Мудрый не доверяет дракону

Допоздна Элисиф то пыталась заснуть, то смотрела в окно на ночные небеса и тёмные очертания крепостных стен и деревьев, озарённые розово-сизым светом лун. Наконец, Ульфрик пришёл. Разделся, вымыл руки и тут же лёг. Когда она, не решаясь ни о чём спрашивать, тихо забралась под одеяло с другой стороны постели, соизволил сказать: — Мавен не знает, что ты жахалась с Хеммингом. Это сильно облегчает дело. Видя, что он не собирается продолжать, она осторожно зашептала: — Но как же… — Это точно. Вунферт применил одурманивание разума и зелье для развязывания языка. Даже опытный чаровник под таким воздействием не солжёт. А такой сумасбродный глупец, как Хемминг — уж тем более. Похоже, она просто глумилась в том разговоре после службы. Элисиф прошептала: — Хорошо. На что он крепко ухватил её за подбородок и притянул к себе: — Конечно, хорошо! Следовало тебе пойти послушать, чего он про тебя наговорил. От его сыроватой на ощупь холодной руки пахло цветочным мылом. Стараясь не шевелиться и едва двигая губами под его хваткой, она ответила: — Наплевать. Он уже мертвец, как и все они. Так ведь? Похоже, удивившись таким словам, он выпустил её, отвернулся и скоро уснул, а она ещё некоторое время думала о допросах и скором суде и вспоминала те суды, когда сама выносила смертный приговор — особенно самый первый свой суд, на котором приговорила к отсечению головы того предателя, что открыл перед убегавшим из Солитьюда Ульфриком городские ворота. Наутро перед ярлом и двором провели схваченных вчера обитателей городских подземелий. Каждого ночью хорошо допрашивали, так что выглядели все они соответствующе. Из престольного чертога после завтрака вынесли все столы, а часть скамей расставили на высоком месте по обе стороны от престола, дабы присутствующим было удобно смотреть. После всех приготовлений их повели из входной двери, скованных по рукам и ногам. Сначала трёх женщин, следом — пятерых мужчин. Наконец, молодая особа, тонкая, довольно ошалевшего вида, предстала перед высоким местом. Её поставили на колени, и стало видно, что она недурна лицом и ладно сложена. Рассыпались по плечам всклокоченные серебристые волосы. Довакин представил её: — Векс, наводчица. Хорошо посвящена в дела Гильдии. На допросе рассказала очень многое. Та закричала высоким неприятным голосом, надтреснутым и сорванным: — Предатель! Обманщик! Проклятие Ноктюрнал падёт на тебя! Возмущённый гул прокатился по чертогу, а Нура под одобрительные кивки громко объявила: — Они ещё и даэдрапоклонники! Мерзость! Отвратительная мерзость! Аэдра покарают тебя, дитя. Лайла поддержала её: — В самом деле, подобного мы не ожидали. Нет места почитанию даэдра на скайримской земле. Кто следующий? Притихшую Векс подняли и отвели в сторону, а на её место поставили вторую женщину, темнокожую и с проседью в чёрных волосах. Вид она имела ещё более ошалевший, да и глаза выглядели заплаканными и опухшими. — Тонилла, скупщица краденого. Муж её, Векел, тоже вор и преступник, убит вчера. На допросе показала немалую сговорчивость. Тонилла яростно смотрела на Довакина и других присутствующих, будто силясь что-нибудь выкрикнуть. Но то ли не нашла слов, то ли избили её слишком сильно — так и осталась молчать. Скоро её так же, как и Векс, подняли и отвели подальше, а следом поставили третью женщину. Тёмные косы её растрепались, словно не переплетаемые несколько дней, а на редкой красоты бледном лице ярко светились пронзительно-синие глаза. Она явно очень не хотела становиться на колени, так что Лайла даже нестрого осадила стражей: — Да оставьте, пускай держится на ногах, раз того желает. Какая красавица, надо же. Как тебя зовут? — Сапфир! — резко и непочтительно отвечала та. — Сапфир! Потому что я люблю красть сапфиры! И краду! Она попыталась вырваться, и, перехватив покрепче, её тоже отвели в сторону под возмущённый гул голосов, а Лайла отстранённо произнесла: — Падшие создания. Такой красивой девушке среди воров совсем не место. Нура на это сказала: — Но мы видим, мой ярл, насколько глубоко в их сердца проникла скверна. Как и отрицание света аэдра. Почитатели Дочери Сумрака, кто бы мог подумать! Подвели следующего — крепкого здоровяка с растрёпанными длинными светлыми волосами, бородкой и наколками или раскрасом из двух тёмно-красных узорчатых полос на каждой скуле. Через лоб его шла розовая повязка, засохшие багровые струйки тянулись вниз от носа и подбородка, а одежда местами изорвалась. Довакин представил и его: — Тринн, костолом и пособник в мелких делах. Долго промышлял на Белом Береге в разбойничьем клане, грабил, убивал, насиловал. Лет пять назад прибился к Гильдии. Иногда подрабатывал и непосредственно на Чёрных Вересков, по их указанию побивая кого-нибудь. Тот молчал, лишь тяжело дышал и закатывал глаза. Следующим оказался тонкий низкорослый человек с таким же избитым лицом. Взгляд его неспокойно метался по присутствующим. Довакин же продолжил: — Випир Живчик, как он себя называет. Рядовой вор-щипач и болтун, каких мало. Промышлял не только в Рифте. Однажды, по его собственному рассказу, вместе с девицей Векс после очередного дела скрываясь от видхельмской стражи, позабыл про своего коня и пробежал пешком чуть ли не без остановок от Виндхельма до самого Рифтена, да за один день, представляете? Многие из придворных и Братьев Бури принялись смеяться, а Галмар прогудел: — Вот же враньё! Уж не меньше трёх дней скакать, загнав трёх или четырёх скакунов, а не бежать одному такому хилому дураку своими ногами. Тут уж даже Лайла и Харальд рассмеялись. Вайландрия прикрыла рот ладонью, явно веселясь, а Серлунд улыбнулся. Кажется, только Мьол Львица сохраняла спокойную строгость на лице. Следом шли человек по имени Рун — имперец лет тридцати-тридцати пяти родом из Солитьюда, и босмер Нируин — судя по словам Довакина, тот происходил из богатой и знатной валенвудской семьи, во всём благополучной, но однажды ему наскучила спокойная безбедная жизнь, и он связался поначалу с местной воровской сворой, Серебряными Полумесяцами, а около тридцати лет назад перебрался в Скайрим, вступил в ряды рифтенских воров и с тех пор промышлял здесь. Снегоходы и Лайла особенно вознегодовали, выслушав эту историю. Под всеобщие одобрительные кивки Лайла заявила: — Тебя бы, благородный Нируин, наказать по-особому. Многие становятся разбойниками и ворами, пытаясь прокормиться, но уж такое… Двор всегда восхищался твоими образованностью и воспитанием, вкусом и удачливостью, а ты оказался гнусным обманщиком! [1] Тот ответил: — Ты так не печалься, мой ярл. Тебе ещё многое откроется в этом расследовании — и о многих. И громко рассмеялся. И продолжал веселиться, когда его увели от престола, а на его место поставили пожилого человека с лысой головой и запавшими глазами. Довакин представил и его: — Делвин Меллори. Многие из высшего общества Рифта наверняка его тоже знают.[2] Один из главарей Гильдии, наводчик и наниматель, привёл многих к их дурному ремеслу. Последние три десятка лет потворствует и даэдрапоклонничеству. Остальных важных воров, которые успели ускользнуть или не были вчера найдены в городе, мы ищем, госпожа ярл. Довакин поклонился Лайле, и та встрепенулась: — Почитатели Дочери Сумрака, ну надо же! В моем городе! Возмутительно! А ведь в Виндхельме, как помню, год или два назад накрыли подобное сборище воров, только пришлых, с Саммерсета? Ульфрик кивнул, а Галмар пояснил: — Верно, было такое. Альтмерская гнусь орудовала во владении. Десяток альтмеров держали схрон в пещере на склонах к озеру Йоргрим, да, кроме того, даже и в самом Виндхельме подрядили кое-кого себе в помощь. Скупщицу краденого как раз. Половину тех воров при задержании тоже поубивали, остальные сейчас дожидаются казни. Странно, что среди этих ни одного альтмера. Лайла кивнула ему и, обратясь к остальным присутствующим, жестко произнесла: — Никто из этих дурных людей и меров не избежит правосудия. Каждый получит по заслугам. Стража, уведите. Когда их вывели прочь, сотник стражи отчитался: — Госпожа ярл, оных схваченных, выяснив имена, допрашивали почти до утра. Все те их слова, в чьей правдивости у нас нет сомнений, указывают на существование слаженной воровской и прочей преступной деятельности как в Рифтене и владении, так и по всему Скайриму. В ближайшие дни мы призовем пострадавших от них горожан для дачи свидетельств. — Вы проделали достойную работу. Ступай отдыхать, как и твои люди. Сотник поклонился и вышел вместе со своими подчиненными, а присутствующие тут же принялись нестройно гудеть. По знаку Лайлы Унмид Снегоход громко потребовал: — Тишина! Тишина! Быстро примолкшему народу Лайла объявила: — А теперь следует пойти на службу. Вознести молитву Талосу, дабы он даровал нам силу духа, Акатошу, дабы он помог нам разобраться в хитрых бесчинствах гнусных преступников, и Джулианосу, дабы он осветил наш праведный путь светом своей истины и мудрости. И всем прочим из Девяти. Многие согласно закивали, и все потянулись к выходу из чертога. Напоследок, коротко перемолвившись с Нурой, Лайла добавила: — Нынче пойдем в замковую часовню, не в рощу. Харальд сегодня, как и вчера вечером, был непривычно молчалив, и тревожное удивление почти не сходило с его лица. Серлунд и Вайландрия, которых Элисиф видела среди толпы у одной из стен чертога, сохраняли непоколебимое спокойствие. А вот управительница Ануриэль словно бы волновалась — хотя Элисиф почти не видела её, так как стояла та рядом с престолом. Но сейчас, под руку с Ульфриком направившись к выходу, она едва ли не лицом к лицу с нею столкнулась. Та резко вздохнула, поклонилась и поспешила скрыться с глаз. Когда они шли по одному из переходов к домовой часовне, Элисиф прошептала: — Управительница странно волнуется. Так глянула на тебя, словно ты обещал ей расправу, не меньше. — Она работала на Мавен. К тому же, с Унмидом они любовники, хотя это, кажется, всем здесь известно, кроме Лайлы и Нуры. — Это всё Довакин наболтал? — Не только он, представь себе. Они дошли до выхода из замка и спустились по лестнице в рощицу в одном из внутренних дворов крепости. За несколькими рядами березок, осин и кленов возвышалась часовня из потемневшего от времени дерева, которая походила одновременно на храм Мары и на часовни Акатоша в Сиродиле. Нура со своими жрецами, служители Мары и других богов уже торопились зайти туда, дабы подготовиться к службе. Придворные и гости ярла собрались перед храмом. Нура была не менее многословна, чем в другие дни, только, кроме прочего, восхваляла ещё и тана Мьол и Довакина за их доблесть, смелость и честь — впрочем, не менее надоедливо, чем в других своих речах вспоминала Ульфрика с его доблестью, смелостью и честью. А после скромного обеда, на котором Лайла мрачно молчала, и прочие присутствующие помалкивали по её примеру, Ульфрик проводил Элисиф в покои. Попутно забрав пару кое-каких своих мелких вещей, собрался уходить. Элисиф вслед спросила: — Вам ведь будут зачитывать всё сказанное на допросах? Я хотела бы послушать. Мысли о предстоящем суде и о том, что Мавен не ведает о связи своего сына с нею, не давали покоя. Она беспрестанно просчитывала возможные пути событий, что ожидают её на суде, и всякий раз получался новый неприятный исход. — Тебя ждет вышивка, не забыла? Твои стражи упоминали, что в Солитьюде ты вышивала то ли охоту, то ли битву. И захватила с собой в дорогу. — Охоту на оленя в лесах под Солитьюдом, — угрюмо отвечала Элисиф. Полотно с вышивкой давно было заброшено и уложено чуть ли не на дно её походного сундука в короб с прочим рукоделием. Хотя в любой час можно взять чистый кусок ткани и начать другую вышивку, к тому же среди прочих подарков ей преподнесли и богатый швейный набор, а с ним несколько больших мотков тончайшей льняной пряжи, весьма добротную шерсть и с десяток моточков шелка. — Вообще-то, не вижу беды в том, чтобы захватить с собой рукоделие. Это слушать не мешает. Тебе нужны перчатки для боевых упражнений? Могу связать иглой.[3] Он рассмеялся: — Зачем тебе это слушать? Только зря разволнуешься. А перчатки свяжи, не помешают, — наблюдая перемену в её лице, он ещё больше развеселился. — Да что ж такое, тут же расхотела! — Тогда уж продолжу вышивать… что-нибудь. Или читать, как ты велел. — Да хоть спи и ешь всё время. Она постаралась ни единым движением не отвечать на эти слова, и, вроде бы, вполне успешно. — В самом деле, зря я заговорила о таком. Ясно ведь, что ты не позволил бы. — А ты плохо просишь. Неправильно, — вдруг он резко притянул ее за обе руки, поцеловал в губы, потом ухватил сзади пониже поясницы, от чего она едва не вскрикнула, но, сдержавшись, лишь удивленно вздохнула. Не отваживаясь оттолкнуть его, опустила взгляд и тихо проговорила: — Не вижу, в чем моя просьба неправильна. Хотя этой ночью он не притрагивался к ней, она ожидала, что вновь придется принимать его ртом. Похоже, сегодня этого уже не избежать. Поежившись от неприятного воспоминания и ожидаемого продолжения, она высвободила ладонь из его руки. Но он тут же ухватил её за плечо, неспешно провел пальцами по губам: — Неужели? — Пожалуйста. Я ничего не хочу. Невозможно, чтобы у тебя не было любовницы среди Сестёр Бури. Пойди к ней. — Опять что-то новое. Раз не хочешь, нечего и просить. Займись своими делами. — Как скажешь. Тут он вновь притянул её и, ловя её взгляд, прошептал: — Выпьешь сейчас кое-какое другое зелье, и кровь прекратится. Этой ночью отжарю тебя так, чтобы и встать не могла. — Нет… — Да. Он ушёл, и она неподвижно простояла некоторое время, не отрывая взгляда от двери. Опомнившись, мотнула головой, прошла вглубь опочивальни и села на постель. Надо бы позвать Идгрод и придумать, чем заняться. Хотелось биться на мечах — слишком давно она этого не делала, и как можно скорее следует заняться учебным боем, как и стрельбой из лука, пока навык не пропал, да руки не ослабели.[4] Очень скоро явился Вунферт со своими зельями. Вытащил небольшую склянку из наплечной сумы, поставил на стол, следом достал тонкую ложечку из дымного стекла и протянул Элисиф: — Разведите в кубке воды ложку этого средства и выпейте, госпожа. Так велел наш ярл. — Я не хотела бы, чародей. Не навредит ли оно мне? — Не навредит, будьте спокойны. — Знаешь ли ты женщин, которые принимали это средство и то, полынное, а потом благополучно рожали здоровых детей? — Знаю, госпожа моя. Кроме того, есть средство, заставляющее зачать с первого же раза. Оно так же безопасно, поверьте. Негодование неудержимо поднялось внутри. Сев за стол и беря склянку, она жёстко спросила: — Почему тогда он не напоил меня тем зельем и не взял в ночь падения Солитьюда? И сейчас я была бы брюхата, и не нужно было бы меня касаться, разве нет? С громким хлопком пробка вышла из горлышка, хотя, чтобы вытащить её, пришлось приложить некоторое усилие. На приклеенном к тёмно-зелёному непрозрачному стеклу клочке бумаги значилось: «Для немедленного прекращения женской крови». Наверное, Сёстры Бури или служанки в Королевском Дворце порой вынуждены были принимать это, как и полынное зелье? Но, вероятно, Вунферт варил их вовсе не только по желанию Ульфрика, а также и чтобы сбывать внутри войска? — Если госпожа так желает ребёнка, зачем же перед свадьбой приняла тот подарок от маленькой травницы? А если опрокинуть или уронить эту склянку? Рука дернулась, но Элисиф всё же отмерила, сколько сказали, разбавила водой и выпила. Закупорила склянку и поставила на стол рядом с ложечкой. Вунферт подобрал свои вещицы и с добрейшей улыбкой поклонился. Элисиф спокойно обронила: — Ему я уже всё сказала. И я благодарю тебя, чародей. Извини за мою мнительность. И если была невежлива с тобою, тоже извиняюсь. С прежней улыбкой и поклоном он вышел, а Элисиф так и осталась сидеть за столом, прислушиваясь к ощущениям и думая о Вунферте. Он опасен. С ним следует обходиться вежливо и благожелательно. Вероятно, опаснее него никого не найти во всём Скайриме — не считая, разве только, Довакина? Хотя, в Коллегии Магов живут ещё один умелый призыватель мёртвых и особе искусная в чарах Разрушения альтмерка, да и морфальский придворный чародей, следовало думать, не слабее. Но они далеко, а Вунферт будет варить для неё зелья, осматривать её брюхатую и, вероятно, присутствовать при её родах. Надо бы подумать над тем, чтобы подарить ему что-нибудь ценное и приятное. Скоро пришла Идгрод, и они разобрали походный сундук. Под мешком с исподним и рубахами, под несколькими платьями, шерстяным плащом, мешком чулок и носков, мешком с туфельками, кожаной сумкой с сапогами и сандалиями, да парой других вещей нашлась коробка с рукодельным набором, моточками ниток, лентами, складными пяльцами и той самой вышивкой. Они расстелили кусок ткани длиной в два локтя и шириной в локоть на полу перед одним из окон, чтобы получше разглядеть под солнечными лучами. В левом верхнем углу высилась солитьюдская скала с крепостной стеной и столпами Мрачного замка и Синего дворца, ниже по всей длине полотна рос лес из елей, сосен и березок, по низу торчала из бурой земли кое-где травка пучками, а посередине всадники в богатых одеждах и на прекрасных скакунах преследовали оленя, и две тонконогие гончие загоняли того с двух сторон. Рыжие пряди, усы и борода, а также синие глаза того всадника, что мчался прямо вслед за гончими и оленем, выделялись особенно ярко, как и золотые одежды и серебряные меха. Следом скакала на белом коне всадница с развевающимися на ветру пышными косами того же цвета, что и волосы первого всадника, с точно такими же глазами и в почти таком же одеянии. Натянутые луки обоих тоже уже были вышиты, а вот трое других охотников пока едва обозначались, как и деревья посередине и справа, а также олень и трава. Идгрод провела пальцами по голове и одеждам рыжеволосого всадника, а потом по косам и плащу всадницы: — Торуг. Это ведь Торуг. А это ты. Элисиф кивнула и тоже коснулась всадников, потом оленя и трав: — Стражницы расказали Ульфрику про эту мою работу, хотя я не занималась ею в дороге, а лишь уложила в сундук вместе с прочим рукоделием, когда собиралась. Тайком отпорола наши короны на следующий день после захвата Солитьюда. Когда укладывала к швейному набору, они подсмотрели и запомнили. — Что-нибудь сказали? — Спросили, кто это. Ответила, что это мои родители. Отец был такой же рыжий, как и дядюшка Истлод, и как наш с Торугом дед — старый король[5]. Слёзы уже некоторое время подступали к горлу, и, наконец, взгляд затуманился, в носу защипало, и она сцепила зубы. По щекам прочертило горячие дорожки. Голос зазвучал предательски тонко: — Нельзя было брать это. Лучше бы подарила Виттории или Гисли. Или сожгла бы в очаге. Идгрод с печальным вздохом потянулась обнять её, и Элисиф расплакалась, почти не сдерживаясь — кажется, впервые со дня падения Солитьюда — по каждому, кого она потеряла. Когда они разняли объятия, оказалось, что у Идгрод лицо тоже мокрое от слёз. И она прошептала: — Я по нему тоже тоскую иногда. Невозможно забыть его. — Ох, ну что ты… Некоторое время они смотрели на вышивку, затем Элисиф прошептала: — Сожгу. — Не надо! — Сожгу. Что ещё с этим делать? Скажу ему, что ошиблась, что это шитьё уехало в Виндхельм с прочими вещами, а там он и забудет. — Стражницы напомнят. — Ну… да. Наверняка. Она поднялась и отошла к постели, по пути складывая полотно. Уложила его на дно короба, сверху отправила моточки ниток, коробочку с вышивальным набором, коробочку с набором для шитья, пяльцы и несколько полос ткани, на которых делалась вышивка для рукавов, ворота и подола. Закрывая крышку на засовчики, проговорила: — Может, я ещё отправлюсь в заключение в ту крепость, в Виндхельме и не побываю, так что у меня будет достаточно времени на любое занятие, какое мне дозволят. Идгрод села напротив. Элисиф улыбнулась ей, и Идгрод коснулась её плеча: — Галмар говорит, Ульфрик давно задумывал раздавить Вересков, особенно после хротгарских переговоров, но было не до того, да и Лайла противилась. — А Лайла сама точно не работает на Мавен? Или Харальд? — Элисиф невольно рассмеялась. — Хотя ему-то уж ни к чему. Или их настолько запугали, что они не решаются ничего предпринять. — Возможно. Но суд этот в любом случае очень опасен и для Ульфрика, и для Лайлы. Как и для каждого из нас. Верески слишком влиятельны, чтобы вот так их взять под стражу. Слишком много у них связей и богатств. — Торуг был королём. И никто ничего Ульфрику не сделал за его убийство. Связи и происхождение порой ничего не стоят, а до богатства всегда найдутся желающие. Снегоходы уже заявили права на половину черновересковых медоварен, чему тут удивляться. Идгрод кивнула: — Да, меня вчера повеселило, как быстро госпожа Нура нашлась. Остальные медоварни поделят между собой рифтенские банки и Крепкий Щит, наверное — если из них до сих пор кто остался — и если Свана с дитём не умрут родами. Хотела бы я ей помочь, как помогала Лами. Я умею. — Значит, поможешь, — не в силах более говорить о суде, Элисиф поднялась, подошла к столу и налила себе ягодного сока. Съела несколько орешков в меду. — А сколько у Лами деток, я подзабыла? Идгрод дружила с травницей, что жила рядом с мостом через Хьял немного севернее дома ярлов и держала единственную в Морфале травницкую лавочку с забавным названием, которое Элисиф сейчас не припоминала. Судя по словам Идгрод, та женщина почти всё свободное время посвящала изучению травницких книг, приготовлению зелий и опытам с ними, а, кроме того, занималась и кое-чем запретным. Идгрод не уточняла, чем именно, но из остального рассказа явно следовало, что Лами варила скуму[6]. — Пока четверо. Я помогала ей с тремя младшими. Она и сама немного умеет исцелять чарами, и зелья у неё очень хорошие, но всегда надёжнее, чтобы другой чаровник следил. Элисиф не доводилось присутствовать при родах — даже у придворных, хотя иногда любопытство снедало безжалостно. Овдовев, она старалась гнать от себя всякие мысли о рождении детей, хотя, беря на руки или просто видя чужого младенца, часто представляла такого и у себя. Сейчас же всегдашняя мысль о том, что не следовало им с Торугом тянуть время, а следовало ей родить поскорее, пронзила особенно острой тоской. Нет, они верно поступили. Иначе у неё был бы теперь во всём неудобный и ненужный Ульфрику и Клинкам Бури младенец лет двух или полутора, от которого уж поспешили бы избавиться, не дозволили бы наследнику убитого короля вырасти и возмужать. Недолго помолчав, Элисиф вспомнила, наконец, о главном: — Хочу биться на мечах. Или пострелять из лука, хотя бы. — Тогда пойдём! — Идгрод хлопнула в ладоши. — Я тоже хочу! Её охотничье седло, прекрасные лук с тулом и колчаном и перчатками для стрельбы, меч, щит, кинжалы, боевой топор и полный набор выкованных по имперскому образцу доспехов, которые Ульфрик, как ни странно, дозволил забрать с собой, сейчас отправлены были в Виндхельм за ненадобностью. Те же самые вещи Идгрод тоже уехали в новую столицу. Но едва ли для них не найдется луков со стрелами и деревянных мечей, что обычно применяют для обучения и упражнений, когда они придут в военный двор и изъявят желание позаниматься. Гевьон и Холмгейра с большим сомнением выслушали их пожелание пойти в военный двор и взять оружие, но, недолго пошептавшись, всё же согласились. Элисиф переоделась в платье для верховой езды, поскольку иного подходящего у неё не было, и Идгрод сделала то же самое. Затем они связали косы ленточками и заправили за пояса, чтобы те не мешались. Последние дни стояла непомерно жаркая погода, но, к счастью, сегодня с утра набежали неплотные тучи, а с ними налетел и прохладный северный ветерок. Только что прошёл дождь, так что, даже когда солнце показывалось в небе, приятная прохлада не сменялась духотой. Час учения стражи закончился, и лишь звуки голосов, конское ржание и скрип повозок из-за стены крепости, редкие перекатывающиеся по вытоптанной земле лепестки отцветших цветов, да кружившие над травой бабочки нарушали безмолвие и покой военного двора. Деревянные мечи нашлись в большом сундуке и на столах под примыкающим к выходу из замка навесом, как и несколько бережно уложенных в чехлы луков с полными стрел тулами, а с противоположной стороны торчали из земли искромсанные соломенные чучела и установленные на подставках в качестве целей щиты. За прошедшие с захвата Солитьюда полтора месяца Элисиф не притрагивалась ни к мечу, ни к луку и стрелам, да и ходила совсем немного, не говоря уж о беге и верховой езде, так что очень скоро почувствовала, насколько ослабели руки и ноги. Идгрод провела в бездействии в заключении намного дольше, так что запыхалась заметно быстрее. Некоторое время они, вооружившись лишь мечами и кружа друг против друга, обменивались простыми ударами, затем взяли щиты, чтобы поотрабатывать приёмы защиты. Непривычно скоро усталость поселилась в мышцах, дыхание начало сбиваться, а сердце заколотилось в самом горле. Совсем запыхавшись, Идгод негодующе воскликнула: — Так быстро я никогда не уставала! Это всё заключение и бездействие в пути, — затем припомнила. — Знаешь, придворные и матушкин хускарл всегда ревниво следили, чтобы я беспрестанно занималась с оружием и не теряла навыков, не растрачивалась на чародейство и учение больше, чем на военные упражнения. От Йорика такого никогда не требовали. Но он и в чарах посильнее меня, да и не был наследником. Тут она, тяжело выдохнув, сняла с пояса флягу и немного отпила. Вспомнив о воде, Элисиф взяла собственную флягу, чтобы смочить губы и язык — утомившись боем, пусть и учебным, нельзя сразу много выпивать даже тёплой воды. Гевьон и Холмгейра пристально наблюдали, но, когда их подопечные отошли под навес и сели на лавку, сами взялись за оружие. За время пути Элисиф много раз наблюдала, как её стражницы отрабатывают удары и защиту, как кромсают учебные чучела кинжалами и как стреляют из лука — поодиночке, вдвоём, вчетвером или с другими Братьями Бури. Возможно, зря она не решалась присоединиться к ним или пострелять? Тогда люди Ульфрика перестали бы считать её изнеженной высокомерной гордячкой — или это не помогло бы? Впрочем, в последнем несомненна её вина — ведь она не желала дружелюбно общаться ни с Клинками Бури, ни со стражами, ни с новыми ярлами. Но всё же пока не чувствовала в себе готовности пересилить гнев и неприязнь ко всем этим предателям. Отдохнув, они попросили у Гевьон и Холмгейры перчатки для стрельбы и взяли из сундука луки и тулы. Натянуть тетиву простенького пользованного лука оказалось не сложно, но всё равно пальцы и запястья скоро устали, хотя Элисиф, как всегда, метко попадала в цель. Идгрод стреляла заметно хуже, но её это не печалило. Когда очередная стрела угодила мимо цели, Идгрод, посмеявшись, заверила: — Зато Огненные Шары, Ледяные Шипы и Молнии с моих рук всегда попадают, куда нужно! Ко времени полдника они до крайности утомились, да и выглядели соответствующе — даже переплетённые лентами и заткнутые за пояса косы истрепались, а лица запылились. Следовало бы вымыться и причесаться, но присланные за ними слуги столь настойчиво звали к столу, что Элисиф решила пойти прямо так, в охотничьем платье, без украшений и с обрамлявшими лицо выбившимися из кос прядями — разве что расчесав их гребешком. Пускай Ульфрик и остальные увидят, что она не чуждается битвы. Идгрод согласилась, и, несмотря на возражения стражниц, они отправились прямо в трапезную.