Мудрый не доверяет дракону

После завтрака и утренней службы, когда повозка проехала не меньше половины пути от священной рощи до крепости, Элисиф, до того молчавшая, высказала занимавшую некоторое время и наконец чётко сложившуюся мысль: — А ведь здесь никто не напоминает мне о Сибилле. Не то что в Вайтране. Ульфрик отвечал: — Я велел Вунферту и Клинкам Бури не упоминать о ней. Пока успешно молчат, как видишь. Не хватало только, чтобы ты сцепилась с Харальдом, Нурой или кем-то другим из-за неё. И лишних слухов мне не надо. Наверняка пересуды о том, что она тоже вампир, ходили сейчас в Солитьюде. Вспомнив кое о чём ещё, она продолжила: — Когда Сибилла пала, Вунферт первым делом, велев держать, ощупал меня, уколол иглой палец до крови, долго смотрел в глаза, даже осмелился провести пальцем по зубам. Так и подумала, что проверяет. Поразительное бесстыдство с его стороны! — Почему же? В первую очередь он должен был удостовериться, не в тягости ли ты. — Ох, ну… А если бы я оказалась вампиром, что тогда? Упокоили бы вслед за Сибиллой? А носи я дитя, заставили бы скинуть, разумеется. Но с чего это вы решили, будто я… а, пустое. Он снисходительно ответил: — Не упокоили бы. Есть способ избавления от вампиризма, придворный чародей Морфала рассказывал о нём Вунферту. Идгрод не говорила тебе? Вообще-то, Идгрод много рассказывала о придворном чародее своей матери и о том, как Сорли нехотя оставила его после свержения Идгрод Старшей. Тот был редгардом, поселился в Морфале совсем недавно, до того живя и занимаясь чародейством и колдовством в Винтерхолде — пока не разругался с тамошними чародеями из-за неких полузапретных обрядов, коими обыкновенно развлекались призыватели мёртвых[1]. Но, похоже, хорошо подружился с Вунфертом, вот и сохранил своё новое место. Впрочем, всё это сейчас не волновало Элисиф. — Она удивлялась, как это Братья Бури оставили редгарда на столь высоком посту. Хотя ты ведь дозволил и Эрикуру держать при себе альтмера Меларана, — она помолчала, и, не дождавшись ответа, отодвинула край занавески, чтобы увидеть высокие ограды особняков и идущих по запруженным водой мостовым многочисленных прохожих. — А ведь Харальд глупее даже Ольфины. Ничего, услышит о Сибилле — тут же ко мне прицепится. — Глупее, — согласился Ульфрик. — Но и ты себя ведешь, словно малое дитё. Поглядев на плачущие дождём тёмные тучи в небе, Элисиф спросила: — А что за крепость, куда ты собрался меня сослать? — Замок на ближнем склоне Бега Исполинов. Один большой столп серого камня, да узкий обнесённый высокою стеною двор перед нею, и высокая стена вокруг. Подъем долгий и крутой, знай только и смотри под ноги. В подклете тёмная передняя с поварней, выше — большой чертог и людские, а под самой крышею — покои из нескольких горниц. Не считая складов в подвале. Во дворе голо, кроме конюшни да голубятни и глянуть не на что. Но ты сможешь посадить там трав и цветов, если захочешь. А вот из верхних бойниц и с крыши в ясную погоду можно увидеть пики Королевского Дворца — Виндхельм не так уж далеко. В зимнюю вьюгу ветер кидается и бьётся в окна, словно раненый зверь гудит в переходах, на лестницах, в очаге. Очаг немного согревает, но часто в верхних покоях так холодно, что иначе как уложив рядом с собой служанок и под парой-тройкой медвежьих шкур не согреться. Но можно привыкнуть. И если придётся всё же отправить тебя туда, то ты займёшься настоящим делом, не отвлекаясь на подруг и прочую чепуху. Выткешь большие полотна, изображающие, хм-м-м, скажем, взятие Вайтрана и взятие Солитьюда, потом, пожалуй, сошьёшь и украсишь вышивкой новые наволочки для подушек — прежние там, насколько помню, совсем рассыпались от старости. А дальше посмотрим. Видя, что он наконец замолк, она разжала кулаки, вздохнула и прошептала: — Я сделаю на суде всё, как будет нужно. И никто не обвинит меня в измене. — О да, сделаешь. Сегодня обед ярла проходил в одном из верхних покоев, а не в престольном чертоге. Подали нарезанную зелень, уху из лосося, запечённых в меду с пряностями начинённых маслинами и смоквой цыплят и золотистую икру. Даже Харальд помалкивал, хотя, принявшись за цыплят, Лайла, Ульфрик и Галмар взялись обсуждать сначала вчерашний пир и ожидавшийся в этом году урожай, затем, уже после второй перемены, вспомнили про убийство Вигнара. Подавальщики пока сновали вокруг, убирая посуду и подавая сладкие блюда и напитки, так что разговор вёлся довольно сдержанный. Но вскоре Лайла, велев прислуге удалиться, прямо спросила: — В прошлый раз для моего вопроса обстановка была неподходящей. Известно ли вам, кто застрелил Вигнара? Без тени сомнения Ульфрик отвечал: — Ольфина пока не знает. Следов осталось слишком мало, хотя можно предположить по некоторым из них, что это сделал убийца из Тёмного Братства. — Вот значит как! Мы посчитали, что уж скорее Империя или эльфы подослали того убийцу, ведь Тёмное Братство, кажется, давно сгинуло. У меня нет никаких сведений о нём уже несколько лет. В Рифте они себя не проявляли, во всяком случае. Но если эти гнусные твари лишь затаились, то мы должны отыскать и истребить их. Хотя не верится мне. Ульфрик и Галмар всецело согласились, что Тёмное Братство должно быть уничтожено. Элисиф тут решила вмешаться: — Послушайте. Пенитус Окулатус имели сведения о Тёмном Братстве, мне это точно известно. Вы разбирали их записи и письма? Галмар ответил: — При взятии Драконьего Моста Одавинг сжёг их казармы, и все бумаги погибли в огне. — А воины? Хоть кого-то оставили в живых? Допросите. Тёмное Братство опасно для каждого из нас. Ульфрик и Галмар переглянулись, и последний продолжил: — Да, кто-то из тех воинов сейчас в плену. Их допросят, если в том появится нужда. Лайла добавила: — Кажется, двое поверенных Пенитус Окулатус содержатся в одной из наших темниц то ли на Тревской заставе, то ли в Миствейл. Но ещё уточню. Некоторое время все трое обсуждали, что нужно сделать для следствия и поисков, скольких людей отрядить и какие распоряжения отдать, хотя Лайла говорила без особого воодушевления. Сидевший рядом с матерью Харальд несколько раз вмешивался, и по его словам отчётливо виделось, что он сомневается в опасности Братства, как и в самом его существовании. Наконец, в середине очередного его высказывания Элисиф не выдержала: — Тёмное Братство не сгинуло, Харальд. Тебе недостаточно моего слова? Харальд насупился: — А почему ты уверена в этом? — Генерал Туллий знал о расследованиях Пенитус Окулатус. В последний день перед взятием Солитьюда он рассказал о Тёмном Братстве мне, предполагая, что меня оставят в живых, и я передам сведения о нём новому правителю Скайрима. — Почему же ты раньше не сказала? — спросил Ульфрик. — А ты разве стал бы меня слушать? Когда мне было говорить об этом? — В любой день. Просто сказать. — Да? — Элисиф с большим сомнением покачала головой. — И ты бы мне поверил? По правде говоря, она совсем позабыла об этом за всеми волнениями, каждый раз откладывая на более удобное время или лучшее настроение Ульфрика, а в последние дни позабыла о Тёмном Братстве совершенно, несмотря на тревогу об убийстве Вигнара. — Довольно. Что тебе известно? — У Пенитус Окулатус имелись сведения о примерном расположении возможного убежища Тёмного Братства. В фолкритских лесах к западу от города, но в точности осталось невыясненным. Также командир Марон знал и тайное слово, назначенное открыть зачарованную дверь убежища. Наверняка с того времени уже поменяли. И не припоминаю его сейчас. Ульфрик и Галмар внимательно слушали, а Харальд не унимался: — Теперь мы должны поверить словам имперского генерала? — Туллий не стал бы обманывать меня. И для чего, когда город вот-вот возьмут? Лайла уложила ладонь на её руку: — Милая, возможно, ты преувеличиваешь. Да и разве ему сложно было бы обмануть тебя? Ульфрик вмешался: — Лайла, разве ты забыла? Я отправлял тебе письмо с подробным рассказом. Об одном юнце, который сбежал из приюта Вересков[3], вернулся в Виндхельм и в своём доме сотворял нечто похожее на Чёрное Таинство. Помнишь? Лайла призадумалась, потом путано ответила: — Это случилось почти в то же время, что и убийства Фригг и Фьотли, верно? Мы были в таком горе и ужасе… Я, должно быть, не обратила тогда должного внимания. Разыщу то письмо… Элисиф же спросила: — Что значит — похожее на Чёрное Таинство? Где отрок раздобыл череп, сердце и плоть для этого? Раскопал свежую могилу? — Не нужно говорить о таких вещах за столом, да сразу после свадьбы! — встрепенулась Лайла. — Пожалуйста, Ульфрик. У вас и в Виндхельме найдётся достаточно времени обсудить это. Но Ульфрик продолжил: — Однако, юнец на допросе сознался, что на призыв явился некий убийца, и он заказал этому убийце устранить смотрительницу приюта. Её действительно вскоре зарезали. Тайком, под покровом ночи[2]. — Да… Та милейшая старушка… Мавен сама была в таком горе, вы не представляете. И она считает, что это убийство совершили её враги, дабы запугать. Но уж никак не Тёмное Братство. Ульфрик едва только не закатил глаза, но от тяжёлого вздоха не удержался: — Что там ещё говорит Мавен? Что-нибудь насчёт Гильдии Воров? — Да. Заверяет меня, что Гильдия Воров укрощена и пребывает в страхе и смирении благодаря её влиянию. Не вижу причин ей в этом не верить. — Почему не видишь причин? Лайла смутилась: — Но… — Тебе понравилось бы, когда б Мавен сделалась бы ярлом вместо тебя? Ты ведь знаешь, она собиралась. Разменяй мы на хротгарских переговорах Рифт на Предел, она, придя сюда, уже не вернула бы тебе престол, когда б отбили владение обратно. Не сомневайся. После недолгого тяжёлого молчания Лайла тихо спросила: — Что же ты предлагаешь? Харальд собрался заговорить, но Ульфрик опередил его: — Харальд, я уверен, ты желаешь проводить госпожу Элисиф и госпожу Идгрод во двор на прогулку. Сегодня прекрасная погода. Ступайте. Тот поднялся, поклонился. Элисиф, обойдя стол и подхватив Идгрод под руку, обернулась напоследок: — «Тишина, брат мой». Таково то тайное слово. Ульфрик кивнул, махнул рукой в сторону двери — и они вышли. Ожидавшие в коридоре Гевьон и Хильде последовали за ними. Всю дорогу Харальд молчал, заговорил лишь под сенью деревьев в крепостном саду: — Верески и впрямь настойчиво тянутся к нашей власти, тут Ульфрик прав. Чего только стоит давнее стремление Мавен выдать за меня свою дочь или одну из племянниц, как и за Серлунда. А они все ведьмы и чернокнижницы. Хотя и Ульфрик давно обещал мне одну из своих племянниц. Удивляясь столь внезапной откровенности, Элисиф не удержалась от косого взгляда. Встретив раздражённые глаза, вновь отвернулась к Идгрод. А Харальд не унимался: — Но Фьотли погибла, а вслед за нею и Фригг. Нильсин сделалась наследницей владения, как вы знаете, и всё расстроилось. А ведь мне обещали её или Фьотли. И теперь Верески тянутся уже к Истмарку через руку новой наследницы. Вспомнив вчерашнее обещание Ульфрика насчёт женитьбы Хемминга на Нильсин, Элисиф лишь вздохнула, а Идгрод заверила: — До сих пор многие люди в Скайриме оплакивают Фригг и Фьотли. Мне рассказывали, как жестоко казнили Мясника за содеянное. Матушка считает, что после такого следовало вновь запретить чернокнижничество и призывательство мёртвых по всей стране, не только у нас в Хьялмарке, в Рифте и Истмарке, да хорошенько проверить, чему учат в Коллегии. Харальд покивал и продолжил: — Именно, давно пора запретить. Вот только теперь ты, Элисиф, будешь сидеть рядом с престолом Исграмора, а Ульфрик будто бы не собирается отдать мне Нильсин. Элисиф ответила: — Насчёт этого мне ничего не известно, если хочешь знать. Но у Ульфрика есть ещё одна двоюродная племянница — Дагни Вайтранская. И она сейчас живёт где-то в Истмарке или Винтерхолде. Но мне не ведомо, куда её упрятали. Он отмахнулся с прежним раздражением, потом протянул: — Слишком молода. Хотя… Тут сзади послышался радостный возглас. Довакин, скоро приблизившись, поклонился Харальду, поцеловал руки Элисиф и Идгрод и объявил: — Прекрасный денёк сегодня, правда? На главной площади выступают лицедеи и кукольники, которых я раньше не видал. Презабавные. Но, кажется, вы все чем-то опечалены? Харальд учтивейше спросил: — Тан Мьол и её спутники довольны вчерашним пиром, друг? — Да, весьма. А знаете, я сейчас отобедал у Вересков. Они так любезны! Но бедняжка Свана меня беспокоит, весьма плоха. Проводил сейчас Руну к Вайландрии за целебными травами для неё. Руна — славная девочка, не правда ли? Я бы удочерил её, имей такую возможность[4]. Вот, помню… Поведал ли ему Ульфрик о своих замыслах насчёт Вересков? И к чему это упоминание Руны и Сваны? Элисиф гадала об этом, пока Драконорождённый принялся беззаботно рассказывать о приключениях на пути в Рифтен, о городских делах, о только что встреченных площадных лицедеях с кукольниками. …он видел, как Алдуин сжигал Хелген, он обучался у Седобородых, убивал драконов и поглощал их души, летал по небу верхом на укрощённом драконе, восходил в Совнгард и говорил там с древними героями, Исграмором и Тсуном… едва ли мелкие людские заговоры вокруг несущественной людской власти могут взволновать и озаботить его. Но он определённо любит наблюдать и потешаться. Посмотрим. Наговорившись, Харальд с Довакином отправились поупражняться в военном дворе. Наблюдая, как они сражаются на мечах — причём Довакин явно намеренно подстраивался под неумелого в этом деле Харальда — Элисиф раздумывала взять меч и тоже биться с кем-нибудь, хотя бы с Идгрод, если та захочет, но едва ли им дозволят стражницы. На куда более скромном, чем в предыдущие вечера, пиру, на котором пелись те же песни и велись почти те же разговоры, Элисиф рассказала Ульфрику о сегодняшнем времяпрепровождении Довакина. Тот отвечал: — Он часто к ним захаживает, как и в те рифтенские подземелья, где прячется Гильдия Воров. — И тебе это представляется обыденным и заслуживающим доверия? Он лишь отмахнулся, и более они не разговаривали. Лайла мрачно молчала, зато Нура много и громко рассыпалась то о делах Асгейра в Солитьюде — сегодня пришло письмо от него, то о нуждах храмового хозяйства и прочих городских заботах. Позже, сидя на постели в покоях, Элисиф спросила: — А что насчёт ларца с подарками, который принесла мне Ингун. Где он? — Мы с этим разберёмся. А ты, надеюсь, достаточно хорошо усвоила, что следует думать, прежде чем творить невесть что. Но много волнуешься. Займись вышивкой. Или чем там ещё… Лайла подарила тебе книгу. Вот — читай. — Ты собрался отстранить меня от всего, это ясно. Глядя в потолок, он медленно вздохнул: — Как уже говорил. Когда мы приедем в Виндхельм, ты займёшься делом. Для начала выткешь большое полотно, изображающее взятие Вайтрана. — Нет! Не стану я ткать. — Следом за ним — ещё одно, размером, пожалуй, побольше первого. На нём — захваченный Солитьюд. — Ну уж нет! — Не любишь ткать? Тогда можно вышить по готовому полотнищу, не велика забота. Всё, чего пожелаете, госпожа моя. — Могу сшить тебе рубашку. Или выткать маленькую скатерть в покои. Но не более, ясно? Он не слушал: — А потом тебе уже станет не до того. Колыбель, пелёнки, всё остальное… Недолго помолчав, она сказала: — Можешь думать себе что угодно, но при мне в Солитьюде и всём владении не свирепствовали воры, и знатных девиц не убивали на улицах, а малые дети не призывали Тёмное Братство. Да, кстати, Эрикур, которого ты поставил ярлом, ведёт дела с рифтенскими ворами. Не знал? Мы собирались обвинить его в этом, когда нашли бы больше свидетельств, чем у нас имелось, но не успели из-за войны. — Ах, вот как. — Так что прими во внимание его связи с Гильдией Воров и с Империей. Не сомневайся, он переметнётся к твоим врагам при первой возможности и откроет солитьюдскую пристань для вражеского войска. Будь оно даже с Саммерсета! — И?.. — Гисли очень давно считает себя во всём обделённой. Думаю, сейчас она особенно остро горюет об этом. А я могу назвать её своим другом, она ни в чём не проявляла лукавства или нечестности ни ко мне, ни к Торугу, ни к Фолку. Пока я твоя королева, ты можешь рассчитывать на её верность. Если ничего не изменилось. И если он пока не выдал её замуж за кого-нибудь и не услал из Хаафингара куда подальше. — В самом деле надеешься на её преданность? Элисиф пожала плечами и продолжила: — Если Гисли тебя не устраивает, то мой тан, Брюлин, которая теперь в опале, всегда открыто выражала сочувствие тебе и Братьям Бури, как и многие из её клана. Я также могу рассчитывать на её преданность. Странно, что выбор твой пал на Эрикура[5]. Раз Ульфрик собрался уничтожить старый влиятельный клан, то почему бы и ей не попробовать разобраться с Эрикуром? Заодно устроить Гисли как той хотелось бы. Она, может, и поплачет о старшем брате, да только совсем недолго. Когда сидишь на престоле, плакать некогда. — Надо же, госпожа. Сколько в тебе хитрости и тайного умысла, не подумал бы. Хотя твоя хитрость и умыслы просты. — А какие умыслы от меня тебе нужны? — Как раз такие сойдут. Но мы заболтались. Спи. Он привлёк её под одеяло, сграбастал своей ручищей, прижал к себе, уложив тяжёлую ладонь сзади пониже поясницы, и она невольно упёрлась ладонями ему в грудь, ощущая под пальцами толстую кручёную цепочку оберега Талоса, вышивку на распахнутом вороте рубахи и завитки волос под шёлком ткани и в разрезе ворота. От него вновь пахло травяным мылом, особенно от бороды. Даже эти повелительные объятия служили показать его власть над нею… а может, ему просто хотелось держать в руках и прижимать к себе мягкое женское тело — ведь это приятно. Было непривычно жарко и тесно, совсем не так, как с Идгрод, и, некоторое время промаявшись, она попыталась вывернуться, на что он резко схватил её за косы и потянул, вынуждая запрокинуть голову. Прошипел: — Ты будешь делать, как мне угодно. Не смей возражать. — Пусти! — Повинуйся. Ты повинуешься? И вновь резко потянул. Она попыталась вырваться, но хватка сделалась лишь сильнее. Время тянулось, и он ждал. Едва умея вздохнуть, она прошептала: — Да. — Не слышу. — Да! Повинуюсь. Всё же он выпустил её, потом властно поцеловал в губы и, наконец, спокойно лёг. Решив, что вывернется позже, когда он уснёт, она вновь покорно преклонила голову на его плечо и вытянула свободную руку, чтобы уложить ладонь ему на поясницу. В уголках глаз защипало, но, отдышавшись, она заставила себя ни о чём не думать. …Столп крепости на склоне Бега исполинов и впрямь оказался высоким, серым и мрачным. Сидя на крыше, среди гудящих ветров, Элисиф читала какую-то душно-неприятную книгу про войны с даэдра, и никак не могла отложить прочь, зная, что это единственная здесь книга. Потом, наглядевшись на город внизу, прямо под самыми стенами крепости — он походил одновременно на Виндхельм и на Рифтен, она спустилась вниз, сразу в подклет, и там её заключила в нескромные объятия одна из служанок. Забралась ладонями под юбки, шепча что-то о том, как королеве одиноко без короля, затем впилась губами ей в губы. Элисиф в негодовании оттолкнула её и прогнала прочь. Тут же заметила, что у неё при себе свёрток с младенцем, который, кажется, всё время был при ней. Скоро за стенами раздались звуки боевых рогов и топот множества ног, ржание лошадей, собачий лай и крики. Тут же её стражницы ворвались в двери, приблизились — и оказалось, что это вовсе не Сёстры Бури, а альтмерки прямиком из Талморского посольства — всё это время Гевьон и Холмгейра лишь прятались под людскими личинами. Они окружили и, не слушая возмущённого крика, вырвали из рук младенца, чьи золотые кудряшки и пронзительно-синие глаза она едва успела рассмотреть. А потом скрылись за входными дверьми. Когда она подбежала, те уже оказались заперты, и на громкий стук и крики никто не отозвался. Долго била кулаками в неприступные створки, пока силы не оставили, по разбитым ладоням не потекла густая яркая кровь, а голос не охрип, потом прошептала: «Откройте»… и проснулась. Ульфрик отстранял её от себя, вглядываясь в лицо. В утреннем полумраке его зелёные глаза казались серо-жёлтыми. Едва ворочая языком, она прошептала: — Я говорила во сне? — Неразборчиво. — Ты… Наверное, что-то… Отпусти, мне душно. Он всё же выпустил её, и она откатилась подальше, отвернулась и попыталась вновь заснуть. Духота и тёплое одеяло тяжело давили. Скоро она откинула одеяло и села, свесив ноги на пол. Не в силах молчать, прошептала в темноту: — Видела сейчас, будто альтмерки из посольства отобрали у меня моё новорождённое дитя, унесли и, наверное, бросили псам на растерзание. А может, не из посольства. Может, из завоевательного войска с Саммерсета. Ведь ничего подобного никогда не случится, король? — Не случится. Талморская сука приснилась? — Нет. Эленвен там не было. Кстати, почему ты называешь её так? — Предлагаешь слепо восхищаться ею, как ты и Туллий? Ну, ладно уж. Спи. Рассвет заглядывал в опочивальню, занавесь перед приоткрытым окошком колыхалась под потоками утреннего ветерка, но над замком пока висела тишина. — Пожалуйста… Не отправляй меня в тот замок. Я там сойду с ума, слышишь? — Не отправлю, уймись. — Не шути так со мной больше. — Да спи уже. Весь день не отпускало воспоминание увиденного под утро. Не вытерпев, она рассказала Идгрод о намерении Ульфрика сослать её в горную крепость и об увиденном, о том, как талморцы вырывают у неё младенца, как уносят с собой и запирают крепостные ворота, как она разбивает в кровь руки, пытаясь пробиться. Идгрод призадумалась, потом ответила: — Знаешь, порой Вермина насылает дурные видения, дурные предчувствия, особенно о том, что занимает человека более всего в жизни. В первую очередь любит туманить разум тем, кто близок к власти. Опасно поддаваться таким волнениям и страху. Хотя обычно сон — это просто сон. Много у тебя было вещих снов? Сбывавшихся предчувствий? — Не так уж и много за всю жизнь — не больше, чем у других, кажется, — рассеянно отвечала Элисиф, пытаясь вспомнить, часто ли удавалось предвидеть будущее. По всему выходило, что слишком часто — уж точно чаще, чем хотелось бы. После полдника они навестили сиротский дом при храме Мары. В чистых светёлках и на поварне, в просторных ткацких, плотницких, мыловарне и гончарне увидели они худых, но не тощих детей с чистыми руками, лицами и волосами, в заштопанной и выстиранной одежде. Матушка Диния с печалью поведала, что мест всем страждущим не хватает, пожертвований тоже часто не достаёт, но жрецы стараются поддерживать порядок и чистоту. И что из-за войны и нападений драконов сирот становится всё больше, так что необходимость в пристройке, а то и в строительстве нового здания всё острее. И что Марамал обращался с прошением об этом к ярлу, но пока не получил ответа. Элисиф ответила: — У ярла Лайлы много забот, матушка. Я напомню ей о прошении Марамала. Возможно, в казне найдутся средства. Средств в казне после присвоения состояния Вересков должно изрядно поприбавиться. Но едва ли даже Лайла со всей своей напускной сердобольностью озаботится делами храма. Возможно, Нильсин займётся заботой о сиротах и убогих, когда станет женой наследника владения? Вечером, когда пир едва успел начаться, и любимая придворная певица со своими игрецами успели исполнить лишь первую песенку, двери чертога медленно распахнулись. На пороге показались тан Мьол, её хускарл и Довакин. Мьол вышла вперёд: — Госпожа ярл! Госпожа ярл, прошу слова! Твёрдый низковатый голос вольно разнёсся над чертогом. Игрецы притихли, взгляды повернулись к вошедшим. — Я Мьол Львица, тан нашего ярла. Вы все знаете меня, добрые горожане. Вот уж несколько лет я борюсь с Гильдией Воров, что обирает и запугивает нас. Наверняка каждому рифтенцу доставалось от них. Ярл ответила ей: — Нам известно всё это, Мьол. Сейчас ты хочешь рассказать что-то новое? — Да. Все мы также знаем семейство Чёрный Вереск. Народ нестройно загудел. Воины Братьев Бури, до того тихо перебегавшие, заняли, кажется, окончательные места по краям чертога и вокруг тех скамей, где сидели Верески. Сегодня здесь не было ни одного городского стража, ни одного местного Брата Бури, а лишь те, кто прибыл вместе с Ульфриком. Мьол продолжала говорить: — Все мы знаем об их гнусных делах, о поборах и подкупах, о связях с Гильдией Воров. Ярл Лайла, я прошу вас обратить внимание. У меня при себе несколько писем, написанных рукой Мавен Чёрный Вереск. Мавен наконец опомнилась: — Да заткните её уже кто-нибудь! Что за беспредел? Лайла? Но та не ответила, а Мьол достала из поясной сумы несколько бумаг и вытянула вверх: — Вот. Здесь переписка Мавен с Тёмным Братством, с главарями Гильдии Воров, а также иные свидетельства о преступлениях клана. Только что доблестные воины под руководством Довакина обыскали главную усадьбу Вересков, а кроме того, прошли огнём и мечом по городским подземельям. Многие из воров схвачены, остальные убиты. Голос Мьол победно звенел, а Довакин рядом с нею улыбался всё шире. Народ же продолжал гудеть, многие из Вересков повскакивали с мест. Кто-то направился в сторону Мьол, доставая оружие, но стражи перехватили их. Очень скоро все Верески и их слуги оказались схвачены. Мавен, похоже, утратила дар речи от возмущения — или, уж скорее, ей в этом помог стоявший рядом Вунферт. А вот Нура Снегоход, скоро придя в себя, во всеуслышание объявила: — Возмутительно, Мавен! Возмутительно! Наш Асгейр ничего не знает об этом всём. Лайла, прими во внимание. Знай он хоть что-то, не разделил бы денежные дела со столь гнусными людьми. Нура продолжала негодовать, когда взятых под стражу уводили прочь, хотя довольно скоро утешилась: — Лайла, душа моя, напоминаю, что половина медоварен этого клана принадлежит Снегоходам, так как Асгейр делил с ними хозяйственные и денежные заботы напополам. Лайла отвечала: — Разумеется, дорогая, мы всё это помним.