Мудрый не доверяет дракону

Вечером на пир явился Довакин. Едва он показался в дверях и раскинул руки, как и без того шумное сборище разразилось громкими радостными криками, и вверх приветственно поднялось множество кубков. За Довакином следовали тан Мьол с тем же юным спутником и стражницей, а также темноволосый незнакомец, чья внешность издалека не просматривалась. Понаблюдав, как победитель Пожирателя Мира идёт мимо столов, как весело здоровается почти с каждым, как хлопает гостей по рукам и плечам, Элисиф сказала Ульфрику: — Вот что за общий знакомый. Я должна была догадаться. Он всех своих друзей решил с тобою заобщать? Тот беспечно отвечал: — Да с чего тебя занимает подобная чепуха? — Потому что всё, что он делает — это ложь, хитрость и предательство. Но Ульфрик уже не слушал, оборачиваясь к гостю. Тот низко поклонился ему и Лайле, поприветствовал Харальда, и, наконец, обратил внимание на Элисиф. С добрейшей улыбкой склонился и протянул руку ладонью вверх. Поскольку это происходило на глазах всего двора, ей ничего не осталось, кроме как вытянуть ему навстречу ладонь для поцелуя — хотя она предпочла бы плюнуть ему в лицо. Прикосновение горячих сухих губ напомнило не о драконах, а скорее о змеях. Гладких и изворотливых. Наконец, выпустив её, он во всеуслышание объявил: — Как же это вы меня не подождали? А я надеялся успеть хотя бы на одну свадьбу! Галмар! Он хлопнул Галмара по плечу, крепко пожал ему руку, кинул несколько слов другим Клинкам Бури и отвернулся от стола. На мгновение показалось, что он сейчас подойдёт и сядет на престол Рифта, но он лишь встал на полпути к высокому месту, обернулся, хлопнул в ладоши, потом радостно развёл руками под новую волну приветственных криков. Кресла стояли лишь за главным столом, остальные гости располагались на длинных лавках за поставленными вдоль большого очага столами. Довакин и его спутники сели среди Клинков Бури, а рыжая стражница встала позади своего тана и её юного друга. Когда волнение чуть улеглось, игрецы завели песнь о Довакине, и многие гости принялись подпевать: Наш герой, наш герой с сердцем воина, Говорю вам, говорю вам, Драконорождённый идёт… Приглядевшись к Элисиф, Ульфрик спросил: — В чём дело? На тебе лица нет. Песнь из немыслимо далёкой глубины веков звучала возвышенно и печально, как звучала, наверное, и тысячи лет назад, когда её только сложили: Обладающий силой Голоса, искусством древних нордов, Поверь, поверь, Драконорождённый идёт. Элисиф отвернулась, склоняя голову, потом сказала: — Знаешь, тогда на площади перед Мрачным Замком этот мерзавец осмелился подойти ко мне и спросить, что я теперь думаю о тебе и надеюсь ли стать Верховной королевой. Гнусный предатель. Ульфрик прищёлкнул языком и сквозь смех ответил: — Каков наглец, надо же! Это станет концом зла в Скайриме, Страшись, страшись — Драконорождённый идёт. — Когда мне можно будет уйти? — Пир едва начался, королева. Нескоро. Он подозвал подавальщика, и тот подлил ему вина, потом собрался сделать то же для Элисиф, но она прикрыла свой кубок ладонью. А голоса певцов и гостей взвились с особым торжеством и старанием: Для изгнания тьмы и рождения сказаний, Узнайте же, узнайте же — Драконорождённый пришёл. Изгнание тьмы… Возможно, он и изгнал тьму — но тут же привёл за собой новую. А Ульфрик с неожиданной теплотой напомнил: — Ты ещё расскажешь мне сегодня об участии Эленвен в переговорах. Не забыла? — Я помню, король. Время потянулось невыносимо медленно. Ульфрик с Лайлой, Харальдом и Галмаром обсуждали задачи и недостатки снабжения войска, дружины и городской стражи, Идгрод слушала их, с другой стороны от Элисиф старательно пытался не упасть лицом в стол Вулвульф Снегоход, а Нура, будто не замечая этого, громко наставляла в благочестии и смирении одну из своих племянниц, Арньерд, которой выпало сидеть ближе всех к главному столу. Клинки Бури громко говорили и смеялись, и тан Мьол со своими спутниками, кажется, не имели ни малейшего смущения, сидя среди них. Та древняя песня прозвучала уже несколько раз, как и «Сказ о Языках» и «Век притеснений». Раздавались заздравные речи в честь Довакина, восхваления его победе над Пожирателем Мира и подвигам на войне, а потом, когда начались пляски, и многие повставали из-за стола, тот без малейшего смущения подошёл к Элисиф: — Госпожа отчего-то в грустях, — поклонился и протянул руку. — Идемте спляшем. Она сначала решила вовсе не отвечать на эту неслыханную наглость, но он ждал. — Я не желаю оставить моего супруга и плясать не желаю, — она вопрошающе глянула на Ульфрика, но тот и не думал возражать, зато сказал: — В самом деле, Элисиф, ты весь вечер просидела на одном месте. Ступай повеселись. Не веря ушам, одними губами она прошептала: «Нет! Отошли его!», но Ульфрик лишь едва заметно улыбался, ничего более не говоря, так что делать нечего — она поднялась и пошла рядом с Довакином, не дозволив взять себя под руку. Почти сразу тот поведал: — Госпожа, я безумно счастлив, видя, что вы отныне не одиноки. Ладно у него получались улыбки без малейшей тени притворства. Элисиф сначала решила промолчать, потом всё же ответила: — Пойди скажи то же самое своему вождю и господину. Он не менее твоего счастлив, что я теперь не одинока. Уж до чего счастлив. Довакин рассмеялся с очередной добрейшей улыбкой. Потом они принялись плясать со всеми вместе: прошлись в хороводе, пробежали под множеством сложенных клином рук, вновь прошлись в хороводе и проделали всё остальное. Элисиф не занималась этим слишком давно, и последовательность движений вспоминалась с трудом. Боль внизу живота и в бёдрах усилилась, так что по окончании песни она отошла к стене, чтобы просто хлопать в ладоши и наблюдать. Среди пляшущих особенно выделялся статью и ростом огненнобородый Унмид Снегоход, таскавший за руку хрупкую невысокую управительницу, Ануриэль. Многочисленные Верески — все до единого черноволосые и темноглазые, разительно схожие между собой — тоже присутствовали, даже явно скучавшая Ингун, которую братья и дядья вытащили под руки с её места, когда она вздумала вернуться за стол к матери. Босмерка Нивенор выделялась красотой и изяществом, как и пышностью и дороговизной южного наряда. Мьол, её юные спутник и стражница, а также тот темноволосый незнакомец — по виду имперец — плясали со всеми вместе, как и Харальд. А вот Серлунд предпочёл оставаться за столом, как и придворная чародейка. Прошло три песни, и Довакин вновь вытащил Элисиф в толпу. Вытерпев до конца, она вернулась, наконец, на своё место. Выпив полкубка холодного травяного чая, взглянула на Ульфика: — Почему ты не велел ему отвязаться от меня? Возмутительно! — Ты ведёшь себя как вдова. Это неприлично. Отвыкай. — Неприлично подходить к жене ярла, хватать её за руку и тащить за собой — вот что неприлично! А уж когда этот ярл, видя подобное, и возразить не желает — для такого у меня и вовсе слов нет. Лайла, Нура и Вулвульф оглянулись на них, а Галмар прогудел: — Ого! Гляди-ка, Ульфрик, да твоя жена научит нас приличиям! — Несомненно! Мы ещё много нового от неё узнаем об этом! Оба рассмеялись, и Вулвульф вместе с ними, а Лайла ласково сказала: — Милое дитя, в самом деле, прекращай грустить. Элисиф склонила лицо и неслышно прошептала: — Да провалитесь вы все в Обливион вместе со своим Довакином. По указанию Лайлы перед нею поставили тёплый кусок медового пирога с дроблёными орешками и украшенного земляникой, листиками мяты и вываренными в меду цветками лаванды, налили лёгкого сладкого вина. Съев всё это и поблагодарив Лайлу, она некоторое время слушала разговоры, заздравные речи и песни, сквозь пламя открытого очага наблюдала за плясками, а потом обратилась к Ульфрику: — Мне нездоровится, мой ярл. Могу ли я уйти? Он всё же отпустил её. А сам очень долго не являлся в покои, так что Элисиф, вымывшись, переплетя косы и несколько раз повторив про себя всё, что помнилось с хротгарских переговоров, но так и не дождавшись его прихода, собралась уже лечь спать. Едва она успела загасить все свечи, как он, наконец, пришёл. — Как уже сказал, прекращай вести себя, будто ты до сих пор вдова. Пляши вместе с гостями, веселись. — Сегодня мне нехорошо, помнишь? Но как скажешь. Только пускай Довакин при этом веселится подальше от меня. Или если ты велишь ему не подходить ко мне, он не послушает? — Прекращай эти глупости. Она отошла к открытому окошку, чтобы надышаться густой сладкой прохлады. Когда сделалось холодно, вернулась к столу: — Знаешь, я уж подумала ответить тебе, налюбиться вдоволь — если ты захочешь. А ты не желаешь даже… Ладно, пустое. И впрямь следует попытаться унять свои нескромные порывы и неуёмное томление плоти. Но скорее уж он воспримет взаимность — если она ответит на поцелуй, не сдержит стон, двинется в ответ бёдрами — как притворство с целью смягчить его гнев и выпросить себе больше вольностей. Ульфрик вспыльчив и ревнив, едва ли он позволит себе хоть малейшее доверие к ней. Но он спокойно сказал: — А что тебе мешает? Даже сейчас ты можешь это сделать. Иди сюда. Элисиф приблизилась и легла рядом. Он притянул её, сжал в крепких объятиях, и бесконечно долго они целовались. От его бороды и сыроватых волос пахло травяным мылом. Элисиф покорно отвечала, и скоро забралась рукой ему под рубаху, прошлась пальцами по каменно-твёрдому животу и сомкнула ладонь на напряжённой плоти. На её быстрые движения он прерывисто застонал и сильнее впился ладонями ей в бёдра. А потом, некоторое время спустя, ухватив за плечи, притянул поближе и сквозь срывающееся дыхание прошептал на ухо: — Другие способы, да? Медленно провёл ладонью по её губам и подбородку, потом проник пальцами в рот, настойчиво разомкнул зубы и коснулся языка. Наконец, отстранил и заставил пригнуться к своему животу. И Элисиф, поняв, чего от неё хотят, рванулась в тщетной попытке освободиться: — Ты не посмеешь. Нет! Не хочу! — Ты только этого и добиваешься всё последнее время. Каждый день, каждой своей выходкой. Правда ведь? — Неправда. Он обхватил её голову ладонями, жёстко провёл большими пальцами по щекам и несдержанно хмыкнул. — Ну… я… я не умею. — Дыши глубже, следи за зубами. И не вздумай укусить. Его руки ухватили её косы сильнее и пригнули голову ниже. Она рванулась вверх, и хватка усилилась. Наконец, губы коснулись напряжённой влажной плоти. — Не хочу! — Хочешь. — Нет… — Да. Позже, когда она была отпущена и улеглась на другой край постели, он, недолго помолчав, лениво спросил: — Думаешь, твой мёртвый король не пожелал бы когда-нибудь, чтобы ты делала это для него? — Ты — не он. Вот и всё. — О, да, в самом деле! К счастью, я — не он. Скоро он отошёл к столу, налил себе пива и сел в кресло: — Вспомнила то, о чём мы говорили утром? — Да, — Элисиф тоже поднялась, завернулась в шёлковую накидку. Единственная свеча робко разгоняла полумрак. Элисиф зажгла остальные, потом отошла в мыльню, чтобы сделать самое сейчас желанное — умыться и прополоскать рот. Как можно незаметнее и тише. Вернувшись, она налила в свой кубок и отпила пива — лёгкого, больше похожего на квас, потом съела несколько орешков в меду из стоящей рядом миски. — Записать? То, чего требовала для себя Эленвен. Он кивнул, потянулся к своей поясной суме, что лежала на ближайшем столике, вытащил тонкую книжицу в простой кожаной обложке без надписей и украшений. Элисиф поставила на пол большой лёгкий короб, чтобы освободить себе место, взяла с того же столика узорчатую подставку с чернильницей, песочницей и перницей и перочистку в виде свирепо насупившегося вепря. Среди подарков точно найдутся один или два набора писчих принадлежностей, но незачем их сейчас искать среди множества коробов и сундучков, да и чернил в тех наборах может не оказаться. Она быстро пролистала до первой пустой страницы. Взгляд зацепился в нескольких местах за надписи на драконьем — словно когтем по камню вычерченные острые буквы — но она не стала ни на мгновение останавливаться, дабы не привлекать внимания. Эленвен ставила не так уж много условий, и Элисиф быстро записала их все: «Поскольку во владении Рифт много лет не соблюдался Конкордат Б.З., ярл Чёрный Вереск не только впустит поверенных Талмора на свои земли, во все города, деревни и прочие поселения с правом беспрепятственно заходить во все помещения и всюду смотреть, но и дозволит хватать любого поклоняющегося Талосу, любого, у кого найдут обереги, или жертвенники, или истуканы, или книги еретические с восхвалением Талосу, а также заключит под стражу всех жрецов Талоса, какие отправляют службы или тайно поклоняются. Чин, состояние и положение тех жрецов не важны, равно как и чин, состояние и положение всех прочих уличённых поклоняющихся. Со всеми означенными поклонниками и жрецами поверенные Талмора смогут обращаться на своё усмотрение. Никому не дозволено будет заранее уехать в другое владение. Если стоят в городах на площадях или других народных и людных местах истуканы Талосу, то все их ярл обязуется снести или сжечь или разбить до неузнаваемости и сделать всё это под прямым надзором поверенных Талмора без утаивания и хитрости. Так же следует поступить и с храмами — закрыть и сжечь либо снести. Кроме того, ярл Чёрный Вереск дозволит в любом месте своего владения торговлю купцам с Саммерсета, у коих имеется соответствующее разрешение от Талмора». Перечитав и удостоверившись, что иных условий не выдвигалось — или же она успела надёжно их позабыть — Элисиф вернула книжку со словами: — В любом случае, все эти условия почти не отличаются от поставленных для Винтерхолда и Белого Берега, как и для любого владения в Империи. Прочтя, он сказал: — Мавен первым делом велела бы разрушить изваяние, что стоит в роще, а Нуру и её младших жрецов бросить в темницы, — затем спрятал книжку обратно. — Что ж, вижу, ты знаешь, как внятно облекать мысли в слова. Или просто хорошая память. — А ты думал, я и читать и писать не умею, да? Он рассмеялся, а она добавила: — Почему-то не вспомнила утром, но ведь Довакин тоже знает все эти условия. Но если ты заговоришь с ним об этом, он, наверное, скоро доложится Мавен. Просто чтобы поглядеть, что из этого всего получится, да повеселиться. — Брось, — вновь он рассмеялся. — Ну как хочешь. Только всего этого слишком мало для суда. — Мало. Но это далеко не всё. Ладно же, час поздний. Он лёг, а Элисиф поставила на прежнее место писчие принадлежности, загасила все свечи, уложила накидку поверх скамейки в изножье постели, потом спросила: — Та женщина, Мьол, довольно знает о делах Вересков, так? Почему ты уверен, что её не убьют хоть бы даже нынешней ночью или как-то иначе не заставят молчать? — Не убьют и не заставят, — он усмехнулся, помолчал. — Довакин предупредил здесь всех, кого следует, что спалит весь город и Гильдию Воров заодно, если ей посмеют навредить. — Ты веришь в такую чушь? — А ты, похоже, очень плохо знаешь Довакина. Наконец, она вернулась в постель: — Да, в самом деле. Но я точно знаю одно — Довакин предатель, и верить ему нельзя. Полагаться на любые его слова — великая глупость. — Посмотрим. И в любом случае, пока он здесь, ей совершенно ничего не угрожает. Ну ладно же, хочет довериться перебежчику — пускай. — Красный дракон тоже прилетел, так? Кружил над городом? — Да, Одавинг здесь. — Рифтен — деревянный. До чего щекотливое обстоятельство. Впрочем, город из камня горит почти так же быстро и весело, как и из дерева, потому не так уж это всё и важно. — Боги, сколько слов. Замолкай. Вновь проснувшись рано и более не сумев уснуть, она до самого подъёма предавалась тревожным мыслям, разглядывая занавеси полога и играющие на них тёплые солнечные лучи. Потом, когда Ульфрик уже собрался уходить, спросила: — Ты задумал суд над Вересками при всём народе? Так ведь? — Если они захватят власть в Рифте, то наверняка отколются в пользу Империи. Если я не удержу Рифт, то не удержу и остальной Скайрим. — Всё это ясно. Но что будет со мной, ты подумал? Как и с тобой, когда Хемминг примется орать во всеуслышание о том… понятно о чём? — Когда он примется орать хоть о чём-то, его тут же заткнут. — А на допросах? Мавен и её дочь тоже знают. — Вунферт хорошо умеет обращаться с подобными ублюдками. Как и с ведьмами. Тем более на допросах. О Сибилле Стентор говорили, что заключённым в подвалах Синего Дворца приходится особенно лихо, когда у той дурное настроение. Вунферт не вампир — во всяком случае, о таком Элисиф не известно — но, наверное, убеждать умеет не хуже, как и проделывать всё остальное, что обычно проделывают с несговорчивыми преступниками? Предупреждая дальнейшие вопросы, Ульфрик сказал: — Успокойся. Если твоя распутная глупость и откроется, отправлю тебя в ссылку до следующего лета, или до конца ближайшей зимы. Пожалуй, в одну из крепостей на северных склонах Бега Исполинов[1]. Особу королевской крови можно убить в поединке, но уж никак не казнить, даже по приговору суда. Ах, вот оно что. Да неужели? Недолго помявшись, она осторожно сказала: — Над тобою всё равно посмеются, разве нет? Теряя терпение, он резко ответил: — Довольно уже. Угомонись. Поразительно, сколько неприятностей может создать одна беспокойная женщина. И чем лучше с нею обращаться, тем неприятностей от неё больше.