Мудрый не доверяет дракону

Его тело выставили в престольном чертоге с другой стороны от большого очага. К концу завтрака Лайла, до того едва проронившая несколько слов, громко и довольно брезгливо объявила: — Очаг придётся держать погашенным, не то его раздует и поведёт от тепла и сквозняков. Элисиф никогда не страшилась покойников, так что безо всякого смущения смотрела на него издалека, как и спокойно глянула, когда они об руку с Ульфриком проходили мимо, вслед за Лайлой идя к выходу. Однодневная щетина придала коже синеватый оттенок, что особенно ярко смотрелось вместе с сероватой бледностью. А ведь щетина ещё подрастёт в следующие двое-трое суток, как всегда бывает на мёртвом теле. Из раны на шее натекло изрядно крови, так что вся грудь, живот и ноги оказались в бурых пятнах. Ульфрик ни за что не стал бы брать Вересков под стражу и судить, если бы не уступчивость Лайлы и не помощь Довакина — не важно, прояви Хемминг свою дерзость перед свадьбой или нет. Когда-нибудь — возможно и скоро — Лайла оказалась бы отстранена от власти, а Рифт — богатейшее, плодороднейшее и самое многолюдное владение — отделился бы от Скайрима, а вслед за ним и Фолкрит, а там и Хаафингар. Скайрим обрушился бы в пламя очередной братоубийственной войны. Хотя, возможно, Мавен так и довольствовалась бы скрытой в тени истинной властью и не стала бы учинять переворот — но вот её сыновья и прочие родичи, а особенно Хемминг, долго бы ещё терпели такое положение? Элисиф всю дорогу до повозки и далее, до священной рощи, до храма Мары и храмов других богов размышляла об этом. Уныло моросил дождь. Ульфрик за утро едва сказал ей несколько слов, и со службы они тоже шли в молчании, зато на обратном пути ему надоело просто искоса поглядывать на неё. Он похлопал по сиденью рядом с собой и кивнул: — Иди-ка сюда. Она повиновалась. Чуть улёгшееся противное ощущение неизбежности очередной ссоры вспыхнуло, но она перешла по подрагивающему полу движущейся повозки со своего места на указанное. Постаралась сесть как можно непринуждённее, но всё равно плечи предательски свелись к груди, ладони сомкнулись, а пальцы напряжённо переплелись. Мягким движением он уложил ладонь ей на щёку и развернул к себе лицом. Борода его была заметно светлее, чем у Торуга, хотя и почти рыжая, зато нос с горбинкой и жёсткий лоб неизбежно напоминали о лице убитого короля. Только кожа у Торуга была чистой, а у Ульфрика — покрыта кое-где мелкими едва заметными шрамами — или это из-за морщин так казалось? Но протянувшийся от вершины лба через бровь и щёку застарелый шрам очень явственно выделялся даже на не подверженной загару коже. Всё же она вчера погорячилась насчёт неблагородства истмаркской крови — Ульфрик больше походил на Балгруфа и Серых Грив с Сынами Битвы, но сходство с солитьюдскими королями у них у всех было несомненным и весьма заметным. — И что такое вчера случилось? — Ты был груб со мною, я ведь уже сказала. Но если ты не понимаешь, то что тут объяснять? — Говори, как есть. Да что же это? Может, Ульфрику просто надоело ссориться, тем более, у него хватает иных забот? Или ищет очередной способ высмеять её? Дождь тихо забарабанил по крыше. Недолго поглядев в окошко на стены особняков, на прохожих и лужи под их ногами, она сказала: — Не мог бы ты или снимать свой оберег, или не наклоняться ко мне так низко, как вчера? Когда он касается меня, то напоминает об объятиях Торуга. А ты ведь не хочешь ни в чём походить на него. — И это всё? — Ты сейчас просто потешаешься! Не желая более разговаривать, она села прямо и сложила руки на коленях. Он настойчиво взял её ладонь, потом провёл пальцами по щеке. — Ты ударил меня. Ударил. — Это у тебя называется «ударил»? А удары мечом ты как называешь? Он шлёпнул её по бедру точно так же, как и вчера. Сквозь ткань юбок это ощущалось куда слабее, чем на обнаженной коже, но она всё равно не удержалась от удивлённого вздоха. — В первый раз тебе всё понравилось. Думаю, вчера тоже. Знаешь, что, — тут он сильнее сжал её ладонь, потом шумно вздохнул. — Я желаю брать тебя всеми возможными способами и так, чтобы ты вопила от наслаждения. Твой скорбный взгляд, твоя обречённость, твоё яростное нежелание подчиняться, прикрытое деланной учтивостью — всё это оказалось намного привлекательнее, чем страсть Сестёр Бури или нежность служанок. Все слова куда-то подевались. В изумлении Элисиф уставилась на занавески и подушки с противоположной стороны повозки. Совладав с мыслями, выдавила: — Жизнь — не песенка для глупых мечтателей, король. Я и думала, что ты давно хотел надругаться надо мною, но… Как же это… Не верю ни единому твоему слову. — Ну и не верь. Тут повозка резко провалилась в выбоину или яму между дорожными досками, и Элисиф едва не вскрикнула от неожиданности. Потом спросила: — И давно ты такое надумал? — В последние дни. Я ожидал непокорности от тебя, но не настолько безумной и отчаянной. Элисиф хотела уже спросить, что он думал о ней до того, но сдержалась. Потом осторожно спросила: — А твоя жажда мести утолена ли смертью Хемминга? — Нет. Кроме прочего, ты нуждаешься в хорошем воспитании — следует отхлестать тебя плетью. И делать это почаще. Сердце сжалось, потом вдруг забилось в горле, и кровь хлынула к голове. — Нет… Что-то она слышала о подобных утехах, о том, что некоторым нравится бить своего любовника ремнём или плёткой, а то и связывать, принуждать к чему-нибудь непристойному… Ульфрик уже всякое перепробовал — наверное, всё, что только можно вообразить и проделать с женщиной — или с несколькими сразу. Возможно, ему нравится и нечто подобное? Ощущая, как кровь сильнее приливает к лицу, бьётся в висках, она отчаянно прошептала: — Нет… Ты не посмеешь. Это непристойно! Он рассмеялся: — А в постели ты занимаешься только пристойными делами? — Нет, но… Нет! — Будешь правильно себя вести — получишь плеть в руки. — И ты позволишь мне ударить тебя? — голос вдруг охрип, руки задрожали, кровь разгуделась сильнее. А он внимательно смотрел ей в лицо. Потом рассмеялся: — Вот с чего следовало начинать. Она отвернулась, обхватила себя руками, потом прерывисто вздохнула. Он добавил: — А то я и понял, что вы любились только в темноте под одеялом, строго в одном положении — или в двух? — да ещё и по расписанию, видимо. — Неправда. И это тебя не касается, вообще-то. Вновь он рассмеялся. — А кто же убил Хемминга? И не слишком ли быстро это случилось? — Его охраняли только люди из моей тайной службы, как ты понимаешь. Но он действительно предлагал одному из них устроить побег, соблазняя сундуком золота, запрятанным в схроне недалеко от города. И тот страж легко согласился вывести его тайком под покровом ночи, даже пронёс для него кинжал, заранее предупредив остальных. Хемминг, помнится, считал свои боевые умения блистательными и непревзойдёнными. Зря. — А кто-нибудь из них не догадается, почему ты захотел устранить его до суда? — Вряд ли. Но это и не важно. Ты родишь не ранее чем через год. Златовласого ребёнка с зелёными глазами. — Или рыжего с синими глазами. Но целый год! Хотя, да, быстрее я и не рассчитывала. — Зато у тебя найдётся предостаточно времени, чтобы выбрать имя. А теперь послушай, дитя. Ты вчера сказала, будто твоя жизнь разрушена. Так вот, это глупость и чушь. Когда я был твоих лет, и вокруг бушевала война, и каждый день гибли мои товарищи, тоже часто думалось, что жизнь моя кончена, что остаётся только лечь в траву рядом с падшими. Когда сдался Имперский Город, когда император уступил врагу и предал всё, за что мы пять лет воевали, казалось, впереди ни просвета. Галмар не смирился с этим до сих пор. Когда умер мой отец, а я не мог проститься с ним, тоже думалось, что большей горечи я не испытаю. Такое чувство часто приходит. Но люди умирают каждый день — родичи, дети, друзья. Только жизнь на этом не заканчивается. — Да. Ты прав, король. Слёзы прочертили острые горячие дорожки по щекам. Едва слышно всхлипнув, она проговорила: — Не верю тебе. Ты презираешь меня, просто презираешь. Но я устала от этого всего. Мы зачем-то мучаем, жалим один другого. — Опять слёзы. Прекращай, скоро выходить. Повозка уже заехала во двор перед замком и быстро сбавляла ход. Дождь делался только сильнее, но Элисиф всё равно достала из поясной сумки платок, поспешно вытерла лицо — пудра и краска для глаз растеклись и испачкали щёки и ткань. Не ожидая от себя такой искренности, порывисто сказала: — Обещаю более не дерзить, во всём быть послушной твоей воле. Но и ты веди себя со мною, как должно с женой и с королевой. — Подобные речи я уже слышал, так что это последнее твоё обещание. Моё терпение тоже не безгранично. — Да, мой король. Повозка остановилась. Вот-вот слуги открыли бы дверь. Ульфрик притянул её, поцеловал в губы и жёстко прошептал: — Ты — моё. Запомни. За обедом Элисиф почти не замечала, что и как ест, мыслями возвращаясь то ко вчерашнему вечеру, то к разговору в повозке, то к мёртвому телу, что лежало внизу посреди престольного чертога. Снегоходы вновь не явились, хотя сидевший рядом с Харальдом Унмид был молчалив и мрачен не меньше, чем вчера. Дождь ненадолго сменился ярким солнцем, но скоро вновь набежали тучи, и заново заморосило, так что в военный двор идти совсем не хотелось. Идгрод принесла вчерашний тафл, но Элисиф решила поскорее заняться вышивкой. Идгрод взяла себе какую-то книгу, но скоро отвлеклась: — Слишком быстро с ним расправились, мне думается. — А, да, наверное… — Хотя Галмар не считает, что слишком. Но ему не известна главная причина. А я никогда не расскажу ему. И когда же начнётся суд, мне любопытно? — Не знаю. Через несколько дней, возможно, — Элисиф почти не слушала, о чём её спрашивают, а в голове теперь вертелись последние слова Ульфрика и его обещание вручить ей плеть. Идгрод заметила её невнимание: — Вижу, ты в расстройстве. Что-то вчера случилось? Совсем не хотелось разговаривать о вчерашнем. Элисиф помялась, отводя взгляд. Горло сдавило, в уголках глаз в который раз противно защипало. — Не желаешь — не говори. Но я ночью чувствовала, что ты в огромном смятении. И его ярость тоже чувствовала. — Я… Мы так отвратительно разругались… Расплакалась перед ним. Теперь до того противно, что… Он и без того презирал меня, а теперь… — Ну, почему презирал? Элисиф резко ответила: — А разве нет, Идгрод? Так же, как и Торуга. Все его действия ко мне, каждое слово… Ты просто не понимаешь. У тебя не было, не могло быть ни к кому в жизни подобных чувств. И тяжело вздохнула, сжимая кулаки и вновь едва сдерживая слёзы. Идгрод продолжала смотреть с тем же кротким сочувствием, что и всегда. Они помолчали. Потом Элисиф провела ладонью по лицу, вздохнула: — Ну… может, я лукавлю сейчас. Он мог бы отправить меня в вечную ссылку куда-нибудь… да хоть на Солстхейм. Или оставить в Солитьюде, где я оказалась бы под властью Эрикура — уж этот со мною бы не чинился. Или заключить в темницы, как Балгруфа и Игмунда. Или в день свадьбы объявить перед всем двором и городом о том, что я натворила ночью — но он выждал до вечера, чтобы поговорить. Видно, очень нужна ему моя рука для преемственности, как и наша солитьюдская кровь, вот он и терпит. — Так пользуйся этим. — Ну уж нет! Об этом Элисиф тоже не раз задумывалась, понимая, что другая на её месте не только терпела бы его ласки, но и сама позвала б его в свою постель, была бы покорна и всячески постаралась бы очаровать. Она прошептала: — Я не могу. Не стану служить перед ним. — Но я ведь не об этом. Пожалуйста, не обижайся и не гневайся, но часто ты слишком недружелюбна и непочтительна к нему. Всё же вы не ровесники. Думаю, его это немало гневит. — Ну, утром обещала ему вести себя покладисто и не дерзить. Идгрод улыбнулась: — Знаешь, думаю, вы поладите. Элисиф собралась возмутиться и уже взмахнула руками, но Идгрод быстро добавила: — А ещё я хочу наведаться к Вайландрии. Фалион немного о ней рассказывал, так что особенно любопытно с нею пообщаться. Но нужно спросить у Галмара. Моё послание родителям он отправил, но тут немного другое. Всё же она босмерка и в немилости. Хочешь пойти со мною? — А… да, конечно, — они недолго помолчали. — Ей устроена здесь отвратительная травля. У Лайлы и Харальда к подобному, похоже, особая склонность. Не понимаю, почему она не возвращается в Винтерхолд. Но я вышиваю! И Элисиф вернулась к вышивке: чётче обозначила оленя и гончих, доделала двух коней и траву под их копытами, а в голове то звенели утренние слова Ульфрика о плётках и всех способах заставить её вопить от наслаждения, то роились излишне подробные воспоминания о его вчерашних ласках. Несколько раз она подходила к открытому окошку, чтобы продышаться. Через некоторое время Лайла прислала за ней. В просторной богато убранной опочивальне, которую Элисиф прежде не посещала, уютно пахло свежими цветами, с потолка надо входом, над очагом и сокрытой за завесами полога постелью свисали знамёна Рифта, а половину одной из стен занимало огромное расшитое полотнище. Это показалось странным, но вышивка изображала великий пожар, в котором сгорели и печально известный дворец Хосгунна Скрещённые Кинжалы вместе с хозяином, и весь Рифтен в придачу. Или какой-то другой пожар… Но иных столь же знаменитых пожарищ во всём Рифте давно уж не случалось, а полотно выглядело довольно новым. По обе стороны от постели на стене висело по щиту с перекрещёнными на них мечами и топорами. Лайла и Ульфрик сидели за круглым столиком посреди горницы. И даже не подумали пригласить её сесть в одно из двух свободных низеньких кресел, что стояли вокруг этого столика. — Вы звали меня, госпожа Лайла? Та подняла со стола исписанную бумагу и показала Элисиф: — Да, дитя. Только что пришли письма от Ольфины мне и Ульфрику. Её братья вернулись домой почти с седмицу назад. Это великая радость, но к тебе есть несколько вопросов. Касательно Северной Сторожевой Крепости на берегу моря Призраков. Известно ли тебе, что там творили талморцы? — Известно в общих чертах. Я не могла воспрепятствовать. Это означало бы пойти против Конкордата, вы же понимаете. Ульфрик подобрал со стола ещё две бумаги и протянул Элисиф. — Ознакомься. Одно письмо принадлежало руке Ольфины, другое — Хьорнскара Крушителя Черепов. Элисиф положила их на стол, отодвинула кресло справа от Ульфрика и села — наверное, предполагалось, что она должна простоять перед обоими ярлами, пока её не отошлют, но это как-нибудь в другой раз. Развернула для начала исписанную крупными грубыми буквами вторую бумагу: «Милостью Талоса и других богов. Доброго здравия ярлу Ульфрику Буревестнику. Вайтран после твоего отъезда спокоен. Ни в городе, ни во владении не отмечено беспорядков или вольных речей. Расследование об убийстве ярла Вигнара ведётся, но, как и прежде, без успеха. Клан Сынов Битвы под стражей, как и Круг Соратников, хотя ярл Ольфина, насколько мне видно, намеревается отпустить их всех в ближайшее время. Сегодня же в город прибыли братья ярла, по случаю чего был устроен пир в замке. Люди на улицах, в табернах да на площадях ликовали их возвращению. Ярл долго разговаривала с обоими в покоях без посторонних, и никому позже не объявлялось, о чём вёлся тот разговор…» Далее следовало перечисление некоторых городских происшествий, указание на недостатки в снабжении вайтранских Братьев Бури и заверения в вечной преданности. Ольфина же писала: «От Ольфины к Ульфрику. Милостию Акатоша, Кинарет, Талоса и других богов, что освещают нам путь. Добрый мой родич, я поздравляю тебя со свадьбой с Элисиф, которая уж должна бы состояться к тому часу, когда это письмо попадёт в руки тебе, и счастлива рассказать, что город мой и всё владение в великой радости — впервые со дня убийства дядюшки Вигнара наша всеобщая скорбь на время рассеялась, уступив место счастию. Мои дорогие братья, по судьбе которых было пролито мною и матушкой бессчётно слёз, нынче возвратились домой. Они оба в добром здравии, и Торальд, и Авюльстейн. С ними же прибыли и верные их люди Гейрлунд и Видральд, с которыми Авюльстейн отправился на спасение Торальда на излёте предпоследней зимы. И рассказали они о своих приключениях вот что. После того, как я с помощью Йона подделала письмо и печать генерала Туллия, отец подготовил для Авюльстейна старые легатские доспехи дядюшки, а для его людей мы подобрали доспехи офицерские — о чём я, впрочем, тебе уже рассказывала — они отправились в Хаафингар. Без особых неприятностей подошли с полудюжиной лошадей к стенам Северной Сторожевой Крепости и, назвавшись поверенными Туллия, потребовали выдачи пленника, на чьё имя выписана была их грамота. К великому их удивлению, талморцы приняли без враждебности, впустили в ворота, а там и вывели и передали им Торальда. [1] Отойдя на лошадях на достаточное расстояние и ожидая скорое разоблачение с погоней, пустились в сторону Хай-Рока по прибрежным лесистым холмам. В Хай-Роке им удалось, продав лошадей и припрятав доспехи, затеряться. С дошедшими о взятии Вайтрана, Морфала и Солитьюда вестями решено было вернуться, но шли они в этот раз по более южным дорогам, через Друадах. Торальд рассказал, что его держали весьма строго, на допросах пытали, иногда особенно увлекаясь, и ничуть не считались с его благородным происхождением. Не хочется лишний раз вспоминать об этом, ибо слёзы и без того застилают мне глаза, пока пишу. Торальд сможет всё рассказать тебе подробно, как прибудет со мною вместе на выборы и если пожелает рассказывать. Знаю, народ и многие из нашего круга непременно увидят в происходившем вину не только императора и покойного Туллия, но и твоей молодой жены, её дяди и её двоюродного брата. Поэтому решила не предавать пока огласке описанные события, хотя вряд ли моих усилий окажется достаточно, чтобы правда не выплыла когда-нибудь наружу. Предвестник Кодлак в добром здравии и, надеюсь всем сердцем, не гневается на меня за мои резкие действия в ночь убийства дядюшки Вигнара. Он по-прежнему согласен поехать на выборы, чтобы возложить корону на голову нового Верховного короля. Дорогой родич, искренне желаю, чтобы твоя молодая супруга преданно полюбила тебя, хранила тебе верность и подарила тебе здоровых крепких детей. Передай ей моё пожелание здоровья и благополучия. Писано в восьмой день месяца Середины Года. Ольфина, твоя любящая сестра, верный друг и союзник». Послание к Лайле состояло почти из тех же витиеватых выражений, и в почти тех же словах рассказывалось в нём о злоключениях Торальда в талморском плену и о спасении его Авюльстейном Дочитав, Элисиф повторила прежде сказанное: — Я не имела возможности пойти против имперского закона и прекратить это. — Если даже и так, то от возможных обвинений в пособничестве врагам это тебя не убережёт, — молвила Лайла, а Ульфрик забрал у Элисиф свои письма и добавил: — Видишь, ты дерзко общалась с Ольфиной, но она, имея всю возможность, не желает подставлять тебя. — Она не желает подставлять тебя. Оглядев их, Лайла спросила: — А как Элисиф вела себя в Вайтране? Не спуская с Элисиф строгого взгляда, Ульфрик ответил: — Вела она себя как подобает, но с Ольфиной разговаривала высокомерно и допустила несколько высказываний явно против той своей клятвы, в которой клялась мне в верности. — Жена тебе досталась с норовом. Ну, что взять — волчица. Но какова Ольфина! Всегда она была чудесным ребёнком, а теперь, когда выпала ей столь непростая доля, не перестаю восхищаться ею. Ульфрик кивнул, а Лайла продолжала: — Но, знаешь ли, меня больше занимает, кто будет короновать тебя. Всё-таки Кодлак? Ольфина привезёт его с собою на выборы, и ты дозволишь ему, так? Ульфрик ответил: — Да. А в чём дело? Его доброе имя незапятнано, как и имя прочих Соратников. И он сын одного из старейших и знатнейших кланов. Элисиф добавила: — Всем известно, что исстари повелось — Предвестник коронует Верховного короля, не только вайтранских ярлов. Вы ведь не желаете, чтобы один из древнейших наших обычаев был разрушен? Кодлак Белая Грива — достойнейший из… людей. Вспомнив, что он вовсе не человек, она запнулась на едва ощутимое мгновение. Лайла на это коротко рассмеялась: — Вот именно! Ты ведь знаешь, что такое Круг Соратников, дитя? Тебя хотя бы в это посвятили? — Они оборотни, но они верно чтят обычаи и хранят воинскую честь. — Они поклоняются Отцу Зверолюдов! — Не поклоняются! Не все, во всяком случае. Мне Предвестник Кодлак рассказывал, что мечтает пребывать в Совнгарде и всегда со скорбью думает о том, что душа его осквернена прикосновением Хирсина. Ульфрик поднял руку, вынуждая её замолчать: — Довольно, Элисиф. Лайла, и я не хочу нарушать столь древний порядок. Виндхельмских Верховных королей тоже короновали Предвестники, как ты знаешь, не только солитьюдских, винтерхолдских и вайтранских. А тайна природы Круга неизменно хранится уже несколько веков. Ольфина посвящена, как и Йорлунд. А более никто и не знает во всей стране. Ульфрик или не ведал, или лукавил сейчас. Элисиф известно было о Серебряной Руке — сборище воинов — или, скорее, своре головорезов — которые боролись с любыми оборотнями, в том числе и с Соратниками, но она промолчала. Да и всякий мощный чародей — как и всякий, наверное, вампир, способны учуять печать Зверя. С великим осуждением глядя на неё, Лайла тихо сказала: — Волчица, что тут ещё думать. Ульфрик на это ответил: — Всякий волк подчиняется медведю. Элисиф, принеси сюда писчий набор и бумагу. Напишешь Ольфине. Твоя печать при тебе? — Да, — Элисиф поднялась, огляделась в поисках, потом подошла к большому столу, взяла писчий набор на подставке, стопочку бумаги и палочку воска и перенесла всё это на круглый стол. Села на прежнее место. — Я не желаю оправдываться перед Ольфиной, мой король. Лайла удивлённо подняла брови и хмыкнула, заслышав последние её слова, а Ульфрик непоколебимо сказал: — Извинись за своё бездействие, порадуйся возвращению Торальда с Авюльстейном, да поблагодари за поздравления со свадьбой. Невелика задача. О последних событиях с Вересками не упоминай, я сам напишу. — Как скажешь, мой король. Ульфрик тоже взял бумагу и принялся писать. Элисиф, призадумавшись, провела кончиком пера по краю чистого листа, что лежал перед нею, потом себе по лбу. Написала: «Поклон Ольфине от Элисиф. Здравствуй, добрый мой друг. Мой супруг рассказал о твоём последнем послании, особенно о счастливом возвращении твоих братьев. Радуюсь всем сердцем за благополучное разрешение их непростых приключений; передай им и вашим добрым матушке с батюшкой, а также и остальным родным моё поздравление. Помолюсь за их и твоё здоровье и благополучие всемилостивой нашей матушке Маре пред её образом и отцу нашему Акатошу пред чистым небом, с которого он за нами наблюдает. Рассказал мой супруг и о твоём поздравлении с нашей свадьбой и пожелании мне многих благ, что искренне растрогало меня. А вот ужасные подробности пребывания Торальда в плену у слуг Талмора заставили сердце сжиматься от горя. Всецело понимаю, каковы чувства твои, Торальда и Авюльстейна к талморцам и к допустившей гнусный произвол Империи и Конкордату, и всею душою прошу тебя не держать зла и обиды на моего дядюшку Истлода, на Торуга и меня, ибо мы не имели возможности воспрепятствовать, хотя никогда не желали ни в чём содействовать врагам нашего Отечества. Горячо благодарю тебя за решение не разглашать известные подробности, лишь бы не навлекать на меня гнев народа и кланов. С наилучшими пожеланиями и великой благодарностью. Писано в четырнадцатый день месяца Середины Года, год двести четвёртый». Элисиф зачитала письмо вслух, потом добавила: — Уверена, Ольфина посчитает каждое моё слово ложью. Но приличия соблюдены, — протянула бумагу Ульфрику, он пробежал по ней глазами, потом вернул: — Покажи-ка свою печать. Которая из них при тебе? Элисиф стянула с указательного пальца левой руки перстень-печатку с солитьюдским волком и надписью: «Королева Элисиф Солитьюдская» — на указательном пальце правой руки раньше она носила печатку, подписанную: «Элисиф Солитьюдская, ярл Хаафингара», но спрятала её вместе с двумя обручальными колечками на дно одного из своих ларчиков в ночь взятия Солитьюда. Ульфрик поразглядывал перстень, потом возвратил: — Лучше я поставлю тут свою печать. Твоя не годится. — Но… Как это так? — Не собираюсь обсуждать. Подготовь воск. Элисиф отошла к другому столу, чтобы зажечь один из светильников. Перенесла его на круглый стол, нагрела восковую палочку над трепещущим прозрачным огоньком и налила багряных капель на край свёрнутого в свиток письма, которое Ульфрик до того свернул и положил на середину стола. Забрал его и приложил свою печатку — с медведем и надписью: «Ярл Ульфрик Истмаркский» — если только это была его прежняя печать, а не какая-то новая, где он уже назвал себя Верховным королём, например. Поглядев на неё, Лайла покачала головой и повторила: — Сколько же норова, сколько! Элисиф промолчала, опустив взгляд, хотя очень хотелось посоветовать Лайле посмотреть на то, сколько норова у Ольфины, а лучше — последить за собственным старшим сыном. Ожидая, что сейчас её отошлют, Элисиф сказала: — Идгрод желает пойти к Вайландрии, посмотреть её травницкую, и зовёт меня. Лайла, очевидно, хотела уже запретить такое своеволие, но Ульфрик опередил её: — Сходите. Почему бы и нет. А теперь ступай. Похоже, собирался очередной дождь, так что вместо занятия в военном дворе они решили поскорее пойти к Вайландрии.