло рассмеялся: — Ну ещё бы! Он ведь не дурак и не безумец. Он явно не собирался более ничего говорить, и она тоже молчала. Когда они направились обратно в замок, из врат тяжело вышла та самая давешняя невестка Вересков, напряжённо держась за свой необъятный живот. Лицо её при дневном свете выглядело особенно бледным и хворым. Юная спутница поддерживала её под локти, пока у подножия лестницы их не встретили служанки и не подхватили госпожу, а потом затолкали её в самую роскошную из всех стоящих во дворе повозок, запряжённую самыми красивыми дорогими конями, и та медленно развернулась и покатилась прочь. Никто из Вересков не удосужился сопровождать Свану. Сейчас Элисиф вспомнила и её младшую сестру по имени Руна, которую когда-то даже видела в Благородном сиротском приюте по приезде в Рифтен[1]. Ульфрик посчитал нужным пояснить: — Тётка двух этих сироток поклонялась Дибелле, привлекая к своему делу всех мужиков, кто только зарился на неё. Когда это открылось, её подвергли осмеянию при всём народе, с позором прогнали через полгорода и выдворили вон. Но не оставаться же прибыльной многолюдной ночлежке и паре мелких загородных поместий без присмотра, правда? Сибби женили на наследнице Крепкого Щита сразу, как он вышел из заключения. — Мне хорошо известна эта история. Асгейр поведал во всех подробностях. Похоже, Свана не очень-то рада произошедшему, и её сестрёнка тоже, — отвечала Элисиф, вспоминая измученное лицо Сваны и тревожные глаза юной Руны. — А со шлюхами порой расправляются вот так, — добавил он, и тут она промолчала. Элисиф весь день напоминала Ульфрику, чтобы следил, сколько Галмар поглощает вина и мёда, и он, хотя и недовольно отмахивался, но уследил хорошо, не дозволив тому к провожанию даже немного опьянеть. С другой стороны, Галмар не может не понимать, что жену-чародейку и травницу лучше не гневить лишний раз. Может, они и уживутся, может, Идгрод и найдёт приятность к нему и в постели, и в общении. Скорее всего, нет, но начинать с пьяной грубости точно нельзя. А Лайла сегодня невероятно расщедрилась, подарив Элисиф очень редкую книгу в безумно дорогой золочёной обложке, щедро изукрашенной самоцветами. Древняя, ещё рукописная, с витиеватыми буквицами, сложными искусными рисунками, с расшитой золотом шёлковой закладкой, она содержала в себе все известные Песни Возвращения, а также историю Вайтрана и Виндхельма с самого основания обоих городов и до времён поздней Третьей Эры, с перечислением всех Предвестников, ярлов и Верховных королей и их деяний, о которых сохранились хоть какие-то сведения. Элисиф с детства изучала историю каждого скайримского владения и могла бы на память перечислить всех известных верховных правителей за пять тысяч лет истории, начиная с Исграмора, и вывести родство каждого из них с каждым из ныне живущих ярлов, равно как и со всеми значимыми кланами, но всё равно это полезный и очень ценный подарок. Несколько раз поблизости вновь оказывался Хемминг, явно прощупывая их. Элисиф никак не отзывалась на его появление, а вот Ульфрик отвечал долгим взглядом на его глумливый взгляд, и каждый раз Хемминг уходил прочь с улыбкой, за которой таилось скорее разочарование, чем что-то иное. День истаял, как и предыдущий, и вновь объявили провожание. В отличие от Ульфрика вчера, Галмар не стал дожидаться, пока его жену поднимут над полом и понесут, а его самого потащат за руки. Он обхватил Идгрод под коленями, перекинул через плечо под её взвизг и всеобщие одобрительные крики, а дружки поспешили к дверям в покои, чтобы указать дорогу. Идгрод несколько первых мгновений, пока он не ухватил её достаточно крепко, свешивалась чуть ли не головой вниз с запрокинутыми вверх ногами и цеплялась за его необъятный плащ в явном страхе, что её не удержат. Видя такое дело, народ разорался веселее и громче. Скорее уж море Призраков высохнет до дна, а горы сравняются с землёй, чем Каменный Кулак выпустит из рук свою добычу. Часть пирующих ненадолго отлучилась завершить провожание. Некоторое время спустя, понаблюдав за Элисиф, Ульфрик с усмешкой прошептал ей на ухо: — Ты словно хотела бы держать её за руку сейчас. Она вздрогнула и резко глянула на него: — А ты при этом будешь стоять рядом? Ловя её взгляд, он тихо рассмеялся: — Бывало у нас и подобное, и не раз… — Избавь меня от подробностей ваших похождений, ладно? — Ну как пожелаешь. Её бросило в жар от слишком живого воображения, и, допив свой тёплый чай, она подозвала подавальщика. — Ещё вина, госпожа? — Я не пью вино. Подай чая из ежевичных листьев. И льда добавь. Тот поспешил прочь, а Элисиф легонько тряхнула головой, пытаясь прогнать навязчивые нескромные мысли. «Мы с Галмаром и Рикке бились плечом к плечу против эльфов…» Некий тревожный колокольчик всегда звенел на самом краешке сознания. Особенно когда она выслушивала рассказы Ульрике о том, как отряды легионеров и Братьев Бури столкнулись в подземельях древнего могильника в поисках Зубчатой Короны; когда в смотрела на насаженную на кол голову Ульрике над воротами Мрачного замка; и когда в тот вечер в Морфале спрашивала Ульфрика об исходе их последнего боя. Неужели… Недолго промаявшись от подступившей духоты, спросила, почти не слыша себя, или, скорее, подумала вслух: — Тогда почему вы убили Рикке? — Однако. С чего вдруг ты её вспомнила? — Да так… Она отвернулась, мучительно ощущая, как горячая гудящая кровь приливает к голове. А он, не дождавшись более внятных слов, провёл ладонью по её щеке, развернул к себе лицом: — Мне нравится этот румянец. И блеск в глазах. Но что за смущение, м? Неужели Ульрике когда-то целовала его уста, переплетала руки с его руками, принимала его ласки? И Галмара тоже? Или даже обоих разом? В дни Великой Войны все трое были моложе, чем Элисиф сейчас. Наверное, хочется в ночь перед боем надышаться, налюбиться, почувствовать себя как никогда живым? Ульрике ни словом, ни взглядом никогда не сделала ни единого намёка на что-то подобное, хотя по делу иногда упоминала о своём давнем близком знакомстве с обоими. Впрочем, Элисиф ни к чему думать об этом — даже если нечто такое и имело место, то давно кончилось, сгинуло в прошлом, и просто никоим образом её не касается. — Ничего. Здесь жарковато. — Ты подумала, что мы с нею… — Я ничего не подумала! Можно идти? — Ступай. Так и не дождавшись чая, она ушла. Вымывшись и отослав любопытных горничных, она отворила узкое оконце — по опочивальне заструился свежий ветерок раннего лета, и песня ночной птицы зазвучала издалека, прерываемая шумом двора. Затем Элисиф зажгла все свечи — хотелось порассматривать подарки, о которых вчера в ночи она даже не вспомнила. К тому же, сегодня подарков прибавилось. Лёгкие нарядные коробы, драгоценные ларцы, деревянные сундучки, меха, книги и многое другое стояло и лежало на полу и столах. Проведя ладонями по серебристым, чёрным, тёмно-рыжим со светлыми подпалинами мехам, она взяла один из отрезов парчовой ткани — тёмно-зелёной с серебряной вышивкой, изображающей цветки чертополоха с порхающими вокруг бабочками, потом следующий — светло-алой с мелкими редкими золотыми розочками. Раскрыв один из коробов, обнаружила четыре пары разноцветных шёлковых перчаток, каждая из которых щедро была расшита мелким жемчугом, камушками и разноцветной нитью. Взяла одну перевязанную тонким шнурком пару цвета светлого мёда — шитьё на отворотах изображало охоту — крошечный лучник с левой перчатки целился в стремительно мчащегося по правой белого оленя с жемчужными рогами, а три верные гончие в обрамлении цветов и трав не отставали от хозяина, окружив добычу со всех сторон. Другая пара — светло-черничного шёлка со змеящимися по отворотам и тыльным сторонам виноградными гроздьями в мелких вишнёвых яхонтах или других камушках; и следующая — чёрная с золотыми пчёлами и стрекозами на тонких травинках. На левой перчатке из последней пары расправлял крылья золотой дракон с глазом из гранатепли или вишнёвого яхонта, с серебряным пламенем, и преследующий и повергающий его драконоборец в драгоценной броне смотрел с правой. Изумительно тонкая дорогая работа. Нура Снегоход подарила это. Рядом лежали книги: несколько маленьких стопкой, остальные — по отдельности. Элисиф взяла верхнюю из нескольких — полукруглую, с ладонь размером, в светлом кожаном переплёте без застёжек, но с шёлковой закладкой. Судя по краткому знакомству, та содержала сказки и песни южного Сиродила. Следующая — прямоугольная, в две её ладони, довольно увесистая, в красном тиснёном затейливыми узорами кожаном переплёте и с единственным непроницаемо-белым плоским камнем посередине. Но эту она отложила, не открыв, села за стол и потянулась, наконец, к подарку Лайлы. Сверкнули в пламени свечей золото и самоцветы обложки, зашуршала старинная писчая кожа, золотая краска на буквицах и рисунках заблестела переливами. Язык повествователя немало отличался от того, к которому обитатели Тамриэля привыкли ныне — хотя и в целом понятный, но чрезмерно витиеватый и цветистый. Элисиф часто доводилось читать такие труды, и про эту книгу она не раз видела упоминания у многих историков, и выписки со ссылками отсюда. Едва она успела перевернуть первую страницу, как пришёл Ульфрик. Весь день он обходился с нею мягко и снисходительно. Как и вчера, да и в прочие дни их путешествия из Солитьюда. Ульфрик Буревестник — великий лицедей и притворщик, и ему наверняка не составляло большого труда говорить с ненавистной женой так, чтобы никто не заметил этой ненависти. Но Элисиф уже устала ругаться, к тому же поводов для этого сейчас вроде бы не находилось. — Нынче ты покладистее, чем вчера. Она молчала. Расстёгивая и скидывая свой плащ, он обронил: — Раздевайся и ступай в постель. В отличие от тебя, я ждал слишком долго. Под его неотрывным взглядом она загасила все свечи, кроме последней, вымыла руки над умывальником у стены, стянула рубаху и, откинув одеяло, легла на постель в ожидании, что он развернёт её спиной к себе, уткнёт лицом в подушку и быстро и грубо утолит свою ярость. Но он решил иначе. Долгий поцелуй и настойчивый язык на её языке оказались не настолько мучительны, как представлялось — не мучительнее хемминговых уж точно. Затем поцелуи спустились на шею и ниже, и он прошептал нечто неразличимое за шумом крови в ушах, прежде чем медленно пройтись губами по животу — а ладони не останавливались, стискивая и лаская её бедра и колени. Она сдерживала дыхание и закусывала губу, лишь бы не застонать, и, когда почти готова была выдохнуть: «Приступай же» — он, наконец, вошёл. Невольно всхлипнув, спохватилась и вновь закусила губу, чтобы не издать более ни звука, хотя под сильными резкими толчками это оказалось очень непросто. Боль немного разошлась внутри, но быстро утихла. Время спустя, слегка утолившись, он наклонился за поцелуем, но Элисиф отвернулась, подставляя ему ладонь вместо губ. Тогда он, долго прерывисто вздохнув, выпрямился, ухватил её за бёдра, резко притянул к себе, протащив спиной по простыне чуть не через полкровати, и прижал её колени к груди. Движения оказались нестерпимо глубокими, и она невольно вскрикнула, прежде чем вновь закусить губу. Вытерпела некоторое время, но он не унимался, словно собравшись достать ей до сердца, да и ноги быстро устали. Наконец, вцепившись ему в плечи в попытке оттолкнуть и, едва совладав с голосом, выдавила: — Тише! Он будто не слышал. — Тише! Ничего не изменилось. Тогда она, не придумав иного, вцепилась ему в волосы и дёрнула: — Хватит уже! Он всё же отстранился, велел лечь на живот, и она не спеша выпрямила ноги и развернулась. Он подобрал разметавшиеся косы, и, не отвечая на возражения, крепко намотал их себе на запястье, а затем навалился так, что она задохнулась, уткнувшись щекой в постель и тонко всхлипывая. Потом, теряя всякое самообладание, запричитала в голос и вцепилась пальцами в простыни. Наконец, наслушавшись стонов и всхлипов, он выпустил её и, немного передохнув, велел встать на колени; и она вновь повиновалась, оперевшись о высокий край изголовья и прижавшись щекой к прохладной стене. Довольно скоро жёстко закончил, выпрямился и прижал её спиной к себе, совсем как Хемминг. Бесконечно долго они не шевелились, срывающееся дыхание обоих нарушало тишину, а Элисиф, словно уплывая куда-то, чувствовала лишь его ладони на округлостях персей и краткие толчки внутри. Немного отдышавшись, он вышел, разомкнул объятия, и она сползла на постель. В горле совсем пересохло, ноги дрожали, напряжение сладко подрагивало внизу. Он лёг рядом и уставился в потолок, медленно и шумно дыша. Столько стараний, чтобы уязвить её таким ожидаемым способом, надо же. Не устрой она себе приключение перед свадьбой, он едва ли так долго не давал бы ей покоя сейчас или в первую ночь. Наверняка нет. Она прошептала: — Похоже, ты ждал этого с начала войны. — Возможно. Самая красивая женщина Скайрима как главная добыча для победителя — почему бы и нет? Она усмехнулась: — Неужели ты каждый раз сможешь так, как сейчас? Он хмыкнул в ответ: — И впрямь не следовало ждать свадьбы. Вдовство истомило тебя. Она поднялась на подрагивающих ногах и едва не упала. Пошатнувшись, ухватилась руками за край стола. Долгий утомительный путь через всю страну, постоянная тревога, слишком много волнений в последние дни — и слишком мало сна. Всё это измотало, как и его дикий напор. Не оборачиваясь, она обронила: — Сколько же в тебе ярости… — Хватит хоть на весь мир, милая госпожа. Она медленно дошла до очага и опустилась на колени перед тусклыми угольками, от которых струилось невыносимо жаркое для разгорячённого тела тепло. Ну и пускай. Тихо выл ветер в трубе. Уставившись на мерцающие красные искорки, Элисиф ответила: — Не хватит. Время спустя, надев рубаху, загасив последнюю свечу и закрыв окно, она вернулась, подтянула к себе одеяло и села на край постели, чтобы поправить сбившуюся подушку. Настойчиво клонило в сон. На Ульфрика же нашло, похоже, какое-то особое настроение, потому что он спросил: — Почему вы не родили ребенка, когда было время? Вопрос уколол, словно иголкой. Неужели ему есть дело до этого? Хотелось ответить резко и зло, но она сдержанно произнесла: — Хочешь сказать, что, будь у нас младенец, ты не убил бы Торуга? — и улеглась, наконец, под одеяло. — Решили не торопиться. Мы ведь не знали, что недолго осталось. — Я не повторю этой ошибки. Ты родишь столько детей, сколько сможешь, и как можно скорее. С резким вздохом она отвернулась. Ухватив за подбородок, он бережно развернул её лицом к себе: — Тише. Не печалься и не бойся ничего. Мы позовём лучших повитух. — Да причём тут это? Я хочу ребёнка, но лучше бы не хотела. Скоро война. Талмор придёт к нам, и никому не найти спасения. А Буревестник, прекрасно это зная, собирается бросить в мир несколько маленьких жизней. Чтобы эльфам было кого насадить на колья рядом с его головой. И почему ты до сих пор не женился ради наследников? Чего дожидался? — Эй, уймись. Ты исхудала и осунулась за время осады и пути. Тени под глазами, рёбра торчат. Ешь вдоволь, спи, сколько спится. Должна набрать дородства за лето. — Откуда такая уверенность, что эльфы не нападут в ближайшие месяцы? Осенью или зимой? Ты ведь добился ослабления Империи, а Талмор только этого и ждал. Он ответил неожиданно резко: — Хватит уже! Слишком много думаешь и говоришь. Лучше молись Маре, чтобы она подарила нам здоровых детей — ты мало на что годна, кроме этого. — Я молюсь Талосу и Акатошу — и прошу, чтобы они добавили новому королю хоть немного ума. Он недобро хмыкнул, а Элисиф продолжила: — Но сколько бы я их ни просила, война всё равно придёт. — Помнишь, предки наши называли войну «Бесконечная пора»? Она всегда приходит. Он поднялся, отошёл к столу, зажёг пару свечей, и при их свете размешал с водой очередное зелье. — Подойди. — А это что? — То же, что и вчера. Не хватало только, чтобы Верески распускали слухи, что мой наследник родился от Хемминга. Хочешь, чтобы когда-нибудь твоего первенца обвинили в незаконнорожденности и лишили прав на престол, да, безумная? Мы подождём немного. Его кулаки крепко сжались, и губы искривились, когда он смотрел, как Элисиф подходит и становится лицом к нему — несомненно, он хотел бы хорошенько ударить её. — Чтобы не зачать, есть другие способы, вообще-то. Могу рассказать, раз не знаешь. И ты не думаешь, что эта мерзость навредит мне? Доверяешь Вунферту? Уверен, что дети не получатся уродами или не станут погибать от этого зелья? — Пей. — В этом весь Ульфрик Буревестник, — беря кубок, она вздохнула поглубже. Отвратительная горечь обожгла горло, живот мучительно сжался. — Говорить о будущих детях и тут же выдать жене зелье бесплодия. Удивительно, но он смолчал.